Я детей родить не стану. Зачем несчастных увеличивать?

Васса. Это, конечно, умно. Зачем, в самом деле? Так вот, Онегин, впереди-то у тебя сорок целковых и денщик, каждый день будет котлеты жарить из дешёвого мяса с жилами.

Евгений (мрачно). Я, может быть, во флот перейду…

Людмила. Я тоже не пойду замуж, страшно очень! Я лучше путешествовать буду, ботанические сады смотреть, оранжереи, альпийские луга…

Наталья. Всё это переделать надо — браки, всю жизнь, всё!

Васса. Вот и займись, переделай. Гурий Кротких научит, с чего начать.

Наталья. Я без него знаю — с революции!

Васса. Революция вспыхнула да и прогорела — один дым остался.

Анна. Это вы — про Государственную думу?

Васса. Ну хоть про неё. Там головни-то шипят. Сырое дерево горит туго. А Гурий Кротких — научит. Он за двести целковых в месяц меня хозяйствовать учит, а тебя рублей за пятнадцать будет учить революцию делать. Полтина за урок. Пришёл ко мне служить — штаны были мятые, а недавно, в театре, гляжу — на жене его золотишко кое-какое блестит. Так-то, девицы! В матросы, значит, Онегин?

Евгений. Это не решено. И почему вы зовёте меня Онегиным?

Васса. Решай. Тебе пора юнкером быть, а ты всё ещё кадет. А Онегиным я тебя называю…

Наталья. Он не похож на Онегина.

Васса. Разве? А такой же — надутый… Ну, ладно! Конечно, тебе, Ната, лучше знать, на кого он похож.

Наталья. Ни на кого.

Васса. Из людей?

Евгений (обиженно). Я совершенно не понимаю, когда вы шутите, когда говорите серьёзно. Странная манера!

Васса. А ты не сердись, не обижайся, ты — понимай. Вот я тебе расскажу: когда у нас в затоне забастовка была и пришли солдаты, так слесарь Везломцев и сказал подпоручику: «Вы, говорит, ваше благородие, сорок целковых получаете, а я зарабатываю семьдесят пять, могу догнать и до ста. Так как вы, говорит, служите богатым, а я богаче вас, так кричать на меня, богатого, вам будто не следует».

Евгений. Не вижу в этом ничего… интересного.

Наталья. Мать любит дразнить людей.

Васса. В этом грешна. Я людям — недруг.

Людмила. Неверно это, Вася!

Васса. Нет, верно. Недруг. Ну, ладно! Поговорили, поба́яли — идите-ка, девушки, к себе, а я поработаю… по хозяйству. Ты, Анна, останься. Ну, пошли, пошли! За ужином увидимся. (Анне.) Ну что, верно — вписался отец Евгения в «Союз русского народа»?

Анна. Верно.

Васса. Это он, дурак, из-за сына. Женьку-то хотят выгнать из кадетского корпуса. Боюсь, испортит мне девку хлыщ этот.

Анна. По-моему, Наташа от скуки занимается им.

Васса. Злым — скука не знакома.

Анна. После смерти Сергея Петровича она очень мрачная стала. И, конечно, слухи эти…

Васса. А слухи живут?

Анна. Да.

Васса. А ты слухам — веришь?

Анна. Нет. Меня только самоубийство Лизы смутило. Не могу понять — почему? Такая славная. Жила у вас с детства, все любили её.

Васса. Это Прохорово дело. Он её чем-то запугал.

Анна. Она жила с ним?..

Васса. Заставил. А разве не верят, что Лизавета в бане угорела?

Анна. Не многие верят.

(Поля входит.)

Васса. Чего тебе надо? Ну, чего мнёшься? Говори.

Поля (негромко). Там женщина.

Васса. Какая? В эту пору?

Поля. Трудное имя… Моисеевна.

Васса. Кто-о? (Быстро идёт, остановилась. Анне.) Не говори ничего девицам, я им сюрприз сделаю. Не пускай ко мне никого. (Поле.) Убери самовар, вскипяти маленький. (Ушла.)

Анна. Ну как — привыкаешь?

Поля. Трудно. Я думала, что мне только девицам служить, а у хозяйки своя будет горничная. Прохору Борисовичу — лакея надо, я за ним ухаживать не могу.

Анна. Пристаёт?

Поля. Такой бесстыдник — невозможный! Вот сейчас гуляет в одной нижней рубахе и поёт, поёт всё одно какое-то. Вчера все уже легли спать, а он гремит железом и поёт. Такая тоска от него. Что это он, Анна Васильевна?

Анна. Ненормальный. Алкоголик, то есть пьяница.

Поля. Я очень благодарная вам, дом хороший.

Анна. А люди — плохие, хочешь сказать?

Поля. Я людям не судья, сама — судимая, хошь и оправдали, а всё-таки в тюрьме сидела. К тому же рассказывают, что до меня горничная повесилась в бане.

Анна. Это — ложь. Она угорела в бане. Готовила баню и угорела. Была она беременная.

Поля. Вот видите, и — беременная!

Людмила (в руках круглая скамейка, за нею Пятёркин несёт кадку с каким-то растением). Вот сюда, ему нужно много солнца. Неправильно поставил, передвинь на середину.

Пятёркин. Слушаю. Так? (Он спрашивает, стоя на одном колене.)

Людмила. Хорошо. Какие у тебя волосы ужасные. Жёсткие, должно быть?

Пятёркин. Даже нисколько, пощупайте.

Людмила (проводя рукой по его гриве). Точно у льва.

Пятёркин. Вот это верно. Это все говорят.

Людмила. Кто — все?

Пятёркин. Знакомые. И — вообще — люди.

Людмила. Что же ты на коленях стоишь?

Пятёркин. Приятно мне на коленях перед вами.

Людмила. Ну уж… сочиняешь! Я бы никогда на колени перед мужчиной не встала.

Пятёркин. Вам это не требуется, он сам пред вами встанет… Вы с мужчиной можете делать что угодно вашему любопытству.

Людмила. А я ничего не хочу. И не буду.

Пятёркин. В этом ваша воля.

Людмила. Подождите, я спрошу садовника, что взять отсюда… (Ушла.)

Анна (из своей комнаты). Не по своей силе, Пятёркин, дерево ломишь.

Пятёркин. А ты не ревнуй. Как знать? Всё может быть, всё надо пробовать.

Анна. Если Васса узнает о твоих разговорчиках…

Пятёркин. От кого узнает?

Анна. Вылетишь из дома в минуту.

Пятёркин. Ты — не скажешь, а Людмилка тогда поймёт обстоятельство игры, когда уже поздно будет. Ты только не мешай. Мешать мне — у тебя расчёта нет. Ты свой барыш аккуратно получаешь, а меня, может, завтра выгонят. Ну, тогда и твои дела пошатнутся…

Анна. Мне — что? Однако видеть тебя в числе хозяев — как будто и обидно…

Людмила (возвратилась). Иди, Пятёркин, больше ничего не надо.

Пятёркин. Желаю вам счастья на сей день и до конца века.

Людмила. Услужливый какой.

Анна. Да.

Людмила. А — пляшет как! Удивительно!

Анна. Всё-таки ты, Люда, осторожнее с ним.

Людмила. А что он мне сделает?

Анна. Ребёнка может сделать.

Людмила. Фу, какая гадость!

Анна. Ребёнок-то?

Людмила. Ты, ты гадость говоришь! (Уходит.)

Анна (вслед ей). Так я — о ребёнке!

Васса (широким движением руки изгоняет Анну и Полю. Рашель — под тридцать лет, одета изящно, но просто, строго, эффектно красивая). Ну-ка, ну, Рашель, садись, рассказывай, как это ты явилась, откуда?

Рашель. Из-за границы.

Васса. Ну да, понятно. Пустили?

Рашель. Нет, я приехала в качестве компаньонки с музыкантшей.

Васса. С чужим паспортом — значит? Смелая ты. Молодчина. И — ещё красивее стала. С такой красотой, да… Ну — ладно! Как — Фёдор? Правду скажи.

Рашель. Скрывать правду — не моё дело. Федя, Васса Борисовна, безнадёжен. Угасает. Доктора говорят — месяца два, три осталось ему жить.

Васса. Сгорел, значит, сын капитана Железнова.

Рашель. Да. Худой, почти прозрачный. Понимает, что приговорён. Но всё такой же весёлый, остроумный. А как мой Коля?

Васса. Сгорел Фёдор Железнов. Наследник мой. Голова всего хозяйства.

Рашель. Коля — спит?

Васса. Коля-то? Не знаю. Наверно — спит.

Рашель. Можно взглянуть на него?

Васса. Нельзя.

Рашель. Почему?

Васса. Его нет здесь.

Рашель. Позвольте! Вы… что это значит?

Васса. Ничего плохого не значит. Коля в деревне живёт, в сосновой роще. Песок там. Там — хорошо. В городе ему вредно жить, у него гланды. Родители плохим здоровьем наградили его.

Рашель. Далеко это?

Васса. Вёрст шестьдесят.

Рашель. Как же мне туда съездить?

Васса. А тебе не надо ездить туда. Ну-ка, Рашель, давай сразу и ясно — поговорим!

Рашель. Умер?

Васса. Тогда и говорить не о чем, одним словом всё сказано. Нет — жив, здоров и хороший, детёныш умный. Он тебе зачем нужен?

Рашель. Я решила его отправить за границу. Там сестра моя замужем за профессором химии, детей у них нет.

Васса. Так я и думала: Рашель, наверно, ребёнка потащит в свой круг. Нет, не дам я тебе Кольку-то! Не дам!

Рашель. Как это? Я — мать!

Васса. А я — бабушка! Свекровь тебе. Знаешь, что такое свекровь? Это — всех кровь! Родоначальница. Дети мне — руки мои, внучата — пальцы мои. Поняла?

Рашель. Позвольте… Я не понимаю вас. Это вы серьёзно? Это… допотопное что-то… Вы же — умная, вы не можете так думать.

Васса. Чтобы не говорить лишних слов, — ты молчи и слушай. Колю я тебе не дам.

Рашель. Этого не может быть!

Васса. Не дам. Думай, что ты можешь сделать против меня? Ничего не можешь. Для закона ты — человек несуществующий. Закон знает тебя как революционерку, как беглую. Объявишь себя? Посадят в тюрьму.

Рашель. Неужели вы воспользуетесь моим положением? Не верю! Вы не сделаете этого. Вы отдадите мне сына.

Васса. Пустяки говоришь. Всё это лишнее — твои слова. Я сделаю, как решила.

Рашель. Нет!..

Васса. Не ори! Спокойно. Колю я тебе не дам. Ему другая судьба назначена.

Рашель. Да — что вы — зверь?

Васса. Я говорю — не ори! К чему это — крик? Я — не зверь. Зверь выкормит детёныша, и — беги, сам добывай хлеб себе, как хошь. Хочешь куриц ешь, хочешь — телят. Конечно, речь идёт не о зайцах, а о серьёзном зверье. А ты вот своего детёныша на свободную добычу не пускаешь. И я внука своего не пущу. Внук мой — наследник пароходства Храповых и Железнова. Единственный наследник миллионного дела. Тётки его — Наталья и Людмила — выделены будут в малых частях, тысяч по пятьдесят, им и того — много. Всё остальное ему.

Рашель. Вы ошибаетесь, если думаете этим подкупить или же утешить меня, — ошибаетесь. Это — невозможно!

Васса. Зачем тебя подкупать, зачем утешать? Ты, Рашель, знаешь — я тебя врагом не считала, даже когда видела, что ты сына отводишь от меня. На что он мне годен, больной? Я с ним неласкова была и видела — ты его любишь. И я тебе сказала тогда — люби, ничего! Немножко радости и больному надобно. Я даже благодарна была тебе за Фёдора.

Рашель (вспыхнула). Всё это — ложь! Это… отвратительно. Я — поверить не могу… Это… зверство!

Васса. Не веришь, а ругаешься. Ничего, ругай. Ругаешься ты потому, что не понимаешь. Ты подумай, что ты можешь дать сыну? Я тебя знаю, ты — упрямая. Ты от своей… мечты-затеи не отступишься. Тебе революцию снова раздувать надо. Мне — надо хозяйство укреплять. Тебя будут гонять по тюрьмам, по ссылкам. А мальчик будет жить у чужих людей, в чужой стороне — сиротой. Рашель, помирись — не дам тебе сына, не дам!

Рашель (спокойней, презрительно). Да, в конце концов вы можете это сделать, я понимаю. Вы даже можете выдать меня жандармам.

Васса. И это могу. Всё могу! Играть — так играть!

Рашель. Чем можно тронуть дикий ваш разум? Звериное сердце?

Васса. Опять звериное. А я тебе скажу: люди-то хуже зверей! Ху-же! Я это знаю! Люди такие живут, что против их — неистовства хочется… Дома ихние разрушать, жечь всё,