глубокие колодцы, загнал в проруби речные, сунул руку за пазуху себе, — вытащил миллион рублей и — солдату ничего не жалко! — даёт Микешке:
— На, получи, убогой. Сходи в баню, вымойся, приберись, будь человеком, — пора!
Дал солдат миллион и ушёл восвояси, будто его и не было!
Прошу не забыть, что это — сказка.
Остался Микешка с миллионом в руках, — чего ему делать? От всякого дела был он издавна циркулярами отучен, только одно умел — жаловаться. Однако пошёл на базар в красный ряд, купил себе кумачу на рубаху да, кстати, и на штаны, одел новую одежду на грязную кожу, шлёндает по улицам день и ночь, будни и праздники, фордыбачит, хвастается, — шапка набекрень, мозги — тоже.
— Я-ста, — говорит, — давно эдак-то мог, да не хотелось. Мы-ста, мямлинцы, народ большой, нам нечистая сила не страшнее блох. Захотелось, и — кончено.
Гулял Микешка неделю, гулял месяц, перепел все песни, какие знал, и «Вечную память» и «Со святыми упокой», — надоел ему праздник, а работать — неохота. И скучно стало с непривычки: всё как-то не так, всё не то, околоточных — нет, начальство — не настоящее, из соседей набрано, трепетать не перед кем — нехорошо, необычно.
Ворчит Микешка:
— Раньше, при нечистой силе, порядку больше было. И улицы вовремя чистили, и на каждом перекрёстке законный городовой стоял. Бывало — идёшь куда-нибудь, едешь, а он приказывает: держи направо! А теперь — куда хошь иди, никто ничего не скажет. Эдак-то на самый край придти можно… Вон, уж некоторые дошли…
И всё скушнее Микешке, всё тошнее. Глядит на миллион, а сам сердится:
— Что мне миллион? Другие больше имеют! Кабы мне сразу миллиард дали, ну, тогда ещё… А то — миллион! Хе! Чего я с ним, с миллионом, исделаю? Теперь даже курица орлом ходит, потому — ей, курице, шестнадцать рублей цена! А у меня всего-на-всё миллион…
Тут обрадовался Микешка, что нашлась причина для привычных жалоб, — ходит по грязным улицам, орёт:
— Давайте мне миллиард! Не могу я ничего! Какая это жизнь? Улицы не чищены, полиции — нет, везде беспорядок! Давайте мне миллиард, а то — жить не хочу!
Вылез из-под земли старый крот и говорит Микешке:
— Дурачок, чего орёшь? У кого просишь? Ведь у себя просишь!
А Микешка — своё:
— Миллиард надобно мне! Улицы не чищены, спички — дороги, порядку нет…
Сказка не кончена, но дальше — нецензурно.
XVI
Жила-была баба, скажем — Матрёна, работала на чужого дядю, скажем — на Никиту, с родственниками его и со множеством разной челяди.
Плохо было бабе, дядя Никита никакого внимания на неё не обращал, хотя пред соседями хвастался:
— Меня моя Матрёна любит, — чего хочу, то с ней и делаю! Примерное животное, покорное, как лошадь…
А пьяная, нахальная челядь Никитина ежечасно обижает Матрёну, то — обокрадёт её, то — изобьёт, а то просто, от нечего делать — надругается над ней, но между собою тоже говорит:
— Ну и бабочка Матрёна наша! Такая, что, иной раз, даже жалко её!
Но, жалея на словах, на деле всё-таки продолжали истязать и грабить.
Кроме сих, вредных, окружали Матрёну многие, бесполезные, сочувствуя долготерпению Матрёнину; глядят на неё со стороны и умиляются:
— Многострадальная ты наша, убогая!
Некоторые же, в полном восхищении, восклицали:
— Тебя, — говорят, — даже аршином измерить невозможно, до чего ты велика! И умом, — говорят, — не понять тебя, в тебя, — говорят, — только верить можно!
А Матрёна, как медведица, ломит всякую работу изо дня в день, из века в век, и всё — без толку: сколько ни сработает — дядина челядь всё отберёт. Пьянство вокруг, бабы, разврат и всякая пакость, — дышать невозможно!
Так и жила она, работает да спит, а в свободные минуты сокрушается про себя:
«Господи! Все-то меня любят, все меня жалеют, а настоящего мужчины — нету! Кабы пришёл какой-нибудь настоящий, да взял бы меня в крепкие руки, да полюбил бы меня, бабу, во всю силу, — эдаких бы детей родила я ему, господи!»
Плачет, а больше ничего не может!
Подсыпался к ней кузнец, да не нравился он Матрёне, человек вида ненадёжного, копчёный весь какой-то, характера дерзкого и говорит непонятно, — как будто даже хвастает:
— Только, — говорит, — в идейном единении со мной сможете вы, Матрёша, перейти на следующую стадию культуры…
А она ему:
— Ну, что ты, батюшка, куда ты! Я даже и слов твоих не разумею, к тому же я велика и обильна, а тебя еле видать!
Так и жила. Все её жалеют, и сама себя она жалеет, а толку от этого никакого нет.
И вдруг — герой пришёл. Пришёл, прогнал дядю Никиту с челядью и объявляет Матрёне:
— Отныне ты вполне свободна, а я твой спаситель, вроде Георгия Победоносца со старой копейки!
Глядит Матрёна — и впрямь свободна она! Конечно — обрадовалась.
Однако и кузнец заявляет:
— И я — спаситель!
«Это он из ревности», — сообразила Матрёна, а вслух и говорит:
— Конешно, и ты, батюшко!
И зажили они, трое, при весёлых удовольствиях, каждый день — то свадьба, то похороны, каждый день ура кричат. Дядин челядинец Мокей республиканцем себя почувствовал — ура! Ялуторовск с Нарымом объявили себя Соединёнными Штатами, тоже — ура!
Месяца два жили душа в душу, просто утопали в радости, как мухи в ковше кваса, но вдруг, — на Святой Руси всё делается вдруг! — вдруг — заскучал герой!
Сидит против Матрёны и спрашивает:
— Тебя кто освободил? я?
— Ну, конечно, ты, миленькой!
— То-то!
— А я? — говорит кузнец.
— И ты…
Через некоторое время герой опять пытает:
— Кто тебя освободил — я али нет?
— Господи, — говорит Матрёна, — да ты же, ты самый!
— Ну, помни же!
— А я? — спрашивает кузнец.
— Ну, и ты… Оба вы…
— Оба? — говорит герой, разглаживая усы. — Хм… н-не знаю…
Да и начал ежечасно допрашивать Матрёну:
— Спас я тебя, дурёху, али — нет?
И всё строже:
Видит Матрёна — кузнец, нахмурясь, в сторонку отошёл, своим делом занимается, воры — воруют, купцы — торгуют, всё идёт по-старому, как в дядины времена, а герой — измывается, допрашивает ежедень:
— Я тебе — кто?
Да в ухо её, да за косы!
Целует его Матрёна, ублажает, ласковые речи говорит ему:
— Милая ты моя Гарибальди итальянская, Кромвель ты мой аглицкий, Бонапарт французский!
А сама, по ночам, плачет тихонько:
— Господи, господи! Я думала — и в сам-деле что-нибудь будет, а оно вот что вышло!..
Позвольте напомнить, что это — сказка.
Комментарии
Сказки об Италии
Впервые напечатано под общим заглавием «Сказки»:
I–II — в газете «Звезда», 1911, номер 7 от 29 января;
III — в журнале «Новая жизнь», 1911, номер 5, апрель;
IV — в газете «Звезда», 1911, номер 21 от 7 мая;
V–VII — в журнале «Современник», 1911, номер 6, июнь;
VIII — в газете «Звезда», 1911, номер 29 от 12 ноября;
IX — в газете «Киевская мысль», 1911, номер 301 от 31 октября;
X — в журнале «Путь», 1912, номер 4, февраль;
XI — в журнале «Путь», 1911, номер 2, декабрь;
XII — в журнале «Запросы жизни», 1912, номер 1 от 6 января;
XIII — в газете «Звезда», 1912, номер 1 от 6 января;
XIV — в газете «Звезда», 1912, номер 6 от 2 февраля;
XV — в «Сборнике товарищества «Знание» за 1912 год», книга тридцать восьмая, СПб. 1912;
XVI — в журнале «Запросы жизни», 1912, номер 5 от 4 февраля;
XVII — в газете «Звезда», 1912, номер 17 от 13 марта;
XVIII — в журнале «Запросы жизни», 1912, номер 23 от 8 июня;
XIX — в журнале «Запросы жизни», 1912, номер 16 от 21 апреля; XX — в журнале «Запросы жизни», 1912, номер 19 от 11 мая;
XXI — в газете «Одесские новости», 1910, номер 8305, 29 декабря, под заглавием «Праздник»;
XXII — в газете «Русское слово», 1913, номер 1 от 1 января, под заглавием «Нунча»;
XXIII — в газете «Русское слово», 1912, номер 297 от 25 декабря, под заглавием «Ночью»;
XXIV — в журнале «Просвещение», 1913, номер 2, февраль, и в газете «Правда», 1913, номер 58 от 10 марта; в этих двух публикациях XXIV сказка являлась концом рассказа «Вездесущее».
XXV — в газете «Правда», 1913, номер 87 от 14 апреля;
XXVI — в газете «Русское слово», 1913, номер 98 от 28 апреля, под заглавием «Пепе»;
XXVII — в журнале «Запросы жизни», 1912, номер 12 от 23 марта.
До включения «Сказок об Италии» в собрание сочинений в издании «Книга» они вышли отдельными изданиями:
«Сказки». Издательство И.П. Ладыжникова, Берлин (год не обозначен). В издание вошли три сказки (I–III по нумерации настоящего издания). Книга вышла в 1911 году. «Сказки». Издательство И.П. Ладыжникова, Берлин (год не обозначен). В книгу вошли отредактированные М. Горьким для этого издания 22 сказки (I–XXI и XXVII по нумерации настоящего издания). Книга вышла в ноябре 1912 года. «Сказки». Книгоиздательство писателей, М. 1913. В издание вошла 21 сказка (I–XIII, XV–XXI и XXVII по нумерации настоящего издания). Книга вышла в конце 1912 года с посвящением М.Ф. Андреевой. Для этого издания М. Горький вновь отредактировал тексты. «Считая эти сказки недурным материалом для чтения русских рабочих; — писал он 14 апреля 1912 года в издательство И.П. Ладыжникова, — я хотел бы сделать русское издание особенно тщательным…» (Архив А.М. Горького).
Издание подверглось значительным цензурным сокращениям.
В сказке IX было исключено: «И сказали тогда цари — они всегда считают себя мудрыми…»
В сказке XX — «Нет, — сказал русский. — Ведь вы знаете, что богатых сажают в тюрьму лишь тогда, если они сделают слишком много зла и не сумеют скрыть это, бедные же попадают в тюрьмы, чуть только они захотят немножко добра».
Сказка XVII (по нумерации настоящего издания — XIV) была целиком исключена. По этому поводу В.В. Вересаев, бывший одним из редакторов Книгоиздательства писателей, писал в ноябре 1912 года М. Горькому: «…наиболее острая сказка XVII. В настоящее время, ввиду севастопольских и других событий, она особенно остра. Муравьёв[38] отметил в ней целый ряд мест, подлежащих выключению, и предоставил мне судить с литературной точки зрения, имеет ли смысл печатать сказку с такими выпусками. По-моему, всякий смысл теряется; сказка становится совершенно непонятной и может вызвать только недоумение» (Архив А.М. Горького).
«Сказки». Собрание сочинений, т. XVII, издание «Жизнь и знание». Петроград 1915. В издание вошло 27 сказок.
Издание подверглось значительным цензурным сокращениям.
В сказке IX после слов: «Поклонимся женщине — она родила Моисея, Магомета…» исключено: «…и великого пророка Иисуса».
В сказке XII после слов: «…ветер срывал верхушки волн и кропил нас, точно священник…»
