…Сизые сумерки прозрачно окутали поле, от земли, согретой за день солнцем, поднимался душный, тёплый запах. Медленно всходила красная, угрюмая луна, тёмная туча, формой подобная рыбе, неподвижно стояла на горизонте, разрезая диск луны, и луна казалась чашей, полной крови.
Я шёл полем в маленький, сонный город и смотрел, как угасал блеск крестов на церквах; встречу мне мягко плыл странный звук, неуловимый, точно тень, а по тёмной, пыльной дороге бежала собака. Опустив хвост, высунув язык и качая головой, она, не торопясь, шла прямо на меня; я видел, как она порою встряхивала шерсть, свалявшуюся в клочья. В её неспешной походке было что-то серьёзное, озабоченное, и вся она — жалкая, голодная, — казалось мне, решила что-то твёрдо и навсегда. Тихо свистнув ей, я позвал её. Она вздрогнула, села, подняла голову, глаза её враждебно сверкнули, и, оскалив зубы, она зарычала на меня. А когда я шагнул к ней, она тяжело встала на ноги, сухо сверкая глазами, хрипло залаяла и, круто свернув с дороги в поле, снова пошла, оглядываясь на меня и поводя хвостом, усеянным репьями. Я смотрел вслед ей — она одиноко шла полем в тишину сумеречной дали прямо на холодный и зловещий, красный диск луны.
Дня через два иль три я снова увидал её. Она лежала под кустом на краю оврага, над нею жадно кружились большие, чёрные мухи, они ползали по её мёртвым глазам, влезали и в открытую пасть, жужжали и бились в её шерсти. Вытянув шею, она оскалила жёлтые зубы, и тусклый, сухой глаз её неподвижно смотрел в сторону города. В небе рассеянно плавали белые клочья облаков, играя в лучах солнца, по земле скользили мелкие тени, и это было похоже на безмолвную беседу неба и земли. Порою тень покрывала труп собаки, и тогда строгий глаз её, смотревший в даль, на город, где жили люди, становился темнее…
Я сказал мёртвому псу:
— Хвала тебе! Ты жил с людьми и ушёл от них, чтобы умереть в одиночестве. Ты не хотел оскорбить людей зрелищем твоего разрушения при жизни, ты был горд и не допустил,, чтобы тебя, весёлого, доброго пса, они видели старым, больным, трусливым дармоедом, который живёт воспоминаниями о прошлом и питается обидной жалостью людей. Хвала тебе за то, что ты не опоганил жизни хриплым, лживым лаем старческого самолюбия, глупой воркотнёй бессильной злобы животного, издыхающего от немощей старчества! Хвала тебе!
Истинно мудрый умирает вовремя… Хвала тебе, собака, ибо ты узнала время смерти своей и молча ушла прочь от жизни. Хвала тебе!
Как хотел бы я сказать эту похвалу множеству полумёртвых людей, которые отравляют жизнь нашу циничным запахом гниения своего, как хотел бы я, чтоб они взяли в пример тебя, славная собака!
Они давно уже носят смерть в сердцах своих, но всё ещё стонут, всё ещё говорят, изливая на головы наши смрадный гной мёртвых душ…
1906 г.
