Собрание сочинений в тридцати томах. Том 12. Пьесы 1908-1915. Максим Горький
Последние
Пьеса в четырёх действиях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Иван Коломийцев.
Яков — его брат.
Софья — жена Ивана.
Александр — 26 лет.
Надежда — 23 года.
Любовь — 20 лет.
Пётр — 18 лет.
Вера — 16 лет.
Г-жа Соколова.
Лещ — муж Надежды.
Якорев — околоточный надзиратель.
Федосья — няня, очень старая, полуглухая.
Действие первое
Уютная комната; в левой стене — камин. У задней стены — ширмы, за ними видна односпальная кровать, покрытая красным одеялом, и узкая белая дверь. Большой книжный шкаф делит комнату на две части, правая больше левой. Шкаф обращён дверьми направо, спинка его завешена ковром, к ней прислонилось пианино; напротив — широкий тёмный диван и маленькое окно; в глубине этой комнаты дверь в столовую. Там светло. Если к пианино поставить стул — он закроет проход в столовую. У камина в глубоком кресле сидит Яков — седой, кудрявый, бритый, лицо мягкое, читает книгу. Сзади кресла на письменном столе высокая лампа под абажуром из зелёной бумаги. У стола, тоже в кресле, сидит Федосья, в руках у неё длинное серое вязанье, на коленях большой клубок шерсти, она всё время что-то бормочет. В столовой бесшумно ходит, накрывая стол к обеду, Горничная; там же Софья — она моложава, лицо бледное, глаза малоподвижны, всегда смотрят вдаль, пристально и тревожно. Яков мешает угли в камине, она прислушивается к шуму, медленно идёт в комнату Якова, за шкафом нерешительно останавливается.
Софья. Я не помешаю?
Яков. Конечно, нет! (Встречает её улыбкой.)
Софья. Мне казалось — ты занят…
Яков (снимая пенснэ). Чем?
Софья. Я хочу спросить тебя, — госпожа Соколова, мать того, который стрелял в Ивана, просит принять её, — как ты думаешь, принять?
Яков (нерешительно). Не знаю… Как мать, она имеет право на твоё внимание… хотя — зачем ей обращаться именно к тебе, а не к Ивану?
Федосья (тихо и не поднимая головы, бормочет). Ждём-пождём да опять пойдём…
Софья. Ты веришь, что стрелял этот?
Яков. Видишь ли — я думаю, террористы не лгут, заявляя, что он не принадлежит к их партии…
Софья. Мне тоже кажется…
Яков. Ты что не сядешь?
Софья (опуская голову). Не хочется…
Яков. У тебя утомлённое лицо.
Софья (негромко). Когда я сажусь — меня одолевает слабость. (Тише.) Извини, но я снова принуждена просить у тебя денег.
Яков (торопливо, сконфуженный). В левом ящике стола — пожалуйста! Верхний ящик, не заперто…
Софья. Как это тяжело — обирать тебя…
Яков. Э, полно, Соня…
Федосья (бормочет). Бери, бери у него деньги-то! Умрёт скоро…. куда ему!
(Из столовой идёт Любовь. Она горбата и — чтобы скрыть своё уродство — всегда носит на плечах шаль или плед. Теперь на ней большая жёлтая шаль. Остановилась у пианино.)
Софья (задумчиво). Переехали мы в твой дом, а тебя, больного, загнали куда-то в угол…
Яков (смущённо). Полно, Соня…
Софья. Я взяла сто…
(Любовь ставит к пианино стул и тихо играет.)
Яков. Послушай, я хочу предложить тебе…
Софья. Мне нужно идти, после обеда скажешь — хорошо? (Идёт.)
Яков (берёт книгу). Когда хочешь…
Федосья (тихо напевает на мотив колыбельной песни). Эх, Яшенька, Яша. Горька судьба наша… (Дальше слова непонятны, но всё время старуха бормочет, точно баюкая ребёнка.)
Софья (останавливается перед дочерью, не замечающей её, ждёт несколько секунд). Пусти меня, Люба.
Любовь. Я уже мешаю?
Софья. Но как же пройти?
Любовь. Мама, где я могла бы не мешать никому?
Софья (ставит ногу на диван и так обходит стул дочери). Ну, не злись…
Любовь (вскакивая). Ты прыгаешь, чтобы потом получить право упрекнуть меня за свой прыжок?
Софья (уходя, тихо). В чём, когда я упрекаю тебя…
(Любовь встаёт и входит в комнату Якова.)
Яков (тихо). Как ты легко раздражаешься…
Любовь (спокойно). Это все говорят. Все жалуются на меня, точно я зимний холод или осенний дождь…
Федосья (поёт). А вот пришла Люба… А чего ей надо…
Любовь (громко). Перестань, няня!
Федосья. Чего? (Чешет спицей голову и улыбается, глядя на Любовь.)
Яков. Ты преувеличиваешь, Люба…
Любовь. Холод и слякоть осени тоже нечто преувеличенное, ненужное, враждебное людям… Скажи, сколько мама взяла денег?
Яков. Сто рублей… А что тебе?
Любовь. Почему ты не хочешь дать сразу много, чтобы ей не просить часто? Ведь это унизительно — просить, разве ты не понимаешь?
Яков (смущён). Ах, боже мой! Конечно, понимаю. Я и хотел сейчас предложить ей…
Любовь (как бы напоминая). Ведь ты богат…
Яков (улыбаясь). Был. Алюминий разорил меня…
Любовь. Зачем тебе понадобился этот алюминий?
Яков (виновато). Я думал, видишь ли, что было бы хорошо, если бы люди получили красивый металл. Железо — тяжело и мрачно, медь — такая жирная всегда…
Любовь (вздохнув). Какой ты смешной!
Федосья. О, господи, господи… помилуй нас, грешников…
Любовь. Ты часто ошибался?
Яков (усмехаясь). Необходимо, должно быть, чтобы иные люди делали ошибки…
Любовь (заглядывая ему в лицо). Я знаю одну твою ошибку.
Яков (беспокойно). Да?
Любовь. Ты должен был жениться на маме…
Яков (испуган). Люба!.. Это слишком сложно для тебя, пожалуй! Я не решился бы так говорить об этом на твоём месте.
Любовь. А где оно — моё место?
Яков (опуская голову). Странно ты говоришь, право…
Любовь (настойчиво). Почему я никогда не могу рассердить тебя? Я всех могу вывести из себя, а тебя — нет! Почему?
Яков. Бог мой, я не знаю…
Любовь. Маме было бы лучше с тобой, чем с отцом, который пьёт, играет…
Яков. Милая Люба, зачем ты так говоришь?
Любовь. Народил больных и глупых детей и вот оставил их теперь нищими на шее мамы…
Федосья (уловив слово «нищие», поёт). Нищая братия, богова забавушка…
Яков. Так нельзя говорить об отце! Няня, молчи, пожалуйста!
Федосья. Ась?
Любовь. Почему? Мне не нравится быть дочерью человека, который приказывает убивать людей…
Яков (тоскливо). Как резко, Люба…
Любовь. И бегает, как трус, когда в него стреляют за это…
Яков. Он старый, нездоровый человек, уставший…
Любовь. Разве болезнь оправдывает? Ведь он болен оттого, что много кутил.
Яков (неприятно поражённый). Откуда ты знаешь?
Любовь. Это говорит доктор Лещ. Он тебе нравится?
Яков (возится в кресле). Твои слова могут услышать…
Любовь. Доктор Лещ… Тюремный врач… Какая честь быть в родстве с таким… Ты что — хочешь в столовую?
Яков. Я не могу больше слушать…
Любовь (пожимая плечами). Сиди… Куда тебе с твоим сердцем! А-а, вот пришли любимчики… твои, мамины, всего света.
Яков. Но ведь и твои…
Любовь (задумчиво). Любовь к жалкому — это, я думаю, нездоровая любовь…
Яков. Ты даже себе самой говоришь колкости!
Вера (из столовой, за нею Пётр). Дядя!
Федосья (громко). А вот мои последние… детки мои последние… (Перестаёт вязать и смотрит на всех с улыбкою на тёмном лице.)
Вера. С каким интересным человеком мы познакомились!
Яков. Это ты всё время катался на коньках, Пётр? Смотри, тебе вредно!
Пётр (задумчиво). Пустяки!
Вера. Понимаешь, к нам на улице привязались какие-то трое — наверное, из чёрных сотен…
Пётр. Три пьяных идиота — идут за нами и говорят гнусные вещи…
Вера. Я им крикнула: мы дети Коломийцева…
Любовь. На колени! Шапки долой…
(Пётр исподлобья смотрит на Любовь.)
Вера (Любови). Мы испугались, нужно же было сказать им, кто мы!..
Любовь (с улыбкой). А они, узнав это, начали ругаться ещё сильнее, да?
Пётр (подозрительно). Почему ты знаешь?
Вера. Да, Люба, это верно! Я не понимаю — как же? Ведь они должны уважать властей? Это революционеры обязаны не уважать, а они — почему?
Яков (поучительно, но мягко). В России никто никого не уважает…
Вера. Вдруг навстречу нам идёт молодой человек, уже хотела ударить одного из них коньками, того, который был ближе, но этот человек…
Пётр (усмехаясь). Верка действительно хотела драться…
Вера. Этот господин крикнул им — прочь! (Федосья чему-то беззвучно смеётся) Они зарычали и — на него! Вот было страшно! Тут он вынул револьвер… (Смеётся.) Как они побежали!
Федосья (вслушивается, смеётся). Ах вы, мои милые, ах, весёлые…
Пётр. Ломаными линиями, чтобы не попала пуля.
Любовь (негромко). Вот так же бежал отец, когда в него стреляли…
Вера. Что?
Любовь. Наверное, так же…
Пётр (строго). Зачем ты это сказала?
Любовь. Просто так…
Вера. Что такое она сказала?
Пётр. Ничего… Продолжай!
Пётр (задумчиво). Хороший голос и такая простая речь…
Вера. Брюнет, с острой бородкой, — мечтательные глаза… Я думаю — он пишет стихи…
Любовь. А твой револьвер, Пётр?
Пётр (хмурясь). Не буду я таскать его с собой… Я не люблю таких вещей…
Вера. Он — трусишка!
Яков. Вот что, дети, давайте скроем от мамы этот случай, чтобы не волновать её…
Вера (разочарованно). Да? Я бы хотела рассказать и ей!
Яков. Потом, после — хорошо?
Вера. Да…
Пётр (задумчиво). Мы с ним долго гуляли… Мне хотелось пригласить его к нам…
Вера. Вот хорошо, Петька!
Любовь. Ты думаешь, он пришёл бы?
Пётр. А почему нет?
Надежда (входит). Зачем это все набились сюда? Они тебе мешают, дядя?
Яков. Нисколько! Ведь каждый день перед обедом все сходятся ко мне…
Надежда. Знаете, этот мерзавец, который стрелял в папу, заболел.
(Все смотрят на неё, становится тихо.)
Надежда. Муж говорит, что он не притворяется.
Пётр (беспокойно). Почему его так долго не судят?
Надежда. Он всё ещё не сознаётся…
Пётр. Мне кажется, что он где-то близко…
Вера. Что такое?
Любовь. Где же?
Пётр. Тут… за дверьми…
Пётр. Стоит и ждёт, чтобы его простили…
Надежда. Не глуп, однако…
Софья (входит. Тревожно). Кто ждёт прощения?
Надежда. А этот, который стрелял в отца…
Софья (оглядывая всех). Кто это знает?
Яков (успокаивая). Это Пётр сказал, Соня! Ему кажется, что этот человек где-то около нас и ждёт, чтобы мы ему простили.
Софья (странным тоном). Революционеры считают себя правыми…
Любовь. Как все властолюбцы…
(Пётр незаметно уходит. Вере скучно, она стоит сзади кресла няньки, прикрепляя ей на голову бумажные цветы с абажура лампы. Любовь смотрит на всех из угла неподвижным взглядом. Надежда всё время охорашивается, тихонько напевая.)
Любовь (серьёзно, Вере). Цветы ей не идут.
Вера. Разве?
Софья. А где Александр? И Павел Дмитриевич?
Надежда. Муж только что пришёл, переодевается. Это он сказал, что убийца заболел…
Софья (тревожно). Заболел? Чем?
Надежда. Сходит с ума, кажется. (С иронией.) Тебе его жалко, мама?
Софья. Я не сказала этого…
Любовь (усмехаясь). Потому что боишься?
Надежда. Эта мама становится какой-то чудачкой!
Вера. Не обижайте её, а то она не купит мне новые коньки.
Любовь (матери). Скажи, ведь тебе его жалко?
Софья. Мне надоело всё это злое. Тюрьмы, суды, казни — противны.
Яков (вздыхая). С каждым днём их всё больше…
Надежда. Это необходимо, чтобы люди могли жить спокойно.
Любовь. Даже индусы перестают верить, что покой есть счастье…
Софья (неожиданно для всех). Террористы заявили, что он не участвовал в покушении.
(Все смотрят на неё. Любовь стоит, закрыв глаза книгой, и через неё смотрит на всех подстерегающими глазами.)
Надежда (не сразу). Разве можно верить революционерам? Как это наивно, мама!
(Виновато улыбнувшись, Софья садится на стул и как бы вдруг стареет, мякнет, опускает голову.)
Александр (в столовой, кричит). Послушайте, эй! Почта была?
Надежда. На этажерке в гостиной лежит письмо тебе… Вера, иди причешись, ты ужасно растрёпана.
Вера. Ой, мне не хочется!
Надежда. Ну, не кривляйся. (Ведёт её за собой.) Ты становишься небрежной; имей в виду, что мужчины терпеть этого
