заселены.
Было очень тихо, только жуки гудели в мелкой листве берез, да вечерний ветер, тепло вздыхая, шелестел хвоей сосен. Уже не один раз Клим слышал в тишине сочный голос, мягкий смех Алины, но упрямо не хотел пойти к девицам. По дыму из труб дачи Варавки, по открытым окнам и возне прислуги, Лидия и Алина должны были понять, что кто-то приехал. Клим несколько раз выходил на балкон дачи и долго стоял там, надеясь, что девицы заметят его и прибегут. Он видел тонкую фигуру Лидии в оранжевой блузе и синей юбке, видел Алину в красном. Трудно было поверить, что они не заметили его.
Хорошо бы внезапно явиться пред ними и сказать или сделать что-нибудь необыкновенное, поражающее, например, вознестись на воздух или перейти, как по земле, через узкую, но глубокую реку на тот берег.
«Как это глупо», — упрекнул себя Клим и вспомнил, что за последнее время такие детские мысли нередко мелькают пред ним, как ласточки. Почти всегда они связаны с думами о Лидии, и всегда, вслед за ними, являлась тихая тревога, смутное предчувствие опасности.
Быстро темнело. В синеве, над рекою, повисли на тонких ниточках лучей три звезды и отразились в темной воде масляными каплями. На даче Алины зажгли огни в двух окнах, из реки всплыло уродливо большое, квадратное лицо с желтыми, расплывшимися глазами, накрытое островерхим колпаком. Через несколько минут с крыльца дачи сошли на берег девушки, и Алина жалобно вскрикнула:
— Господи, какая скука! Я не переживу…
— Иди же, — сказала Лидия с явной досадой. Клим встал и быстро пошел к ним.
— Ты? — удивилась Лидия. — Почему так таинственно? Когда приехал? В пять?
Кроме удивления, Клим услыхал в ее словах радость. Алина тоже обрадовалась.
— Чудесно! Мы едем в лодке. Ты будешь грести. Только, пожалуйста, Клим, не надо умненьких разговорчиков. Я уже знаю все умненькое, от ихтиозавров до Фламмарионов, нареченный мой все рассказал мне.
С полчаса Клим греб против течения, девушки молчали, прислушиваясь, как хрупко плещет под ударами весел темная вода. Небо все богаче украшалось звездами. Берега дышали пьяненьким теплом весны. Алина, вздохнув, сказала:
— Мы с тобой, Лидок, праведницы, и за это Самгин, такой беленький ангел, перевозит нас живыми в рай.
— Харон, — тихо сказал Клим.
— Что? Харон седой и с бородищей, а тебе и до бородки еще долго жить. Ты помешал мне, — капризно продолжала она. — Я придумала и хотела сказать что-то смешное, а ты… Удивительно, до чего все любят поправлять и направлять! Весь мир — какое-то исправительное заведение для Алины Телепневой. Лидия целый день душила унылыми сочинениями какого-то Метелкина, Металкина. Опекун совершенно серьезно уверяет меня, что «Герцогиня Герольдштейнская» женщина не историческая, а выдумана Оффенбахом оперетки ради. Проклятый жених мой считает меня записной книжкой, куда он заносит, для сбережения, свои мысли…
Лидия тихонько засмеялась, улыбнулся и Клим.
— Нет, серьезно, — продолжала девушка, обняв подругу и покачиваясь вместе с нею. — Он меня скоро всю испишет! А впадая в лирический тон, говорит, как дьячок.
Подражая голосу Лютова, она пропела в нос:
— «О, велелепая дщерь! Разреши мя уз молчания, ярюся бо сказати тобе словеса душе умилительные». Он, видите ли, уверен, что это смешно — ярюся и тобе…
Задумчиво прозвучал голос Лидии:
— Ты относишься к нему легкомысленно. Он — застенчив, его смущают глаза…
— Да? Легкомысленно? — задорно спросила Алина. — А как бы ты отнеслась к жениху, который все только рассказывает тебе о материализме, идеализме и прочих ужасах жизни? Клим, у тебя есть невеста?
— Нет еще.
— Представь, что уже есть. О чем бы ты говорил с нею?
— Конечно — обо всем, — сказал Самгин, понимая, что пред ним ответственная минута. Делая паузы, вполне естественные и соразмерные со взмахами весел, он осмотрительно заговорил о том, что счастье с женщиной возможно лишь при условии полной искренности духовного общения. Но Алина, махнув рукою, иронически прервала его речь:
— Это я слышала. Вероятно, и лягушки квакают об этом же…
Клим, не смущаясь, сказал:
— Но каждая женщина раз в месяц считает себя обязанной солгать, спрятаться…
— Почему — только раз? — все так же, с иронией, спросила Алина, а Лидия сказала глухо:
— Это ужасно верно.
— Что — верно? — спросила Алина нетерпеливо и — возмутилась:
— Вам не стыдно, Самгин?
— Нет, мне грустно, — ответил Клим, не взглянув на нее и на Лидию. — Мне кажется, что есть…
Ему хотелось сказать — девушки, но он удержался.
— Женщины, которые из чувства ложного стыда презирают себя за то, что природа, создавая их, грубо наглупила. И есть девушки, которые боятся любить, потому что им кажется: любовь унижает, низводит их к животным.
Он говорил осторожно, боясь, чтоб Лидия не услышала в его словах эхо мыслей Макарова, — мыслей, наверное, хорошо знакомых ей.
— Может быть, некоторые потому и… нечистоплотно ведут себя, что торопятся отлюбить, хотят скорее изжить в себе женское — по их оценке животное — и остаться человеком, освобожденным от насилий инстинкта…
— Это удивительно верно, Клим, — произнесла Лидия негромко, но внятно.
Клим чувствовал, что в тишине, над беззвучным движением темной воды, слова его звучат внушительно.
— Вы знаете таких женщин? Хоть одну? — тихо и почему-то сердито спросила Алина.
«Да или нет?» — осведомился Клим у себя. — Нет, не знаю. Но уверен, что такие женщины должны быть.
— Конечно, — сказала Лидия.
Клим замолчал. Девицы тоже молчали; окутавшись шалью, они плотно прижались друг ко другу. Через несколько минут Алина предложила:
Лодка закачалась и бесшумно поплыла по течению. Клим не греб, только правил веслами. Он был доволен. Как легко он заставил Лидию открыть себя! Теперь совершенно ясно, что она боится любить и этот страх — все, что казалось ему загадочным в ней. А его робость пред нею объясняется тем, что Лидия несколько заражает его своим страхом. Удивительно просто все, когда умеешь смотреть. Думая, Клим слышал сердитые жалобы Алины:
— Все-таки не обошлось без умненького разговорчика! Ох, загонят меня эти разговорчики куда-то, «иде же несть ни печали, ни воздыхания, но жизнь»… скоротечная.
Алина захохотала, раскачиваясь, хлопая себя ладонями по коленям, повторяя:
— Ой, господи! Скоротечная… И смех и жесты ее Клим нашел грубыми. Опустив руку за борт, Лидия так сильно покачнула лодку, что подруга ее испугалась.
— Да ты с ума сходишь!
Лидия, брызнув водою в лицо ее и гладя мокрой ладонью щеки свои, сказала:
— Трусиха.
С одной стороны черной полосы воды возвышались рыжие бугры песка, с другой неподвижно торчала щетина кустов. Алина указала рукою на берег:
— Смотри, Лида: голова земли наклонилась к воде пить, а волосы встали дыбом.
— Голова свиньи, — сказала Лидия. Когда прощались, Клим почувствовал, что она сжала руку его очень крепко и спросила необычно ласково:
— Ты приехал на все лето?
Алина, глядя на звезды, соображала:
— Значит, завтра явится мой нареченный. Обняв Лидию, она медленно пошла к даче, Клим, хватаясь за лапы молодых сосен, полез по крутому скату холма. Сквозь шорох хвои и скрип песка он слышал смех Телепневой, потом — ее слова:
— …Туробоев. Как же ты, душка, будешь жить между двух огней?
«Да, — подумал Клим. — Как?»
Он остановился, вслушиваясь, но уже не мог разобрать слов. И долго, до боли в глазах, смотрел на реку, совершенно неподвижную во тьме, на тусклые отражения звезд.
Утром на другой день со станции пришли Лютов и Макаров, за ними ехала телега, солидно нагруженная чемоданами, ящиками, какими-то свертками и кульками. Не успел Клим напоить их чаем, как явился знакомый Варавки доктор Любомудров, человек тощий, длинный, лысый, бритый, с маленькими глазками золотистого цвета, они прятались под черными кустиками нахмуренных бровей. Клим провел с этим доктором почти весь день, показывая ему дачи. Доктор смотрел на все вокруг унылым взглядом человека, который знакомится, с местом, где он должен жить против воли своей. Он покусывал губы, около ушей его шевелились какие-то шарики, а переходя с дачи на дачу, он бормотал:
— Так. Ну, что ж? Оч-чень хорошо. Наконец он сказал Климу решительно, басом:
— Значит, оставьте за мной эту. Но, поправив на голове серую, измятую шляпу, прибавил:
— Или — эту.
Клим устал от доктора и от любопытства, которое мучило его весь день. Хотелось знать: как встретились Лидия и Макаров, что они делают, о чем говорят? Он тотчас же решил идти туда, к Лидии, но, проходя мимо своей дачи, услышал голос Лютова:
— Нет, подожди, Костя, посидим еще… Лютов говорил близко, за тесной группой берез, несколько ниже тропы, по которой шел Клим, но его не было видно, он, должно быть, лежал, видна была фуражка Макарова и синий дымок над нею.
— Хочется мне поругаться, поссориться с кем-нибудь, — отчетливо звучал кларнетный голос Лютова. — С тобой. Костя, невозможно. Как поссоришься с лириком?
— А ты попробуй.
— Нет, не стану.
— Говорят — Фет злой. А — лирик.
Клим остановился. Ему не хотелось видеть ни Лютова, ни Макарова, а тропа спускалась вниз, идя по ней, он неминуемо был бы замечен. И подняться вверх по холму не хотелось, Клим устал, да все равно они услышали бы шум его шагов. Тогда они могут подумать, что он подслушивал их беседу. Клим Самгин стоял и, нахмурясь, слушал.
— Зачем ты пьешь при ней? — равнодушно спросил Макаров.
— Чтоб она видела. Я — честный парень.
— Истерик ты. И — выдумываешь много. Любишь, ну и — люби
без размышлений,
Без тоски, без думы роковой.
— Для этого надо вытряхнуть мозг из моей головы.
— Тогда — отстань от нее.
— Для этого необходима воля. Макаров минуты две говорил вполголоса и так быстро, что Клим слышал только оторванные клочья фраз:
Затем снова начал Лютов, тоже негромко, но как-то пронзительно, печатать на тишине:
— Весьма зрело и очень интересно. Но ты забыл, что аз семь купеческий сын. Это обязывает измерять и взвешивать со всей возможной точностью. Алина Марковна тоже не лишена житейской мудрости. Она видит, что будущий спутник первых шагов жизни ее подобен Адонису весьма отдаленно и даже — бесподобен. Но она знает и учла, что он — единственный наследник фирмы «Братья Лютовы. Пух и перо».
Воркотня Макарова на несколько секунд прервала речь Лютова.
— Друг мой, ты глуп, как спичка, — продолжал Лютов. — Ведь я не картину покупаю, а простираюсь пред женщиной, с которой не только мое бренное тело, но и голодная душа моя жаждет слиться. И вот, лаская прекраснейшую руку женщины этой, я говорю: «Орудие орудий». — «Это
