положи!
Звонцов. Оставь меня, Варя… Подожди!
Мелания. Ничего не понимаю…
Варвара. Это был — Рябинин, да?
Звонцов. Ах, я не знаю… темно.
(Рябинин ведёт Тятина, за ними Таисья, схватив руками свою голову. Глафира принесла воды.)
Рябинин. Вы, гражданин Звонцов, что же это?..
3вонцов (вскочил, в руке — стакан с водой). Я имел право… был вынужден. Вы сами схватили его, когда он бросился на меня.
Тятин. Чепуха, Андрей…
Рябинин. Врёте вы! Никто на вас не бросался. Впереди шёл — я, а Тятин — сзади, сбоку. Сморкались вы из револьвера — в меня…
Алексей. Это — верно, вы — поторопились.
(Достигаев дёргает сына за рукав.)
Тятин. Глаша, дайте что-нибудь перевязать руку.
(Глафира рвёт рубаху, которую шила. Рябинин снимает с него пиджак. Достигаев сердито шепчет сыну, Мелания — Варваре.)
Рябинин. Эх вы… стрелок!
Алексей. Это можно понять: темнота, неожиданность.
Шура (в пальто, в шапочке). Что случилось? Тятин, что это?
Варвара. Ничего опасного!
Достигаев. Пустяки, Шурок! Видишь, он — на ногах.
Рябинин. А вам, пожалуй, веселее было бы, если б он протянул ноги-то, а?
Тятин. В общем — чепуха! Даже не больно…
Глафира. Идёмте отсюда. Ко мне идёмте. Доктора надо. Таисья, беги наискосок, дом девятнадцать, доктор Агапов.
(Таисья отрицательно мотает головой.)
Варвара (Глафире). Прошу… не распоряжаться. Как вы смеете!
Глафира. Ну, ну-у! Не ори… барыня!
Шура. Это — мой дом! Идите вон отсюда!
Тятин (через плечо). Не надо волноваться…
Рябинин (уходя). Простить всё надо? Простить… Эх, Тятин-мамин… кисель!
(Глафира увела Тятина, Шура — бежит за доктором, Варвара за ней в прихожую.)
Варвара. Подожди! Нужно уговориться… Что ты скажешь доктору?..
Шура. Иди прочь…
Рябинин (воротился, подошёл к столу, взял револьвер). Штучку эту я возьму себе, вам, граждане, она не годится, не умеете обращаться с ней. (Идёт.)
Достигаев (сыну, вполголоса). Отними!.. дубина!..
(Алексей идёт за Рябининым нерешительно.)
Мелания (Звонцову). Ну, что… раскис? Стыдился бы. Не убил ведь. А если б и убил — господь простил бы. Нет, — Шурка-то какова, дрянь, а? Вон гонит. Кого? Тётку родную, а?
Таисья (вдруг подскочила к ней). Ты… Ты — стерва! И-их, ты… падаль!
Мелания. Таиска… Да что ты?..
Таисья. Ну, бей! Не боюсь! Бей…
(Из прихожей на крик теснятся в столовую Варвара, Алексей, сзади всех — Рябинин.)
Варвара (изумлена). Ах ты, дрянь!..
Мелания (орёт, топая ногами). Диаво-ол! Цыц… Я тебя…
Звонцов. Алёша, да выгони же девчонку!
Таисья. Старая собака! Волчиха! (Нашла слово удовлетворяющее.) Волчиха…
Мелания (в полуобмороке). Прокляну…
Рябинин. Браво, девушка! Так её… Браво, умница!
Таисья. Волчиха-а…
Действие третье
У Достигаева. Вечер. Большая, неуютная комната в задней половине дома, окна её выходят на двор или в сад. Камин, на нём горит спиртовая лампа, освещая мрачную репродукцию с Беклина: пузатые морские жители ловят морских девиц. Перед камином — карточный стол, Алексей, посвистывая, раскладывает пасьянс. По обе стороны камина двери в тяжёлых драпировках; комната за левой дверью освещена слабо, за правой — совсем не освещена. Мягкая старинная мебель, на полу — ковёр, в одном углу — рояль, в другом — полукруглый диван, за ним — фикус, перед ним — круглый стол, на столе незажжённая лампа. Рядом с диваном — маленькая дверь, оклеена обоями, теми же, как и стена, эту дверь почти не заметно. Из неё выходит Антонина с книгой в руке.
Антонина. Какой холодище… До чего всё бездарно! Начали революцию в феврале и всё ещё не могут кончить. А уже наступает ноябрь… Что?
Алексей. Я ничего не сказал.
Антонина. В штатском ты — жалкий. Похож на полицейского чиновника, выгнанного со службы за взятки и кутежи… (Зажигает лампу.) Ты не помнишь — сколько времени французы делали революцию?
Алексей. Не помню.
Антонина. Всё надо делать быстро и красиво или — ничего не надо делать. (Смешала карты.)
Алексей (не сердясь). Свинья.
Антонина. Знаешь, я, кажется, застрелюсь.
Алексей. Это не ты взяла у меня револьвер?
Антонина. До чего противно пьян явился ты ночью… ф-фа!..
Алексей. Д-да… Выпили. Офицерство жутко пьёт. Знаешь, почему не выходит газета? Нестрашный перехватил вагон с бумагой и где-то спрятал его. Говорят, что, как только откроется Учредительное собрание, он устроит погром большевикам, совету рабочих. У него будто бы есть люди, и это они укокали блаженного Пропотея.
Антонина (закурив папиросу). Всё это интересно… Шуре…
Достигаев (из комнаты слева). А где Лизавета?
Алексей. Пошла с Виктором наверх смотреть пожар…
Достигаев. Иди, спроси её… позови! Да принеси ко мне в кабинет словарь на букву «Д». (Оглядывается.) На кой пёс рояль, если на ней никто не играет? Тут биллиард должен быть, — самая холодная комната! Зря послушал я Лизавету, купил этот дурацкий барский дом…
Антонина. Ты, папон, напрасно обижаешь Лизу…
Достигаев (собирая карты). Играли?
Антонина. Это Алексей, пасьянс. Лиза Виктору не интересна, Виктор женщинами сыт.
Достигаев. Удивительно, — в кого ты родилась такой бесстыдницей?
Антонина. Лиза понимает, что Виктор охотится за моим приданым, и дразнит его, а он боится, что она его скомпрометирует в твоих и моих глазах…
Достигаев (тасуя карты). Нет, ей-богу — замечательно! Никаких взглядов у тебя нет, а людей ты видишь голыми…
Антонина. У меня, папон, есть взгляд:
Прозябает человек,
Заедает чужой век,
А зачем он прозябает —
Он и сам того не знает…
Достигаев. Всё — стишки, шуточки, опереточки! А отец должен — понимаешь: дол-жен! — сопоставлять, соображать, приспособлять, да! И вот ходишь ты перед отцом твоим с папиросой в зубах, и… ничего дочернего нет в тебе. Ничего нет! Поразительное дело! Тоже и Сашка Булычова… Не ночевала сегодня?
Антонина. Не ночевала.
Достигаев. Жаль — помер Егор, пощипала бы дочка печёнку-то ему? Хотя… чёрт его знает, как бы он взглянул на этот фокус! Вон — оказалось, что у него даже и не печёнка была, а… другое какое-то. Н-да, Шурочка!.. К большевикам приспособилась. Сестра из дома выгнала. Ну, — хорошо, ты — на время — приютила её, а дальше что? Куда она?
Антонина. Вероятно, дальше с большевиками.
Достигаев. До тюрьмы, до ссылки? Кстати, — не знаешь, почему её товарищи как будто притихли, а?
Антонина. Не интересовалась.
Достигаев. Поинтересуйся, спроси её, узнай.
Елизавета (из левой двери). Ой, какую вы тоску зелёную развели!
Виктор Нестрашный (весь новенький, в смокинге, говорит докторально). Разрешите закончить…
Достигаев. Разрешаю, валяй!
Виктор. Я развиваю простую мысль: нигде в мире не читают так охотно, как у нас, можно сказать, что книга водка — главное питание страны…
Достигаев (раскладывая пасьянс). Гм… Хотя врёшь, но — продолжай.
Виктор. У нас огромный книжный рынок, но нет издательства, которое широко понимало бы социально-воспитательную роль книги…
Достигаев. Социально? По-оехали с горы!
Виктор. Которое догадалось бы монополизировать издательское дело и взяло бы на себя, — конечно, при финансовой помощи и указаниях правительства, — обязанность бороться против социалистической и вообще против антигосударственной литературы, всех этих Марксов и так далее. Очень странно, что перед войной, когда наша промышленность оживилась…
Достигаев. Так, так, так…
Виктор. Вы — иронизируете?
Достигаев. Я? Не туда сунул валета и — наказан за это. (Мешает карты.)
(Алексей — возвратился, шепчется с мачехой, она отрицательно качает головой.)
Виктор (несколько обижен). Я совершенно убеждён, что право идеологического питания страны должно принадлежать тому слою общества, в руках которого сосредоточена промышленность и торговля…
Достигаев. Право сажать на диэту, значит? Например: ешь одну телятину? Читай только жития святых? Эх, Виктор, Виктор, — твоими бы устами да бордо пить, тёпленькое, сант-эстеп, ласковое такое винцо!
Елизавета. Принести?
Достигаев. Виктор — по-русски значит победитель? Просто всё у тебя, ясно и — правильно: монополия — полезна, социализм — штучка вредная, сухая трава — сено. Однако надобно соображать не только о качестве, но и о количестве… Вот есть такие доктора, ядами лечат, — понимаешь? — ядами! Берут каплю наисильнейшего яду, распускают её в бочке чистейшей воды и дают больным воды этой по одной капле в сутки…
Виктор (неохотно). Это вы… очень остроумно…
Достигаев. Ну, положим, не очень. И это — не я, а — доктора. А рассуждаешь ты — без учёта большевичков…
Виктор. Учредительное собрание раздавит их…
Достигаев. Ой-ли?
Виктор. Неизбежно уничтожит.
Достигаев. Та-ак! Но — ежели уничтожим всех мух — из чего слонов будем делать?
Елизавета. Ох, Вася, не люблю, когда ты говоришь, как сумасшедший. Вино — сюда или в столовую?
Достигаев. В столовую. (Смотрит на Виктора, Алексея, дочь.) Ну, вы тут идеологически пожуйте чего-нибудь, а в столовой выпьем… Лизавета, погоди-ка… (Ушёл вслед за женой.)
Виктор. До чего… живой человек Василий Ефимович!
Алексей (угрюмо). Поживи с ним, — узнаешь, до чего!
Виктор. Вам нравится моя идея?
Антонина. Идея? Какая?
Виктор. Монопольного книгоиздательства?
Антонина. Разве это — идея? Это — торговля. Вы собираетесь торговать книгами, книгами торгуют так же, как сапогами, утюгами…
Виктор. А вы все мечтаете о высоких целях? Я допускаю, что — с какой-то высшей точки зрения — торговля книгами вульгарное дело. Но высшая точка только потому полезна, что, падая с неё, мечтатели разбиваются насмерть.
Антонина. Эта сентенция мне знакома. Не помню, у кого я прочитала её.
Алексей. Не злись, Антошка!
Антонина. Я не злюсь. Мне холодно. (Ушла в маленькую дверь.)
Виктор. Дьявольски избалованы купеческие дочери.
Алексей. Не все.
Виктор. Наиболее интересные.
Алексей. То есть — богатые.
Виктор. Ты — проиграл вчера?
Алексей. Да… чёрт! И платить — царскими. А где я возьму царских? Мачеха — не даёт.
Виктор (закуривая). Офицеры играют в карты подозрительно счастливо.
Алексей. Напился я… Кто-то снял с меня часы, подарок отца. И револьвер пропал…
Виктор. Как думаешь: Антонина выйдет за меня?
Алексей. Конечно. Куда же ей ещё?
Виктор. Тебе не кажется, что Александра Булычова дурно влияет на неё?
Алексей. Едва ли… Антошка тянет куда-то в другую сторону.
Глафира. Просят в столовую.
Виктор (удивлён). А эта зачем у вас?
Алексей. Её Звонцова тоже выгнала, а у нас прислуга разболталась. Мачеха сманила Глафиру тотчас же после смерти Булычова. Что, тебе твоя новая мадам — дорого стоит?
Виктор. Не дёшево. Но — хороша, не правда ли?
Алексей. Да. Идём?
Виктор. Чрезвычайно искусная любовница.
Алексей. Слушай: зачем отец твой газетную бумагу спрятал?
Виктор. Ты знаешь, что дела моего родителя не интересуют меня. А вот твой эпикуреец «папон» шутит ветхозаветно и утомительно. И эта его манера прятаться в ерундовых словах всем известна, никого не обманывает…
(Ушли. Одновременно: из правой двери — Глафира, из левой — Елизавета, в руке — ваза с яблоками.)
Елизавета. Вы что, Глаша?
Глафира. Может — убрать нужно что-нибудь?
Елизавета. Всё в порядке. Вот, несите в столовую, я сейчас приду. (Идёт к двери в комнату Антонины, дверь заперта, стучит.)
Антонина. Это — ты? Что?
Елизавета. От Виктора запираешься? Вот болван, а? Уверен, что я готова открыть ему объятия, гусь копчёный! Ты что всё прячешься, Антошка? Нагрузились вы с Шурой книжками и живёте… безрадостно, как мыши! Брали бы пример с меня: глупая, а живу легко, и всё прощается мне…
Антонина. Должно быть — не всё, вон как утром отец кричал и топал ногами на тебя.
Елизавета. Но ведь простил же! (Взяв падчерицу за плечи, встряхивает её.) Ой, Антошка, если б ты
