Лицо — неестественно измято. Между обрубками его ног стоит жестяная коробка из-под бисквитов; наклонив голову немножко набок, он смотрит уцелевшим глазом в эту коробку, ожидая, когда её наполнят монетами. Бесконечной вереницей мимо его идут двуногие, цельные люди, одетые тепло и красиво, скользят авто, похрюкивая, точно огромные безголовые жирные свиньи.
Из магазина художественных изделий выходит высокий человек с большими усами, в пенснэ, в мягкой, серой шляпе, в длинном пальто, рядом с ним окутанная мехом дама на тонких ножках и высоких каблуках; бережно ставя золотистые туфельки на кафли панели, она ведёт за собою на цепочке маленькую рыжую мохнатую собачку. Собачка останавливает её и, подняв изящную ножку, орошает обрубок ноги человека. И тут, заметив калеку, усатый бросает в жестяную коробку монету, великодушно возмещая собачкино неприличие. Затем усатый помогает даме своей и мехам её поместиться в маленький авто фисташкового цвета, а толстенький пешеход, весьма похожий на того, который требовал «уважения мёртвым», говорит спутнику своему:
— Шикарна!
— Да, — соглашается спутник и добавляет: — Но содержать такую — очень дорого!
Они входят в кино. Там показывают «блестящий боевик», безмолвно разыгрывается серая тяжёлая драма: полицейский, честный старик, имеет сына, тоже честного полицейского. Сын арестует воровку, очень красивую, богато одетую девушку, усаживает её в автомобиль, везёт в полицию. Девушка артистически плачет, она буквально моет слезами лицо своё, и мягкосердечная публика тронута, тысячи две мужчин и женщин сокрушённо молчат. Может быть, кое-кто думает:
«Да, чёрт побери! В мире нашем немало слёз и страданий, и, если это хорошо подать, — оно волнует».
Но услужливый режиссёр, зная публику, знает, что ей не нравится, если долго играть на одной струне, — девица забавно пудрит свой оплаканный нос, и этого вполне достаточно, чтоб публика захихикала. Затем преступная девица уговаривает честного полицейского заехать к ней на квартиру, квартира оказывается богато обставленной, очень трудно поверить, чтоб в ней жила воровка. Шикарная обстановка квартиры настраивает публику ещё более гуманно, девица снова артистически плачет, и кое-кто, наверное, думает:
«Нет, чёрт побери! Мир устроен не так плохо, если и на уменье плакать можно заработать хорошие деньги!»
Честный полицейский ходит из комнаты в комнату, осматривая роскошную квартиру, а возвратясь в ту, где он оставил девицу плакать, находит её лежащей в широчайшей кровати, под великолепным одеялом. Девица объявляет, что она устала, взволнована, больна, не может ехать в полицию, и при этом оказывается, что у неё очень красивые плечи. Дальнейшее поглощается серой пустотой, затем вспыхивают сотни лампочек, освещая не очень довольные лица публики, — картину морального падения охранителя порядка прервали на самом интересном месте. Деньги берут большие, могли бы показать ещё что-нибудь… Не всё, конечно.
В следующей картине показано, как честного полицейского раздирают муки. совести, как влюблённая в него воровка рассматривает забытый им служебный билет и портрет свой, как она посылает его рассеянному полицейскому, а он, думая, что это взятка, не посмотрев, что в пакете, возмущённо идёт к ней, там всё объясняется, честный малый снова целует воровку, но тут из другого центра культуры прилетает на аэроплане любовник воровки, только что ограбивший банк, мужчины, как это принято в драмах, дерутся, полицейский, конечно, убивает вора, затем он сознается в этом отцу, и честный старик сам ведёт его в полицию. Всё кончилось вполне благополучно: вор убит, воровка арестована, порядок торжествует, публика аплодирует двум поколениям честных полицейских.
Дождь перестал, дома, залитые огнями, как бы только что приняли ванну, стены и окна их кажутся тёплыми, хотя воздух влажно холоден. Людей на улицах — больше, автомобилей — меньше, голодные женщины с раскрашенными лицами вопросительно заглядывают в глаза мужчин, возможно, что среди этих женщин невольно гуляет и воровка, отбыв срок наказания. Впрочем, история воровки выдумана для развлечения публики и воспитания молодых полицейских. Последние монументально стоят всюду, где им указано стоять, бензиновый дым отечества окуривает их чёрные фигуры, шины авто брызгают на них жидкой грязью отечества.
Публика втискивается в зал кабаре, огромный, как манеж для верховой езды. Гремит и воет модная музыка, одна труба в оркестре жутко гукает, точно болотная птица выпь, другая — пронзительно визжит, неистово гнусавят саксофоны. Кажется, что и музыка так же не дописана, как не дописаны картины на выставке. За столиками сотни мужчин и женщин усердно едят, пьют, на эстраде талантливые люди всех наций танцуют, поют, показывая опасные для целости костей своих акробатические трюки, соперничают друг с другом в силе и ловкости, в гибкости мускулов и остроумии смешных выдумок. Им помогают развлекать публику медведи, попугаи, кошки, собаки, обезьяны. Та часть зрителей, которая не ест или уже насытилась, благосклонно аплодирует артистам, одобряя нелёгкий труд, забавляясь опасной работой. С полной уверенностью можно сказать, что многие зрители думают:
«А хорошо, что я не обладаю никакими талантами, иначе и мне пришлось бы делать что-нибудь в этом роде. Очень хорошо, что я не талантлив!..»
Полночь. Но город ещё не погасил все огни, и по улицам всё ещё ходят люди, ищут новых забав и наслаждений. Ночные рестораны открыты, музыканты неутомимы, женщин всегда больше, чем нужно.
В культурных центрах есть рестораны и клубы для мужчин, которые болеют органическим отвращением к женщине, и для мужчин, которые чувствуют себя женщинами, и, разумеется, есть мужчины, способные играть обе роли не «по склонности натуры», а ради заработка. О таких достижениях культуры говорят вполголоса, шёпотом, с двусмысленными усмешками и цинизмом. Но есть уже немало людей, которые находят, что соображения, изложенные несчастным мизантропом — Вейнингером, подтверждены наукой и что природа нередко ошибается, смешивая в одной особи клетки двух полов, вследствие чего наш мир изобилует полумужчинами, полуженщинами.
И вот, для того чтоб исправить ремесленные небрежности природы, естественно, — а значит, и необходимо — узаконить существование ресторанов, где полуженщины и полумужчины свободно общались бы с подобными себе. Идя этим путём, в культурных центрах, вероятно, придут к признанию необходимости общения полуидиотов с идиотами совершенными. Общение совершенных мерзавцев с полумерзавцами, как известно, не возбранялось никогда. Есть и другое, более упрощённое объяснение роста гомосексуализма: мужчина-любовник стоит гораздо дешевле женщины. Этой экономической причиной объясняется и рост лесбианства, затем лесбианству солидно послужило истребление миллионов здоровых мужчин за время четырёхлетней бойни и непрерывно служит всё более скотская грубость мужчин в отношении к женщинам.
В небольшом ресторане полулюдей жарко, тесно, оглушительно шумно и крепко пахнет духами. Всюду жено-мужи, некоторые — в декольте. Блестит шлифованная кожа холёного тела, сверкают подкрашенные глаза, улыбаются неестественно яркие губы. Широкоплечий парень в бальном платье, с голой до пояса спиной портового грузчика, поёт высоким голосом женщины трогательный романс о его любви не «к ней», а «к нему», — здесь очень трудно разобраться в том, кто — он, кто — она. Здесь живут только ноги, торсы, бёдра, руки, особенно руки, изощрённые в хватательных движениях, точно у обезьян.
Руки, плечи и спина парня вымыты до блеска, его солидные ноги, разумеется, в шёлковых чулках и бальных туфлях. Он умеет трясти бёдрами, как женщина, и улыбаться, как «падшее созданье». Глядя на него и подобных ему, невольно вспоминаешь, что папуасы Новой Гвинеи называют человека «длинной свиньей».
Парня сменяет полуголый подросток. Это ещё более выхоленное, изумительно гибкое тело, и оно не нуждается в голове. Маленькая, гладко причёсанная и как бы покрытая лаком головка совершенно излишня на теле, которое неестественно изгибается, струится и готово растаять, как масло. На передней стороне его черепа аккуратно вылеплено кукольное личико, то есть глазки, носик, ротик, — вместе они выражают уверенность этого существа в красоте его бескостного и, должно быть, бескровного тела. Вполне возможно допустить, что именно вот это существо и является высшим достижением культуры современного общества. В одну сторону — железный «робот», механический исполнитель повелений королей промышленности, банкиров, в другую — вот это бескостное тело, сделанное и предназначенное исключительно для наслаждения им.
Глаза полуженщин и полумужчин наблюдают его изгибы, любуются его пляской с тем сладострастием, которое так характерно для котов и кошек в марте. Особенно очарована белобрысая, толстая дама в костюме мужчины, она вся вспухает, раздувается, как жаба, её зеленоватые глаза кричат понятнее всех слов, которые не принято произносить вслух. Здесь вообще мало говорят, больше двигаются, плотно и судорожно срастаясь друг с другом. Визжит и воет музыка, исполняя фокстрот, «танец живота», упрощённый до пределов цинизма.
В конце концов всё это немножко жутко, не говоря о том, что очень противно. Жутко потому, что здесь много молодёжи. Вспоминаются плохонькие стихи поэта Рославлева той поры, когда он, ещё мальчик, подражал Ф.Сологубу:
В этом мире, страшном и больном,
Все мечтают только об одном —
Спрятать свой неугасимый страх
На твоих, Венера, на устах.
Третий час ночи. На улицах тихо и пустынно. Запахи города сгустились. Всё так же горько пахнет дымом и плесенью. В сумраке работают люди, ремонтируя трамвайный путь.
Когда эти крепкие люди, утратив своё слишком выносливое терпение, выходят на богатые площади «центров культуры» и говорят, что вся эта гнилая жизнь позорна и вообще ни к чёрту не годится, — полиция бьёт их. Иногда — расстреливает.
Рассказы о героях
«Всякое дело человеком ставится, человеком славится».
I
Чем дальше к морю, тем всё шире, спокойней Волга. Степной левый берег тает в лунном тумане, от глинистых обрывов правого на реку легли густые тени, и красные, белые огоньки баканов особенно ярко горят на масляно-чёрных полотнищах теней. Поперёк и немножко, наискось реки легла, зыблется, сверкает широкая тропа, точно стая серебряных рыб преградила путь теплоходу. Чёрный правый берег быстро уплывает вдаль, иногда на хребте его заметны редкие холмики домов, они похожи на степные могилы. За кормою теплохода туманнее, темнее, чем впереди, и этим создается фантастическое впечатление: река течёт в гору. Расстилая по воде парчовые отблески своих огней, теплоход скользит почти бесшумно, шумок за кормою мягко-ласков, и воздух тоже ласковый — гладит лицо, точно рука ребёнка.
На корме сдержанно беседуют человек десять бессонных людей. Особенно чётко слышен высокий, напористый голосок:
— А я скажу: человек со страха умира-ат…
В слове «умирает» он растянул звук «а» по-костромски. Ему возражают пренебрежительно, насмешливо, задорно:
— Смешно говорите, гражданин!
— В боях не бывал!
Напоминают о тифе, голоде, о тяжести труда, сокращающей жизнь человека. Усатый, окутанный парусиной, сидя плечо в плечо с толстой женщиной, сердито спрашивает:
— А старость?
Костромич молчит, ожидая конца возражений. Это — самый заметный пассажир. Он сел в Нижнем и едет четвёртые сутки. Большинство пассажиров проводит на пароходе дни своих отпусков, это всё советские служащие; они одеты чистенько, и среди них он обращает на себя внимание тем, что очень неказист,
