сотни две народа, молодёжь издевается:
— Что, не пригодилось старьё, назад привёз?
— Почём с головы за провоз берёшь?
А один парень, будучи немножко под хмельком, ревниво и задорно спросил:
— На старухах колхоз строить хочешь?
В этом месте приятель сказал мне:
— Гляжу я на людей, слушаю смешки и думаю: должность моя вроде губернаторской, по старой мерке. А ведь в старину с губернатором этак-то и во сне не говорили, как со мной говорят. Думаю, и в душе солнце светит. Агитнули глубоко!
Подошёл ко мне солидный бородач, спрашивает:
— Куплена машина-то, или сами построили?
— Сами.
— В Горьком, значит. Так я и думал, а спросил для поверки. Вот видите, граждане, сами рабочие строят. Это надобно оценить. А стариков покатать можешь, товарищ?
Приятель мой покатал и стариков, а когда вернулись на площадь, бородач заявил, обращаясь к односельчанам:
— Он, граждане, товарищ этот, хорошо сделал, что вот показал нам, куда рублишки наши идут. А то мы здесь, в глуши, читаем, слышим — строят! А что строят — не видим. Поэтому я, в знак радости, приношу на заём двадцать пять рублей, — кто ещё желает?
И неожиданно «в знак радости» мужики собрали сто сорок целковых, так что шофёр даже предложил:
— Не поехать ли нам, товарищ Матвей, по краю народ катать? Большую помощь Автодору окажем.
Молодёжь празднично галдит, смеётся, а бородач всё настойчивее щеголяет своей гражданской сознательностью, внушая кому-то:
— При советской власти жизнь стала убедительная, она теперь и стариков переучивает.
— Переучишь вас, чертей болотных, — кричат ему из толпы.
Разгорается «спор двух поколений»; какой-то аккуратно одетый старец задорно говорит:
— Мы, старики-то, быстрей молокососов учимся, потому — сами много знаем…
— Не столько знаете, как воняете.
— Вредоносные вы…
— Не все! Знай правду — не все!..
— Забились в старину, как гвозди в стенку…
— Без клещей — не выдерешь.
— Выдирают…
Но большинство граждан, окружив аэросани, похлопывают и гладят машину ладонями, точно лошадь, и кто-то сообщает:
— Теперь и гражданин крестьянин в инженеры пройти может.
— Ну, а как же?
— Наша власть способствует…
Снова появился пьяненький парень и — задорится:
— А вот я, товарищ, пропиваю деньги! Заработал и — прогуливаю! Я гулять люблю…
— Озорничать, — подсказали из толпы.
— Правильно, — согласился парень. — Озорничать я — прилежный.
— А работать?
— И работать. У меня, товарищ, такие трудодни — ух! Могу с круга спиться…
Его уговаривают:
— Не дури. Не показывай себя глупее, чем ты есть.
— Я глупый? — кричит парень, явно намереваясь разыграть скандальчик, но его сжимают и оттирают прочь широкие плечи «граждан крестьян». Слышно, как он орёт:
— А может, я со скуки глуп?
На его месте становится другой, тоже рослый мужик и тоже немножко под хмельком. Одет солидно, в городском хорошем пальто, в чёсаных сапогах, новенькая меховая шапка сдвинута на затылок, обнажая широкий лоб; лицо — сухое, остроносое, голубоватые глаза серьёзно прихмурены, подбородок бритый, рыжеватые, лихо закрученные усы придают лицу выражение решительное, и сразу видно, что человек этот цену себе знает.
— Это вы, товарищ, значит, культуру показываете нам? Успехи механики в деле индустриализации? Очень хорошо. Вроде как приехали к дикарям и желаете, чтобы удивлялись?
Приятель мой спросил его: кто он?
— Тут меня знают, — не без гордости ответил он, а тот час же из толпы крикнули:
— Это наш!
— Потомственный здешний батрак.
— Он у нас — поучительный.
— А кто отец мой? — спросил крестьянин, обращаясь к толпе, и получил ответ:
— Отца у него в пятом году убили…
— Тоже батрачок был.
— На десятине сидел сам-пят.
— Стойте! — сказал парень, подняв руку. — Убивают и зря, а тут, надо прямо сказать: убили за приверженность к правде революции. Верно?
— Верно, верно!
— То-то! И опять же: кто убил?
— Износковы.
— Тут у нас такие живоглоты были. Износковы.
— Мироеды.
— Теперь — ясно, товарищ? И предлагаю вам пожаловать ко мне.
По настроению парня, по отношению односельчан к «потомственному батраку» приятелю моему показалось, что его хотят как будто немножко «разыграть» или устроить длительный словесный бой с этим типом. А уже поздновато было, догорала вечерняя заря.
— Пожалуйте, — настаивает парень, раздвигая толпу рукою. — Прошу и граждан, которые желают. Как вы руководите культурой, товарищ, то вам будет интересно.
— Ненадолго, — предупредил товарищ.
— Не задержим, — ответил мужик. — Дельце не крупное и простое.
Пошли. Привёл он к новенькой в три окна избе, с крытым крыльцом на резных колонках, обил в сенях валенки от снега, гостеприимно и молча открыл дверь в избу, освещённую лампой, спускавшейся с потолка. Потолок и стены оштукатурены, выбелены, пол окрашен, на полу, в переднем углу — широкий матрац, застланный простынёй, из-под одеяла, на подушки, высунулись три головы, на одной ещё блестят глаза, две другие утонули в крепком сне. На деревянной кровати, хорошей столярной работы, сидит молодая женщина, кормит ребёнка, она, видимо, не очень довольна гостями и строго приказывает:
— Закрывайте дверь, а то дети простудятся.
В переднем углу небольшая полка книг, над ней портреты Ленина, Сталина; около печи, у стены, новенький, зелёный шкаф с посудой, рядом с ним, на столике, блестит самовар. Вслед за хозяином пошло в избу человек десять, они встали у двери, а он прошёл вперёд, к обеденному столу и, предложив товарищу стул, сказал:
— Вот посмотрите, как советский крестьянин-колхозник примеряется жить. Конечно, можно бы обоями оклеиться, однако, во избежание тараканов, обои отрицаю. Так что кое-какую заботу о культуре имеем, в меру возможности. Тоже и понимать в существе жизни начинаем кое-что. — Говорил он хвастливо, но в то же время как бы спрашивая глазами: так ли всё это? Сухое, суровое лицо его стало мягче. Приятель спросил:
— Партиец?
— Это — впереди. Покамест — советский колхозный гражданин. Трудодней у меня порядочно вышло, получил по шесть кило, кроме всего прочего, на лесозаготовках прирабатываю. Есть корова. Купил жене пальто за тридцать пять червонцев, — могу показать.
— Не надо, — сказала жена, укладывая ребёнка в кроватку, рядом со своей.
— А ты бы, вместо пальто, корову другую купил, на твою семью одной мало, — посоветовал товарищ.
— Вот видишь? — обрадовалась жена. — Я тебе тоже говорила!
— Значит — ещё корову надо купить? Так, — неопределённо сказал хозяин.
— Дети у тебя на полу спят, это им нездорово.
— Кровать надо? Понимаем. А где её поставить?
— Пришей к избе ещё комнату.
— Ещё-о? — насмешливо протянул хозяин, — какой ты добрый!
И, прищурясь, он спросил:
— Ты, что ж, в кулаки загоняешь меня? Тебе — какая власть дана: дело делать али шутки шутить?
— Шутить с тобой я буду после того, как ты вторую корову купишь, да комнату пристроишь, да и вообще начнёшь образцово жить в пример другим. Получишь ты за это премию, вот тогда мы с тобой и пошутим, — сказал ему товарищ.
— Слышите, как власть наша говорит? — обратился хозяин к людям. Они слушали молча, изредка покашливая, перешёптываясь, количество их незаметно возрастало, они, плотной массой, занимали уже почти половину комнаты, и от их дыхания огонь лампы потускнел, в избе становилось сумрачно. Пристально глядя на товарища, хозяин продолжал:
— Работать, конешно, следует без расчёта на премии, ведь премии-то мы вроде как сами себе выдаём. К тому же я здесь не один таков, есть не хуже меня, а получше.
Приятель мой спросил: сколько времени грудному ребёнку? Оказалось: две недели. Тогда приятель поставил ещё вопрос:
— А ты, поди-ко, уже спишь с женой-то?
— Ну, а как же? На то и жена.
Даже в сумраке видно было, что жена густо покраснела, а женщины зашептались слышнее, раздались смешки, вздохи. Тут приятель произнёс маленькую речь о необходимости беречь женщин после родов и ещё раз сказал о пользе второй комнаты, где жёны в последние месяцы беременности и некоторое время спустя после родов могли бы спать отдельно от мужей. В ответ на эту речь раздался одобрительный гул бабьих голосов:
— Верно, товарищ!
— Вот — спасибо, что сказал!
— Уж это — так надобно нам, бабам…
Высунулась бойкая старушка, которая обещала рассказать на том свете про аэросани, — высунулась и торжественно заявила:
— Вот она, тётки, наша-то власть — видали? Молодой, а — какие дела понимает! А бывало, становой пристав али урядник…
Речь её прервал густой мужской голос:
— Насчёт второй горницы — правильно! От нашей тесноты ребятишки страдают, приходится им раньше время понимать чего не надо…
Хозяин утвердительно кивнул головой:
— Это-так! Признаюсь за всех: на одной постеле — не воздержишься. И про детей — верно. Эх, дела-то сколько!
— Радио у вас нет, — заметил товарищ. Хозяин нахмурился:
— Радио нет! — подтвердил он. — Оно, радио-то, елементов требует, а за елементом надо в город ехать, почти сотню километров. Радио нам — не присягает.
И, повысив голос, он начал говорить строго:
— Ты вот слышал, как пьяный человек кричал, что он — от скуки глуп? Это он крикнул из души. Жить нам скушновато, особенно тем, которые города понюхали, в Красной Армии служили. И деньжонки есть, и зарабатывать их приятно стало, а как откачнёшься от работы, примерно, в выходной день; так, знаешь, и… некуда себя ткнуть. Нас тут около трёхсот домов, а собраться негде.
Товарищ напомнил о церкви.
— Думали про церковь, — сказал хозяин. — Мала, стара, тёмная, скуку в ней, может, сто лет копили. Нет, церква нам не играет. Конешно, и её можно в пользу обратить, а думаем, что лучше бы нам новенький домок взогнать для собраний.
— Клуб называется, — сказал кто-то из толпы.
— Клуб не клуб, а дело нужное. Молодёжь у нас в школе спектакли ставит по «Театру в деревне», школа от этого, от возни в ней, много терпит, а удовольствия народу — маловато. И пьески — для глупых.
— Ну, что же? Старайтесь, это в вашей доброй воле, — сказал товарищ, а хозяин продолжал:
— Ежели всё пойдёт так, как пошло, — мы построимся. У нас тут свои плотники найдутся, они могут сгрохать домик, хоть в три этажа. А до той поры ты бы, товарищ, помог нам, достал бы небольшой, сил в двадцать, что ли, моторчик, тогда мы бы всё село осветили, да и радио завели, между прочим…
Эти слова особенно взволновали граждан, вперебой раздались крики:
— Керосину не хватает нам, товарищ!
— Вон как чуваши осветились!
— Тише, пожалуйста! — попросила хозяйка, — детей перепугаете.
— Ну да, испугаешь их!
— Чего наши дети боятся? — как будто сожалительно спросил кто-то.
Граждане действительно забыли и о чистоте крашеного пола, и о детях на матраце, они гуртом двинулись к столу,
