мне еще с вас получить за два стекла в коридорном окне сорок копеек, да за петлю у двери в дровянике… кухарка ваша сломала… ну, хоть двадцать копеек…
ЕЛЕНА (усмехаясь). Какой вы… аккуратный! Извольте… у меня нет мелких… вот – три рубля…
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Углей мешок вы брали… кухарка ваша.
БЕССЕМЁНОВ. Сколько за угли?
АКУЛИНА ИВАНОВНА. За угли – тридцать пять…
БЕССЕМЁНОВ. И всего – девяносто пять… Два с пятаком сдачи… пожалуйте! А насчет аккуратности, милая барыня, вы сказали справедливо. Аккуратностью весь свет держится… Само солнце восходит и заходит аккуратно, так, как положено ему от века… а уж ежели в небесах порядок, то на земле – тем паче быть должно… Да вот и сами вы – как срок настал, так и деньги несете…
ЕЛЕНА. Я не люблю быть в долгу…
БЕССЕМЁНОВ. Распрекрасное дело! Зато всякий вам и доверит…
ЕЛЕНА. Ну, до свиданья! Мне надо идти…
БЕССЕМЁНОВ. Наше почтение. (Смотрит вслед ей и потом говорит.) Хороша, шельма! Но все же однако с превеликим удовольствием турнул бы я ее долой с квартиры…
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Хорошо бы это, отец…
БЕССЕМЁНОВ. Ну, положим… Пока она тут… мы можем следить. А съедет, – Петрушка к ней шляться начнет тогда, за нашими-то глазами она его скорее может обойти… Надо принять в расчет и то, что деньги она платит аккуратно… и за всякую порчу в квартире бессловесно возмещает… н-да! Петр… конечно, опасно… даже очень…
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Может, он жениться и не думает на ней… а просто так…
БЕССЕМЁНОВ. Кабы знать, что так… то и говорить нам не о чем, и беспокоиться не надо. Все равно, чем в публичные дома таскаться, – тут прямо под боком… и даже лучше…
Из комнаты Татьяны раздается хриплый стон.
АКУЛИНА ИВАНОВНА (тихо). А?
БЕССЕМЁНОВ (так же). Что это?
АКУЛИНА ИВАНОВНА (она говорит тихо, беспокойно озирается, как бы прислушиваясь к чему-то). В сенях будто…
БЕССЕМЁНОВ (громко). Кошка, должно быть…
АКУЛИНА ИВАНОВНА (нерешительно). Знаешь, отец… хочу я тебе сказать…
БЕССЕМЁНОВ. Ну, говори…
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Не больно ли ты строго с Перчихиным-то поступил? Он ведь безобидный…
БЕССЕМЁНОВ. А безобидный, так и не обидится… если же обидится, – потеря нам не велика… знакомство с ним – честь не дорогая…
Стон повторяется громче.
Кто это? Мать…
АКУЛИНА ИВАНОВНА (суетясь). Не знаю я… право… что это…
БЕССЕМЁНОВ (бросаясь в комнату Петра). Тут, что ли? Петр!
АКУЛИНА ИВАНОВНА (бежит за ним в ужасе). Петя! Петя… Петя…
ТАТЬЯНА (хрипло кричит). Спасите… мама… спасите… спасите!..
Бессемёнов и Акулина Ивановна выбегают из комнаты Петра и бегут на крик молча, у двери в комнату они на секунду останавливаются, как бы не решаясь войти, и затем бросаются в дверь оба вместе. Навстречу им несутся крики Татьяны.
Горит… о-о! Вольно… пить! Дайте пить!.. спасите!..
АКУЛИНА ИВАНОВНА (выбегая из комнаты, растворяет дверь в сени и кричит). Батюшки! Милосердные… Петя…
В комнате Татьяны слышен глухой голос Бессеменова: «Что ты… доченька… что ты… что с тобой… доченька?..»
ТАТЬЯНА. Воды… Умираю… Горит все… о боже!
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Идите… сюда идите, батюшки…
БЕССЕМЁНОВ (из комнаты). Беги, зови… доктора:
ПЕТР (вбегает). Что такое? Что вы?
АКУЛИНА ИВАНОВНА (схватывает его за руку, задыхается). Таня… умирает…
ПЕТР (вырываясь). Пустите… пустите…
ТЕТЕРЕВ (надевая по дороге пиджак). Горит, что ли?
БЕССЕМЁНОВ. Доктора!.. Доктора зови, Петр… двадцать пять рублей давай!..
ПЕТР (выскакивая из комнаты сестры, – Тетереву). Доктора! за доктором… скажите – отравилась… женщина… девушка… нашатырный спирт… скорей! скорей!
СТЕПАНИДА (вбегает). Батюшки мои… батюшки мои…
ТАТЬЯНА. Петя… горю! Умираю!.. жить хочу! Жить… воды дайте!
ПЕТР. Сколько ты приняла? Когда ты выпила? Говори…
БЕССЕМЁНОВ. Доченька моя… Танечка…
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Погубила себя, голу-бу-ушка!
ПЕТР. Мама, уйдите… Степанида, уведи ее… уйдите, говорят вам…
Елена пробегает в комнату Татьяны.
Уведите мать…
Входит баба, останавливается у дверей, заглядывает в комнату и что-то шепчет.
ЕЛЕНА (выводит Акулину Ивановну под руку и бормочет). Это ничего… это не опасно…
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Голубушка моя! Доченька… чем я тебя обидела? Чем прогневала?
ЕЛЕНА. Это пройдет… вот доктор… он поможет… о, какое несчастие!
БАБА (подхватывая Акулину Ивановну под другую руку). Не кручиньтесь, матушка! То ли бывает? Эх, болезная… Вон у купца Ситанова… лошадь кучера копытом в бок…
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Милая ты моя… что я буду делать-то? Единственная моя…
Ее уводят. В комнате Татьяны ее крики смешиваются с глухим голосом отца и нервными, отрывистыми словами Петра. Гремит какая-то посуда, падает стул, скрипит железо кровати, мягко шлепается о пол подушка. Степанида несколько раз выбегает из комнаты, растрепанная, с открытым ртом и вытаращенными глазами, хватает из шкафа тарелки, чашки, что-то разбивает и снова скрывается. Из сеней заглядывают в дверь какие-то рожи, но никто не решается войти. Вскакивает маляр-мальчишка и, взглянув в дверь к Татьяне, тотчас же возвращается назад, громким шепотом, сообщая: «Помираит!» На дворе раздаются звуки шарманки, но тотчас же обрываются. Среди людей в сенях глухой говор: «Убил? Отец… Он ей говорил: эй, говорит, смотри у меня!.. По голове… Чем – не знаешь? Что врешь, – зарезалась она своей рукой…» Женский голос спрашивает: «Замужняя?» Кто-то громко с сожалением чмокает губами.
БАБА (выходит из комнаты стариков, проходя мимо стола, сует себе под платок булку и, подходя к двери, говорит). Тише! Отходит!..
БАБА. Лизавета…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. С чего это она?..
БАБА. А, стало быть, еще в Успеньев день, сказал он ей – Лизавета, говорит…
В толпе движение. Входят доктор и Тетерев. Доктор в шляпе и пальто проходит прямо в комнату Татьяны. Тетерев заглядывает в дверь и отходит прочь, хмурый. Из комнаты Татьяны все продолжает доноситься смешанный говор и стоны. Из комнаты стариков – вой Акулины Ивановны и ее крики: «Пусти меня! Пусти ты меня к ней!» В сенях – глухой гул голосов. Выделяются восклицания: «Серьезный человек… Это – певчий… Н-ну? Ей-ей… от Ивана Предтечи».
ТЕТЕРЕВ (подходя к двери). Вы чего тут? Пошли прочь! Ну?
БАБА (тоже суется в дверь). Проходите, люди добрые… некасаемо это вас…
ТЕТЕРЕВ. Ты кто такая? Тебе чего надо?..
БАБА. Я, батюшка, овощью торгую… луком зеленым, огурчиками…
ТЕТЕРЕВ. Тебе что нужно?
БАБА. Я, батюшка, к Семягиной шла… кума она мне…
ТЕТЕРЕВ. Ну? Что же тебе тут нужно?
БАБА. А мимо я иду… шум, слышу… думала, пожар…
ТЕТЕРЕВ. Ну?
БАБА. И зашла… На несчастие посмотреть зашла…
ТЕТЕРЕВ. Ступай вон… Вы все! Вон из сеней?..
СТЕПАНИДА (выбегая, Тетереву). Тащи ведро воды… тащи живо!
В дверь высовывается седенький старичок с подвязанной щекой и, подмигивая, говорит Тетереву: «Господин! Она у вас тут со стола булочку стащила…» Тетерев идет в сени, толкая людей вон из них. В сенях – топот, возня, визжит мальчишка: «Ай-ай!» Кто-то смеется, кто-то обиженно восклицает: «Потише-с!»
ТЕТЕРЕВ (невидимый). К черту! Марш!
ПЕТР (выглядывая из двери). Тише… (Обращаясь в комнату.) Иди, отец, иди к маме! Ну, иди же! (Кричит в сени.) Не пускайте никого!..
БЕССЕМЁНОВ выходит, качаясь на ногах. Садится на стул у стола, тупо смотрит пред собой. Потом встает и идет в свою комнату, откуда слышен голос Акулины Ивановны.
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Я ли ее не любила? Я ли не берегла?
ЕЛЕНА. Ну, успокойтесь… милая моя…
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Отец! Родной ты…
Дверь за Бессеменовым затворяется, и конца речи не слышно. Комната пуста. С двух сторон в нее несется шум: звуки голосов из комнаты Бессеменовых, тихий говор, стоны и возня из комнаты Татьяны. Тетерев вносит ведро воды, ставит у двери и осторожно стучит в нее пальцем. Степанида отворяет дверь, берет ведро и тоже выходит в комнату, отирая пот с лица.
ТЕТЕРЕВ. Что?
СТЕПАНИДА. Он. Да где уж… (Безнадежно махает рукой.) Отца с матерью пускать не велят туда…
ТЕТЕРЕВ. Ей лучше?
СТЕПАНИДА. А кто знает? Не стонет, перестала… Зеленая вся… глаза огромные… Недвижима лежит… (Укоризненным шепотом.) Я говорила им… скольки разов говорила – выдайте ее замуж! Эй, выдайте! Не послушали… ну и – вот оно! Да разве здорово девице до этакой поры без мужа?.. Опять же: в бога не веровала… ни тебе помолится, ни тебе перекрестится… Ну, вот!
ЕЛЕНА (входит). Ну что, что она?
ТЕТЕРЕВ. Не знаю… Доктор будто сказал, что не опасна…
ЕЛЕНА. Старики убиты… жалко их!
Тетерев молча пожимает плечами.
СТЕПАНИДА (бежит вон из комнаты). Батюшки! А про кухню-то забыла…
ЕЛЕНА. И отчего? Что случилось? Бедная Таня… как, должно быть, больно ей… (Морщится и вздрагивает.) Ведь это больно? Очень? Страшно?
ТЕТЕРЕВ. Не знаю. Я никогда не пил нашатырного спирта…
ЕЛЕНА. Как вы можете шутить?
ТЕТЕРЕВ. Я не шучу…
ЕЛЕНА (подходит к двери в комнату Петра, заглядывает в нее). А Пе… Петр Васильевич еще все там, у нее?
ТЕТЕРЕВ. Очевидно… ибо он оттуда не выходил…
ЕЛЕНА (задумчиво). Воображаю, как на него это подействовало!..
Когда я… когда мне случается видеть… что-нибудь подобное этому… я ощущаю в себе ненависть к несчастью…
ТЕТЕРЕВ (улыбаясь). Это похвально…
ЕЛЕНА. Вы понимаете? Так бы вот схватила его, бросила себе под ноги и раздавила… всё, навсегда!
ЕЛЕНА. Ну, да! Я его не боюсь, а именно – не-на-ви-жу! Я люблю жить весело, разнообразно, люблю видеть много людей… и я умею делать так, чтобы и мне и тем, кто около меня, жилось легко, радостно…
ТЕТЕРЕВ. Паки похвально!
ЕЛЕНА. И – знаете что? Я вам покаюсь… я очень черствая… такая жесткая! Я ведь и людей несчастных не люблю… Понимаете – есть такие люди, которые всегда несчастны, что хотите, делайте с ними! Наденьте на голову такому человеку вместо шляпы – солнце, – что может быть великолепнее! – он все же будет ныть и жаловаться: «Ах, я так несчастен! я так одинок! Никто не обращает на меня внимания… Жизнь темна и скучна… Ох! Ах! Ой! Увы!..» Когда я вижу такого барина, то чувствую злое желание сделать его еще более несчастным…
ТЕТЕРЕВ. Милая барыня! Я – тоже покаюсь… Терпеть не могу, когда женщины философствуют, но когда вы рассуждаете, – мне хочется целовать вам ручки…
ЕЛЕНА (лукаво и капризно). Только? И только тогда, когда рассуждаю?.. (Спохватясь.) Ай-ай-ай! Я шучу… дурачусь, тогда как там – страдает человек…
ТЕТЕРЕВ (указывая на дверь стариков). И там страдает. И всюду, куда бы вы ни указали пальцем, – везде страдает человек! Такая уж у него привычка…
ЕЛЕНА. А все-таки ему больно….
ТЕТЕРЕВ. Разумеется…
ЕЛЕНА. И нужно его пожалеть.
ТЕТЕРЕВ. Не всегда… И едва ли даже когда-нибудь человека нужно пожалеть… Лучше – помочь ему.
ЕЛЕНА. Всем не поможешь… и, не пожалевши, – не поможешь…
ТЕТЕРЕВ. Барыня! Я рассуждаю так: страдания – от желаний. В человеке есть желания, заслуживающие уважения, и есть желания, не заслуживающие такового. Помогите ему удовлетворить те желания тела, кои необходимы для того, чтоб он был здоров и силен, и те, которые, облагородив его, возвысят над скотом…
ЕЛЕНА (не слушая его). Может быть… может быть и так… Но что там делается? Что она – уснула? Так тихо… что-то шепчут… Старики
