всю чепуху?
Букеев. Ну, не совсем для этого. С водой за имение дороже дадут.
Жан. На кой тебе чёрт — деньги!
Букеев. Денег мне не нужно, это верно.
Жан. Вот видишь! Уговаривайся с нею и махай за границу…
Букеев (расхаживая). С ней так нельзя… нельзя, брат!
Жан. Отчего? Почему?
Букеев. Ты не понимаешь. Я, брат, серьёзно влюбился… кажется…
Жан. Когда ж ты влюблялся несерьёзно?
Букеев. Ты сам говорил, что последняя женщина — как сороковой медведь…
Жан. Мало ли что я говорю! А ты — не верь. Я, брат, не хуже водопроводчика могу говорить на все темы, потому что я человек вдохновенный и фантастический. Водопроводчик говорит, что жизнь есть непрерывное движение и все мы несчастны, потому что не чувствуем этого, а всё стараемся остановить движение, уцепившись за что-нибудь, укрепив себя…
Букеев (задумчиво). Опоздал я укрепиться.
Жан (не слушая его). Это он верно говорит. Пускай всё движется, дело и мысли. Я не знаю, что сделаю завтра, но сегодня я хочу хорошо пожить…
(Ладыгин и Богомолов с террасы.)
Ладыгин. Ну и ветер!
Жан. Стремление, движение…
Богомолов (с досадой). Дядя Жан, когда же привезут бетонные трубы?
Жан. Едут трубы!
Богомолов. Послушайте, — это не годится! Мы тратим бесполезно такую массу времени и денег… Никон Васильевич, — вы бы распорядились построже.
Букеев (кивая на Жана). Это вот всё он…
Богомолов. За два месяца с лишком мы ничего не сделали… Если на днях не будет труб, я должен буду прекр[атить] бурение…
Жан. Беспок[ойный] вы человек, Яков Сергеич!
Богомолов. Да вы поймите — скоро пойдёт вода.
Жан. И прекрасно.
Богомолов. Вы шутите?
Букеев. Ты бы, Жан, того… в самом деле…
Ладыгин. Хорошо бы чаю выпить!
Жан. Сейчас распоряжусь…
Богомолов (смеясь — Букееву). Если смотреть со стороны, так вся эта затея — чужое дело для вас…
Букеев. Н-да… Чужое дело? Вот вы, батенька, обо всём думаете… и говорите… А вот — скажите мне: что значит — моя жизнь? То есть не моя, Букеева, жизнь, а вообще когда человек, — вы, например, — говорите: моя жизнь!
Богомолов. Позвольте — не понимаю.
Букеев (слегка раздражаясь). Ну — как не понять? Я говорю: моя жизнь, а — что в ней моё? Вот у меня имущество, о нём заботиться надо, а мне — лень. Или — племянница — о ней тоже надо заботиться, а я не умею… (Раздр[ажённо].) Вообще — что в моей жизни — моё? Ничего нет, кроме забот!
Ладыгин (смеётся). Курьёз! Да вы раздайте имение нищим…
Букеев. Я говорю серьёзно!
Ладыгин. И я тоже.
Букеев (Богомолову). Ну-с? Как же?
Богомолов. Вы сегодня дурно настроены. А вот когда эта огромная ваша земля будет орошена, когда везде вокруг насадят сады, парки, возникнет образцовый курорт, первый в России, и когда весной всё зацветёт, заиграет на солнце, появятся в аллеях и около куртин цветов женщины, дети, — тогда вы скажете: это мною сделано…
Букеев. И — только? Ну-у… Это будет через двадцать пять лет. А я хочу сейчас чего-нибудь… для себя, для одного себя, вот этого, такого вот.
Ладыгин. Очень верно! Что вы скажете, философ?
Богомолов. Ничего не скажу. Но — если вы серьёзно говорите, — это несчастие.
Букеев. То-то вот и есть, что серьёзно.
Богомолов (убежд[ённо]). Тогда — вы несчастный человек. Для счастия необходимо чувствовать радость труда, творчества…
Букеев. Мужик трудится всю жизнь, а радости — не видать в нём.
Богомолов. Потому что его труд изнурителен, подневолен и ничтожен по результатам. Он съедает всю свою работу, и это не даёт ему возможности чувствовать себя исторической личностью, человеком, украшающим землю для радостей будущего.
Букеев. Радости будущего! Какое мне дело до них?
Ладыгин. Совершенно верно! Мы люди сегодняшнего дня, и — только!
Букеев (упрямо встр[яхивает] головой). Нет, батенька, ваша философия — не для всех. Вот бог — для всех. Но в бога мы не верим… то есть не то что не верим, а забываем о нём. И получается у нас не жизнь, а так себе что-то… И лучше не философствовать…
Ладыгин. Да. Это никого не приводит к добру. У меня был роман с курсисткой, она тоже занималась спортом, но — такая странная! — ужасно любила рассуждать.
Богомолов (смеясь). Как вы рассказываете!
Ладыгин. Это — правда, уверяю вас! Бывало, в самые неподходящие моменты она вдруг спрашивает: «А почему ты меня любишь?» Я говорю ей: «Потому что ты женщина…»
Букеев. Да. Конечно. (Усмех[ается].)
Ладыгин. Но ей этого мало: «Есть, говорит, много женщин и мужчин, но почему ты любишь меня, а я — тебя?» и так далее! Ужас! Я потерпел эту философию месяца три и написал ей: «Прощай, Ирочка! В любви не философствуют, а кто занимается этим, тот — глуп!» Страшно обиделась!
Богомолов (хохочет]). Да — неужели?
Ладыгин. Уверяю вас! Книжки ужасно портят их…
Букеев (усмех[аясь]). Простой ты человек, Борис, очень я люблю тебя за это. В Харькове был жеребец — Гамилькар, кажется, — двести тысяч за него заплатили. Издох. Он, я думаю, был похож на тебя…
Ладыгин. Ну, брат, — сравнил!
(Богомолов смеётся.)
Ладыгин (вдруг). Я считаю ваш смех неуместным.
Богомолов. Почему же?
Ладыгин. Так. Мне он не нравится.
Богомолов. Очень жаль, но иначе смеяться я не могу.
Ладыгин. Я прошу вас не смеяться.
Богомолов. Никогда?
Ладыгин. Прошу…
Букеев. Полно, Борис! Ты с ума сошёл…
Ладыгин. Нет, позволь…
Ольга (являясь в двери комнаты). Что за крик?
Букеев. Спорят.
Ольга. Яков! Ты споришь?
Богомолов. Нет.
Ольга (Букееву). Вы?
Букеев. Вот он…
Ольга. С кем же?
Богомолов. Сам с собой, очевидно.
Ольга. Не понимаю.
Ладыгин. Видите ли, я…
Ольга. Да?
Ладыгин. Я не допускаю, когда надо мной издеваются. (Вст[аёт], ух[одит].)
Ольга (нахм[урилась), удив{лённо]). Что такое?
Богомолов. Никон Васильевич сравнил его с жеребцом.
Букеев. Ну… не стоит говорить об этом. Я его сейчас успокою… Чудак тоже… [(Уходит.)]
Богомолов. Да — ничего! Я говорю: Букеев уподобил его жеребцу, это было так неожиданно, я засмеялся, а он рассердился на меня и заговорил со мной эдаким, знаешь, дуэльным тоном…
Ольга (под[авляя] тревогу). И — только?
Богомолов. И только!
Богомолов. Как бык.
Ольга (после паузы). Яков, мне нужно поговорить с тобой сегодня.
Богомолов. Чудесно. Поговорим.
Ольга (глад[ит] его волосы). Ты свободен вечером?
Богомолов. Да я весь день свободен. Здесь не работают. Вообще, здесь… странно! Я думаю, и ты тоже чувствуешь это. Тебе неудобно здесь?
Ольга. Нет, ничего. Хотя… я, может быть, уеду…
Богомолов. Что стесняет тебя, скажи?
Ольга. А как ты думаешь?
Богомолов. Букеев?
Ольга. Почему?
Богомолов. Он смотрит на тебя, как жаждущий на источник свежей воды… Какой неуклюжий человек, какой ненужный. Богат, богатство — сила, а в его руках оно — ничто! Ничего не делает, ничего не любит. И даже, кажется, себя не умеет любить.
Дуняша [(входит)]. Пожалуйте к чаю…
Ольга. Мне не хочется идти туда…
Богомолов. Попроси, чтобы тебе принесли.
Ольга. А ты идёшь?
Богомолов. Хочешь — останусь с тобой…
Ольга. Дуняша, — принесите нам сюда.
Дуняша. Слушаю…
Богомолов. Вот и поговорим, — да? Давно я не беседовал с тобой…
Ольга. Да. Ты не очень ищешь этого.
Богомолов. Здесь не хочется серьёзно говорить, — честное слово. Это — шуточная жизнь, её делает дядя Жан, шутник. (Остановился.) Знаешь, что нужно, Ольга? Нужно, чтоб люди поняли, как они одиноки во вселенной, — только тогда их воля устремится к познанию друг друга и свяжет их единым чувством близости. Только сознавая трагизм бытия, глубоко чувствуя его тайны, мы все обернёмся друг к другу, ибо тогда нам станет понятно, что для человека нет и не может быть ничего ближе и дороже человека. Человек делает бессмертными мёртвые вещи, может быть, он со временем…
Ольга. Господи! Как ты прав, когда сказал, что здесь, в этом доме, не место серьёзной мысли.
Богомолов. Мы поставлены в мире так оскорбительно, так иронично, что нам надо отвернуться от этой иронии.
Ольга. Кто понимает её?
(Дуняша вносит поднос с чаем.)
Ольга. Люди — неразумны.
Богомолов. О, это неправда!
Ольга. Ты слеп, люди — неразумны.
Богомолов. Это так кажется, потому что разум каждого обращён на самого себя и мелкое, а не — в мир и на великое его…
Ольга. Во мне живёт неразумная сила. Я хочу бунтовать. Мне трудно. Мне всегда чего-то не хватает. Я не могу, не умею жить…
Богомолов. Странно ты говоришь, Ольга, это ново для меня.
Ольга. Разве ты меня знаешь? Ты — тоже непонятен мне. Ты вызываешь у меня желание спорить с тобой, не соглашаться. Я хочу стащить тебя на землю, чтоб ты был ближе ко мне… ах, я не знаю, чего хочу!
Богомолов (смотрит на неё). Может быть, ты…
Ольга. Влюбилась, да? Это ты хотел спросить, да? Нет, я не влюблена, но… слушай, Яков, я изменила тебе.
Богомолов. Нет. Не верю…
Ольга. Да.
Богомолов. Здесь?
Ольга. Это всё равно…
Богомолов. Наверное — не здесь…
Ольга. Почему?
Богомолов. Ну — с кем же здесь? (Ходит, опустя голову.)
Ольга. Что ты молчишь?
(Богомолов взглянул на неё молча.)
Ольга. Говори же…
Богомолов (тихо). Что же я скажу тебе, друг мой, что? Я не знаю, что сказать.
Ольга. Разве тебе не больно?
Богомолов (пож[имая] плеч[ами]). Ты хочешь, чтоб я кричал? (Трёт лоб.) Как, должно быть, это неудобно и противно — отдаваться двоим… наверное, один из них возбуждает брезгливость…
Ольга (почти кричит). Что ты говоришь?
Богомолов. Тебе неприятно? Извини… с тобой я привык говорить обо всём, что думаю. И вот, неожиданно, я вспомнил жалобы проституток.
Ольга (вскочив). Противный головастик, у тебя нет души, у тебя только мозг, бессердечное насекомое…
Богомолов. Что ты? Друг мой, — что ты…
Ольга. Уйди прочь!
Богомолов. Неужели ты думаешь, что я хотел оскорбить тебя? Пойми, что это невозможно. Я столько пережил с тобой хорошего, я так благодарен тебе за это, и — ведь я тебя люблю! За что ты сердишься? (С улыбкой.) Это я должен сердиться, — ведь ты изменила мне, если это не выдумка!
Ольга. Нет! Это правда! (В отчаянии.) Боже мой, я ничего не понимаю!
Богомолов. Ну, хорошо, это правда, ты изменила мне, коварная женщина.
Ольга. Как ты можешь шутить, как ты смеешь?
Богомолов. Успокойся, Ольга, не кричи… В чём дело?
Ольга. Но — разве это не оскорбляет тебя?
Богомолов. Не будем говорить обо мне… (Под[ошёл], положил руку на плечо ей.) Ольга, — ведь это не серьёзно, да? Ведь если бы ты полюбила кого-то… ты вела бы себя иначе? не так ли? Забудем же об этом, Ольга, если это ошибка…
Ольга. А если это моя месть тебе?
Богомолов. За что?
Ольга. За то, что ты далеко от меня…
Богомолов. И ты решила уйти ещё дальше? Нет, — я думаю — это не так. Я ведь знаю — ты меня любишь, я это чувствую.
Ольга. Как трудно с тобой! Ты точно издеваешься.
Богомолов. Ольга, я понимаю, что быть красивой женщиной — это иногда большое несчастие. Она — сокровище, отовсюду к ней тянутся завистливые, жадные и часто грязные руки, все хотят обладать ею… я понимаю, как легко потерять себя в этой ядовитой
