власти к умалению её. Многие полагают, что даже — роковая ошибка, но священно-церковно-служителю не подобает входить в рассуждение о сих материях. К тому же в наши дни на духовенство возложена обязанность воспламенять дух бодрости… и углублять любовь к престолу, к отечеству…

Булычов. Воспламенили дух да в лужу и — бух…

Павлин. Как известно вам — убедил я старосту храма моего расширить хор певчих, а также беседовал с генералом Бетлингом о пожертвовании на колокол новостроящегося храма во имя небесного предстателя вашего, Егория…

Булычов. Не дал на колокол?

Павлин. Отказал и даже неприятно пошутил: «Медь говорит, даже в полковых оркестрах — не люблю!» Вот вам бы на колокол-то хорошо пожертвовать по причине вашего недомогания?

Булычов (вставая). Колокольным звоном болезни не лечат.

Павлин. Как знать? Науке причины болезней неведомы. В некоторых санаториях иностранных музыкой лечат, слышал я. Тоже и у нас существует пожарный, он игрой на трубе пользует…

Булычов (усмехаясь). На какой трубе?

Павлин. На медной. Говорят, весьма большая труба!

Булычов. Ну, если — большая… Вылечивает?

Павлин. Будто бы успешно! Всё может быть, высокопочтеннейший Егор Васильевич! Всё может быть. В тайнах живём, во мраке многочисленных и неразрешимых тайн. Кажется нам, что — светло и свет сей исходит от разума нашего, а ведь светло-то лишь для телесного зрения, дух же, может быть, разумом только затемняется и даже — угашается.

Булычов (вздыхая). Эко слов-то у тебя сколько…

Павлин (всё более воодушевлённо). Возьмите, примерно, блаженного Прокопия, в какой радости живёт сей муж, дурачком именуемый невегласами…

Булычов. Ну, ты опять, тово… проповедуешь! Прощай-ко. Устал я.

Павлин. Сердечно желаю доброго здоровья. Молитвенник ваш… (Уходит.)

Булычов (щупая правый бок, подошёл к дивану, ворчит). Боров. Нажрался тела-крови Христовой… Глафира!.. Эй…

Варвара. Вы что?

Булычов. Ничего. Глафиру звал. Эк ты вырядилась! Куда это?

Варвара. На спектакль для выздоравливающих…

Булычов. И стёклышки на носу? Врёшь, что глаза требуют, для моды носишь…

Варвара. Папаша, вы бы поговорили с Александрой, она ведёт себя отчаянно, становится совершенно невыносимой.

Булычов. Все вы — хороши! Иди! (Бормочет.) Невыносимы. Вот я… выздоровлю, я вас… вынесу!

Глафира. Звали?

Булычов. Звал. Эх, Глаха, до чего ты хороша! Здоровая! Калёная! А Варвара у меня — выдра!

Глафира (заглядывая на лестницу). Её счастье. Будь она красивой, вы бы и её на постелю себе втащили.

Булычов. Дочь-то? Опомнись, дура! Что говоришь?

Глафира. Я знаю — что! Шуру-то тискаете, как чужую… как солдат!

Булычов (изумлён). Да ты, Глафира, рехнулась! Ты что: к дочери ревнуешь? Ты о Шурке не смей эдак думать. Как солдат… Как чужую! А ты бывала у солдат в руках? Ну?

Глафира. Не к месту… не ко времени разговоры эти. Зачем звали?

Булычов. Доната пошли. Стой! Дай-ко руку. Любишь всё-таки? И хворого?

Глафира (припадая к нему). Горе ты моё… Да — не хворай ты! Не хворай… (Оторвалась, убежала.)

(Булычов хмуро улыбается, облизывает губы. Качает головой. Лёг.)

Донат. Доброго здоровья, Егор Васильевич!

Булычов. Спасибо. С чем прибыл?

Донат. С хорошим: медведя обложили.

Булычов (вздохнув). Ну, это… для зависти, а не для радости. Мне теперь медведь — не забава. Лес-то рубят?

Донат. Помаленьку. Людей нет.

(Входит Ксения. Нарядная, руки в кольцах.)

Булычов. Ты что?

Ксения. Ничего. Ты бы, Егорий, не соблазнялся медведем-то, куда уж тебе охотиться.

Булычов. Помолчи. Нет людей?

Донат. Старики да мальчишки остались. Князю полсотни пленных дали, так они в лесу не могут работать.

Булычов. Они поди-ко с бабами работают.

Донат. Это — есть.

Булычов. Да… Баба теперь голодная.

Ксения. Слышно — большой разврат пошёл по деревням…

Донат. Почему разврат, Аксинья Яковлевна? Мужиков — перебили, детей-то надобно родить? Выходит так: кто перебил, тот и народи…

Булычов. Похоже…

Ксения. Ну уж, какие дети от пленных! Хотя, конечно, ежели мужчина здоровый…

Булычов. А баба — дура, так ему от этой бабы детей иметь неохота.

Ксения. У нас бабы — умные. А здоровых-то мужиков всех на войну угнали, дома остались одни… адвокаты.

Булычов. Народу перепорчено — много.

Ксения. Зато остальные богаче жить будут.

Булычов. Сообразила!

Донат. Цари народом сыты не бывают.

Булычов. Как ты сказал?

Донат. Не бывают, говорю, цари народом сыты. Своих кормить нечем, а всё хотим ещё чужих завоевать.

Булычов. Верно. Это — верно!

Донат. Нельзя иначе понять — для какого смысла воюем? И вот бьют нас, за жадность.

Булычов. Правильно говоришь, Донат! Вот и Яков, крестник, тоже говорит: «Жадность всему горю начало». Он — как там?

Донат. Он — ничего. Умный он у вас.

Ксения. Нашел умника! Дерзкий он, а не умный.

Донат. От ума и дерзок, Аксинья Яковлевна. Он там, Егорий Васильевич, дезертиров подобрал человек десяток, поставил на работу, ничего — работают. А то они воровством баловались.

Булычов. Н-ну, это… Мокроусов узнает — скандалить начнёт.

Донат. Мокроусов — знает. Он даже рад. Ему — легче.

Булычов. Ну, смотри…

(Звонцов сходит сверху.)

Донат. Медведя, значит…

Булычов. Медведь — твоё счастье.

Звонцов. Разрешите предложить медведя Бетлингу! Вы знаете, он оказывает нам…

Булычов. Знаю, знаю! Предлагай. А то — архиерею предложи!

Ксения (усмехаясь). Вот бы поглядеть, как архиерей в медведя стреляет.

Булычов. Ну, я устал. Прощай, Донат! А что-то нехорошо всё, братец мой, а? Как я захворал, так и началось неладное…

(Донат молча поклонился, уходит.)

Булычов. Аксинья, Шурку пошли мне. Ты чего мнёшься, Андрей? Говори сразу!

Звонцов. Я по поводу Лаптева…

Булычов. Ну?

Звонцов. Мне стало известно, что он связался с… неблагонадёжными людьми и на ярмарке в Копосове говорил мужикам противуправительственные речи.

Булычов. Брось! Ну какие теперь ярмарки? Какие мужики? И что вы все на Якова жалуетесь?

Звонцов. Но ведь он как бы член нашей семьи…

(Шура вбегает.)

Булычов. Как бы… Не очень-то вы его… своим считаете. Он вот и обедать по воскресеньям не приходит… Иди, Андрей… После расскажешь…

Шура. На Якова ябедничал?

Булычов. Это — не твоё дело. Сядь сюда. На тебя тоже все жалуются.

Шура. Кто — все?

Булычов. Аксинья, Варвара…

Шура. Это ещё не все.

Булычов. Я серьёзно говорю, Шурёнок.

Шура. Серьёзно ты говоришь — не так.

Булычов. Дерзкая ты со всеми, ничего не делаешь…

Шура. Если ничего не делаю, так в чём же дерзкая?

Булычов. Не слушаешь никого.

Шура. Всех слушаю. Тошно слушать, рыжий!

Булычов. Сама — рыжая, хуже меня. Вот и со мной говоришь… неладно! Надобно тебя ругать, а не хочется.

Шура. Не хочется, значит — не надо.

Булычов. Ишь ты! Не хочется — не надо. Эдак-то жить легко бы, да нельзя!

Шура. А кто мешает?

Булычов. Всё… все мешают. Тебе этого не понять.

Шура. А ты — научи, чтобы поняла, чтобы мне не мешали…

Булычов. Ну, этому… не научишь! Ты что, Аксинья? Что ты всё бродишь, чего ищешь?

Ксения. Доктор приехал, и Башкин ждёт. Лександра, оправь юбку, как ты сидишь?

Булычов (встаёт). Ну, зови доктора. Лежать мне вредно, тяжелею от лежанья. Эх… Улепётывай, Шурёнок! Ногу не вывихни, гляди!

Доктор. Здравствуйте! Как мы себя чувствуем?

Булычов. Неважно. Плоховато лечишь, Нифонт Григорьевич.

Доктор. Нуте-ко, пойдёмте к вам…

Булычов (идя рядом с ним). Ты давай мне самые злые, самые дорогие лекарства: мне, брат, обязательно выздороветь надо! Вылечишь — больницу построю, старшим будешь в ней, делай что хочешь…

(Ушли. Ксения, Башкин.)

Ксения. Что сказал, доктор-то?

Башкин. Рак, говорит, рак в печёнке…

Ксения. Ух ты, господи! Что выдумают!

Башкин. Болезнь, говорит, опасная.

Ксения. Ну конечно! Всякий своё дело самым трудным считает.

Башкин. Не во время захворал! Кругом деньги падают, как из худого кармана, нищие тысячниками становятся, а он…

Ксения. Да, да! Так богатеют люди, так богатеют!

Башкин. Достигаев до того растучнел, что весь незастёгнутый ходит, а говорить может только тысячами. А у Егора Васильевича вроде затмения ума начинается. Намедни говорит: «Жил, говорит, я мимо настоящего дела». Что это значит?

Ксения. Ох, и я замечаю — нехорошо он говорит!

Башкин. А ведь он на твоём с сестрой капитале жить начал. Должен бы приумножать.

Ксения. Ошиблась я, Мокей, давно знаю — ошиблась, Вышла замуж за приказчика, да не за того. Кабы за тебя вышла — как спокойно жили бы! А он… Господи! Какой озорник! Чего я от него не терпела. Дочь прижил на стороне да посадил на мою шею. Зятя выбрал… из плохих — похуже. Боюсь я, Мокей Петрович, обойдут, облапошат меня зять с Варварой, пустят по миру…

Башкин. Всё возможно. Война! На войне — ни стыда, ни жалости.

Ксения. Ты — старый наш слуга, тебя батюшка мой на ноги поставил, ты обо мне подумай…

Башкин. Я и думаю…

(Звонцов идёт.)

Звонцов. Что, доктор — ушёл?

Ксения. Там ещё.

Звонцов. Мокей Петрович, как — сукно?

Башкин. Не принимает Бетлинг.

Звонцов. А сколько надобно дать ему?

Башкин. Тысяч… пяток, не меньше.

Ксения. Экий грабитель! А ведь старик!

Звонцов. Через Жанну?

Башкин. Да уж как установлено.

Ксения. Пять тысяч! За что? А?

Звонцов. Теперь деньги дёшевы.

Ксения. В чужом-то кармане…

Звонцов. Тесть согласен?

Башкин. Вот, я пришёл узнать, согласен ли.

Доктор (вышел — берёт Звонцова под руку). Ну-с, вот что…

Ксения. Ох, порадуйте нас…

Доктор. Больной должен лежать возможно больше. Всякие дела, волнения, раздражения — крайне вредны для него. Покой и покой! Затем… (Шепчет Звонцову.)

Ксения. А мне почему нельзя сказать? Я — жена.

Доктор. О некоторых вещах с дамами говорить неудобно. (Снова шепчет.) Сегодня же вечером и устроим.

Ксения. Что это вы устроите?

Доктор. Консилиум, совет докторов.

Ксения. Ба-атюшки…

Доктор. Это — не страшно. Ну-с, до свидания! (Уходит.)

Ксения. Строгий какой… Туда же! За пять минут пять целковых берёт. Шестьдесят рублей в час… вот как!

Звонцов. Он говорит — операция нужна…

Ксения. Резать? Ну, уж это — нет! Нет, уж резать я не позволю…

Звонцов. Послушайте, это — невежественно! Хирургия, наука…

Ксения. Плевать мне на твою науку! Вот тебе! Ты тоже невежливо говоришь со мной.

Звонцов. Я говорю не о приличиях, а о вашей темноте…

Ксения. Сам не больно светел!

(Звонцов, махнув рукой, отошёл прочь. Глафира бежит.)

Ксения. Куда?

Глафира. Звонок из спальни…

(Ксения идёт вместе с ней к мужу.)

Звонцов. Не во время заболел тесть.

Башкин. Да. Стесняет. Время такое, что умные люди, как фокусники, прямо из воздуха деньги достают.

Звонцов. Н-да. К тому же революция будет.

Башкин. Это я не одобряю. Была она в пятом году. Бестолковое дело.

Звонцов. В пятом был — бунт, а не революция. Тогда крестьяне и рабочие дома были, а теперь — на фронтах. Теперь революция будет против чиновников, губернаторов, министров.

Башкин. Если бы так — давай бог! Чиновники хуже клещей, вцепятся, не оторвёшь…

Звонцов. Царь явно не способен править.

Башкин. Поговаривают об этом и в купечестве. Будто мужик какой-то царицу обошёл?

(Варвара на лестнице, слушает.)

Звонцов. Да. Григорий Распутин.

Башкин. Не верится в колдовство.

Звонцов. А — в любовников — верите?

Башкин. На сказку похоже. У неё — генералов — сотня.

Варвара. Глупости какие говорите вы.

Башкин. Все так говорят, Варвара Егоровна. Я всё-таки полагаю, что без царя — нельзя!

Звонцов. Царь должен быть не в Петрограде, а — в голове. Кончился спектакль?

Варвара. Отложили. Приехал какой-то ревизор, — вечером эшелон раненых будет, около пятисот. А места для них нет.

Глафира. Мокей Петрович, вас зовут.

(Башкин ушёл, оставив на столе тёплый картуз.)

Варвара. Что ты с ним откровенничаешь? Ты же знаешь, что он шпионит