тоже… ушли, забились в свой угол… Как это странно все! Вдруг – стоны, шум, крики, суета… и вдруг – тишина, неподвижность…
ТЕТЕРЕВ. Жизнь! Покричат люди, устанут, замолчат… Отдохнут, – опять кричать будут. Здесь же, в этом доме, – все замирает особенно быстро… и крик боли и смех радости… Всякие потрясения для него – как удар палкой по луже грязи… И последним звуком всегда является крик пошлости, феи здешних мест. Торжествующая или озлобленная, здесь она всегда говорит последней…
ЕЛЕНА (задумчиво). Когда я жила в тюрьме… там было интереснее. Муж у меня был картежник… много пил, часто ездил на охоту. Город – уездный… люди в нем – какие-то… заштатные… Я была свободна, никуда не ходила, никого не принимала и жила с арестантами. Они меня любили, право… они ведь чудаки такие, если рассмотреть их поближе. Удивительно милые и простые люди, уверяю вас! Смотрю я на них, бывало, и мне кажется совершенно невероятным, что вот этот – убийца, этот – ограбил, этот… еще что-нибудь сделал. Спросишь иногда: «Ты убил?» – «Убил, матушка Елена Николавна, убил… что поделаешь?» И мне казалось, что он, этот убийца, взял на себя чужую вину… что он был только камнем, который брошен чужою силой… да. Я накупила им разных книжек, дала в каждую камеру шашки, карты… давала табак… и вино давала, только понемножку… На прогулках они играли в мяч, в городки, – совсем как дети, честное слово! Иногда я читала им смешные книжки, а они слушали и хохотали… как дети. Я купила птичек, клеток, и в каждой камере была своя птичка… они любили ее – как меня! И знаете, – им ужасно нравилось, когда я надевала что-нибудь яркое, – красную кофточку, желтую… уверяю вас, – они очень любят веселые, яркие цвета! И я нарочно одевалась для них как можно пестрее… (Вздохнув.) Славно было с ними! Я не заметила, как прошло три года… и когда мужа убила лошадь, я плакала не столько о нем, кажется, сколько о тюрьме… Было жалко уходить из нее… и арестанты тоже… им тоже было грустно… (Оглядывает комнату.) Здесь, в этом городе, мне живется хуже… в этом доме есть что-то… нехорошее. Не люди нехороши, а… что-то другое… Однако, знаете, мне стало грустно… Тяжело как-то… Вот мы с вами сидим, говорим… а там, может быть, умирает человек…
ТЕТЕРЕВ (спокойно). И нам его не жалко…
ЕЛЕНА (быстро). Вам не жалко?..
ТЕТЕРЕВ. И вам…
ЕЛЕНА (тихо). Да, вы правы! Это… нехорошо, я понимаю… но я не чувствую, что это нехорошо! Вы знаете: ведь так бывает, – понимаешь, что дурно, но не чувствуешь этого… Вы знаете: мне больше жалко его… Петра Васильевича, чем ее… Мне вообще жалко его… ему плохо здесь… да?
ПОЛЯ (входит). Здравст…
ЕЛЕНА (вскакивая, идет к ней). Ш-ш! Тише! Знаете… Таня – отравилась!
ПОЛЯ. Что-о?
ЕЛЕНА. Ну, да, да.! Вот… там у нее доктор и брат…
ПОЛЯ. Умирает… умрет?
ЕЛЕНА. Никто не знает…
ПОЛЯ. Из-за чего? Сказала? Нет?
ЕЛЕНА. Не знаю! Нет!.
ПЕТР (высовывая из двери взлохмаченную голову). Елена Николаевна… на минутку…
Елена быстро уходит.
Поля (Тетереву). Что вы смотрите на меня… так?
ТЕТЕРЕВ. Сколько раз вы так спрашивали меня?
ПОЛЯ. Если все одно и то же… всегда какой-то особый взгляд… зачем? (Подходя вплоть к нему, строго.) Вы что же… меня считаете виноватой… в этом?
ТЕТЕРЕВ (усмехаясь). А вы разве чувствуете что-то… вроде вины?
ПОЛЯ. Чувствую, что все больше… не люблю вас: вот! Вы скажите лучше, – как все это было?
ТЕТЕРЕВ. Ее вчера тихонько толкнули, и – слабая – она сегодня упала… вот и все!
ПОЛЯ. Неправда!
ПОЛЯ. Я знаю, на что вы намекаете… это неправда! Нил:
ТЕТЕРЕВ. Разве – Нил? При чем тут Нил?
ПОЛЯ. Ни он, ни я… мы оба ни при чем! Вы… нет! Я знаю, вы вините нас… ну, что же? Ну, я его люблю… и он меня… это давно началось!
ТЕТЕРЕВ (серьезно). Ни в чем я вас не виню… это вы сами себя в чем-то обвинили и вот – оправдываетесь пред первым встречным. К чему? Я вас… очень уважаю… Кто говорил вам всегда, постоянно, упорно – уйдите скорее из этого дома, не ходите в этот дом, здесь – нездорово, здесь вам расстроят душу? Это я говорил…
ПОЛЯ. Ну, что же?
ТЕТЕРЕВ. Ничего. Я хотел только сказать, что если б вы сюда не ходили… вам не пришлось бы испытывать того, что вы испытываете сейчас… вот и все!
ПОЛЯ. Да… Но – как же это она? Опасно? Чем она?
ТЕТЕРЕВ. Не знаю…
ПЕТР. Поля! Пожалуйста, помогите Елене Николаевне…
ТЕТЕРЕВ (Петру). Ну, что?
ДОКТОР. Пустяки, собственно говоря! Вот только субъект нервный, а то – ничего бы… Выпила немного… обожгла пищевод… в желудок проникло спирту, очевидно, тоже мало… да и тот выброшен обратно…
ПЕТР. Вы устали, доктор, присядьте, пожалуйста…
ДОКТОР. Благодарю… С неделю прохворает… Вот у меня на днях был интересный случай… Маляр, в нетрезвом виде, выпил вместо пива чайный стакан лаку…
Бессемёнов входит. Остановившись у двери своей комнаты, он молча, вопросительно и мрачно смотрит на доктора.
ПЕТР. Успокойся, отец, это не опасно!
ДОКТОР. Да, да! Не пугайтесь! Через два, три дня она встанет на ноги…
БЕССЕМЁНОВ. Правда ли?
ДОКТОР. Уверяю вас!
БЕССЕМЁНОВ. Ну!.. Спасибо! Коли правда… коли не опасно – спасибо! Петр, ты того… поди-ка сюда…
Петр подходит к нему. Бессемёнов отступает пред ним в дверь своей комнаты. Шепот, звон денег.
ТЕТЕРЕВ (доктору). Ну, что же маляр?
ДОКТОР. Э… как-с?
ДОКТОР. А! Маляр… ничего, выздоровел… гм… Я, кажется, встречался с вами… где-то?
ДОКТОР. Вы… э… не лежали в тифозном бараке?
ДОКТОР (радостно). Ага! Вот, вот! То-то, я смотрю, – знакомое лицо… Позвольте… это было весной? да? Кажется, я помню даже имя и фамилию вашу…
ТЕТЕРЕВ. И я вас помню…
ДОКТОР. Да?
ТЕТЕРЕВ. Помню. Когда я стал оправляться и попросил вас увеличить мне порцию, вы скорчили прескверную рожу и сказали мне: «Будь доволен тем, что дают. Вашего брата, пьяниц и бродяг, много»…
ДОКТОР (растерянно). Позвольте! Это… этого… Извините!.. вы… ваше имя… я – врач Николай Троеруков… а…
ТЕТЕРЕВ (подходя к нему). А я – потомственный алкоголик и кавалер Зеленого Змия Терентий Богословский.
Не бойся, не трону… (Проходит мимо.)
Доктор растерянно смотрит вслед ему, обмахиваясь шляпой. Входит Петр.
ДОКТОР (оглядываясь на дверь в сени). До свидания однако! Меня ждут… В случае, если она будет жаловаться на боль… повторите… дайте ей еще… капель… Сильной боли не должно быть… До свидания!.. А-а… скажите, тут был сейчас такой… оригинальный господин… он ваш родственник?..
ДОКТОР. Ага!.. Очень приятно!.. Большой оригинал! До свидания… благодарю вас! (Уходит.)
Петр провожает его в сени. Бессемёнов и Акулина Ивановна выходят из своей комнаты и осторожно, ступая на носки, подвигаются к двери в комнату дочери.
БЕССЕМЁНОВ. Погоди, не ходи туда… Ничего не слыхать. Может, спит она… не разбудить бы… (Отводит старуху в угол к сундуку.) Н-да, мать! Вот и дожили… до праздника! Говору, сплетни будет теперь по городу – без конца…
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Отец! Что ты? То ли говоришь? Да хоть во все трубы пускай трубят… только бы жива-то осталась! Во все колокола пусть звонят… Бессемёнов. Ну, да… я знаю… это так!.. Только ты… эхма! Не понимаешь ты! Ведь – позор это нам с тобой!
АКУЛИНА ИВАНОВНА. А ну… какой позор?
БЕССЕМЁНОВ. Дочь отравилась, пойми! Что мы ей – какую боль причинили? Чем огорчили? Что мы – звери для нее? А будут говорить разное… Мне – наплевать, я все ради детей стерплю… но только – зачем? Из-за чего? Хоть бы знать… Дети! Живут – молчат… Что в душе у них? Неизвестно! Что в головах? Неведомо! Вот – обида!
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Я понимаю… ведь и мне обидно! Все-таки я – мать… Хлопочешь, хлопочешь целый день, и спасибо никто не скажет… я понимаю! Да что уж… хоть бы живы-здоровы были… а то вот на-ко!
ПОЛЯ (выходит из комнаты Татьяны). Она засыпает… Вы потише…
БЕССЕМЁНОВ (вставая). Ну, как она, что? Посмотреть-то можно?
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Я войду тихонечко? Мы вот с отцом…
ПОЛЯ. Доктор не велел пускать никого…
БЕССЕМЁНОВ (подозрительно). Ты почем знаешь? Тебя при докторе не было еще…
ПОЛЯ. Мне Елена Николаевна передала.
БЕССЕМЁНОВ. А она – там? Ишь ты… чужому человеку можно, родным – нельзя. Удивительно…
АКУЛИНА ИВАНОВНА. Обедать-то надо в кухне… чтобы не обеспокоить ее… Милая моя!.. И взглянуть нельзя… (Махнув рукой, уходит в сени).
Поля стоит, прислонясь к шкафу и глядя на дверь в комнату Татьяны. Брови у нее нахмурены, губы сжаты, стоит она прямо. Бессемёнов сидит у стола, как бы ожидая чего-то.
ПОЛЯ (тихо). Отец мой не был здесь сегодня?
БЕССЕМЁНОВ. Совсем ты не про отца спрашиваешь. Что тебе отец? Знаю я, кого тебе надо…
Поля удивленно смотрит на него.
Отец твой был… да! Грязный, оборванный, лишенный всякого порядочного подобия… Но все-таки ты его должна уважать…
ПОЛЯ. Я уважаю… Почему вы это… говорите?
БЕССЕМЁНОВ. Чтоб ты понимала… Твой отец бродяга бездомный, а все-таки ты не должна выходить из его воли… Но разве вы понимаете – что такое отец?.. Все вы – бесчувственные… Ты вот… девушка бедная, бесприютная, ты бы должна быть скромной… ласковой со всеми… а ты – туда же! – пускаешься рассуждать, подражаешь образованным людям. Н-да. Вот ты замуж выходишь… а тут человек едва жизни не лишил себя…
ПОЛЯ. Я не понимаю, что вы говорите… и зачем?
БЕССЕМЁНОВ (видимо, сам утратив связь своих мыслей, раздражается). Понимай: думай… затем и говорю, чтобы понимала ты! Кто ты? А однако вот… выходишь замуж! Дочь же моя… чего торчишь тут? Иди-ка в кухню… делай что-нибудь… Я покараулю… иди!
Поля, с недоумением глядя на него, хочет идти.
Постой! Давеча я… крикнул на твоего отца…
ПОЛЯ. За что?
БЕССЕМЁНОВ. Не твое дело! Ступай… иди!
Поля уходит удивленная. Бессемёнов тихо идет к двери Татьяны и, приотворив ее, хочет заглянуть. Елена выходит и отстраняет его.
ЕЛЕНА. Не ходите, она спит, кажется! Не беспокойте ее…
БЕССЕМЁНОВ. Мм… Нас беспокоят все… это ничего! А вас – нельзя…
ЕЛЕНА (удивленно). Что вы говорите? Да ведь она же больная!..
БЕССЕМЁНОВ. Знаю я… Все знаю… (Уходит в сени.)
Елена пожимает плечами вслед ему. Проходит к окнам, садится на кушетку и, закинув руки за шею, о чем-то думает. На лице у нее является улыбка, она мечтательно закрывает глаза. Петр входит, сумрачный, растрепанный. Он встряхивает головой, как бы желая сбросить с нее что-то. Видит Елену, останавливается.
ЕЛЕНА (не открывая глаз). Это кто?
ПЕТР. Чему вы смеетесь? Странно видеть улыбающееся лицо… теперь… после этого…
ЕЛЕНА (взглянув на него). Вы – сердитый? Устали? Бедный мальчик…
