Самгин сообщил свое впечатление Марине.
— Да, как будто нахальнее стал, — согласилась она, разглаживая на столе документы, вынутые из пакета. Помолчав, она сказала: — Жалуется, что никто у нас ничего не знает и хороших «Путеводителей» нет. Вот что, Клим Иванович, он все-таки едет на Урал, и ему нужен русский компаньон, — я, конечно, указала на тебя. Почему? — спросишь ты. А — мне очень хочется знать, что он будет делать гам. Говори, что поездка займет недели три, оплачивает дорогу, содержание и — сто рублей в неделю. Что ты скажешь?
— Скучно с ним, — сказал Самгин.
— Это — отказ?
— Ты — не думай, а решись поскучать.
Самгин не прочь был сделать приятное ей, даже считал это обязанностью.
И через два дня он сидел в купе первого класса против Крэйтона, слушая его медленные речи.
— Даже с друзьями — ссорятся, если живут близко к ним. Германия — не друг вам, а очень завистливый сосед, и вы будете драться с ней. К нам, англичанам, у вас неправильное отношение. Вы могли бы хорошо жить с нами в Персии, Турции.
Самгин слушал его суховатый баритон и сожалел, что англичанина не интересует пейзаж. Впрочем, пейзаж был тоже скучный — ровная, по-весеннему молодо зеленая самарская степь, черные полосы вспаханной земли, маленькие мужики и лошади медленно кружатся на плывущей земле, двигаются серые деревни с желтыми пятнами новых изб.
— Александретт а, выход в Средиземное море, — слышал Самгин сквозь однообразный грохот поезда. Длинный палец Крэйтона уверенно чертил на столике прямые и кривые линии, голос его звучал тоже уверенно.
«Он совершенно уверен, что мне нужно знать систему его фраз. Так рассуждают, наверное, десятки тысяч людей, подобных ему. Он удобно одет, обут, у него удивительно удобные чемоданы, и вообще он чувствует себя вполне удобно на земле», — думал Самгин со смешанным чувством досады и снисхождения.
— Вы очень много посвящаете сил и времени абстракциям, — говорил Крэйтон и чистил ногти затейливой щеточкой. — Все, что мы знаем, покоится на том, чего мы никогда не будем знать. Нужно остановиться на одной абстракции. Допустите, что это — бог, и предоставьте цветным расам, дикарям тратить воображение на различные, более или менее наивные толкования его внешности, качеств и намерений. Нам пора привыкнуть к мысли, что мы — христиане, и мы действительно христиане, даже тогда, когда атеисты.
«Он не может нравиться Марине», — удовлетворенно решил Самгин и спросил: — Марина Петровна сказала мне, что ваш отец — квакер?
— Да, — ответил Крэйтон, кивнув головою. — Он — умер. Но — он прежде всего был фабрикант… этих: веревки, толстые, тонкие? Теперь это делает мой старший брат.
И, показав веселые зубы, Крэйтон завязал пальцем в воздухе узел, шутливо говоря:
— Это — очень полезно, веревки!
«В конце концов счастливый человек — это человек ограниченный», — снисходительно решил Самгин, а Крэйтон спросил его, очень любезно:
— Я вас утомляю?
— О, нет, что вы! — возразил Самгин. — Я молчу, потому что внимательно слушаю…
— Вы — мало русский, у вас все говорят очень охотно и много.
«Не больше тебя», — подумал Самгин. Он улегся спать раньше англичанина, хотя спать не хотелось. Сквозь веки следил, как он аккуратно раздевается, развешивает костюм, — вот он вынул из кармана брюк револьвер, осмотрел его, спрятал под подушку.
Самгин мысленно усмехнулся и напомнил себе, что его револьвер — в кармане пальто.
Среди ночи он проснулся, пошел в уборную, но, когда вышел из купе в коридор, кто-то сильно толкнул его в грудь и тихо сказал:
Самгин ударился плечом о ребро двери, вскрикнул:
— Что такое? — в ответ ему повторили:
Огонь в коридоре был погашен, и Самгин скорее почувствовал, а не увидел в темноте пятно руки с револьвером в ней. Раньше чем он успел сделать что-нибудь, сквозь неплотно прикрытую занавеску ворвалась полоска света, ослепив его, и раздался изумленный шопот:
— О, чорт, опять вы!
— Я вас не знаю, — довольно громко сказал Самгин — первое, что пришло в голову, хотя понимал уже, что говорит Инокову.
— Убирайтесь, — прошептал Иноков и, толкнув его в купе, закрыл дверь.
Самгин нащупал пальто, стал искать карман, выхватил револьвер, но в эту минуту поезд сильно тряхнуло, пронзительно завизжали тормоза, озлобленно зашипел пар, — Самгин пошатнулся и сел на ноги Крэйтона, тот проснулся и, выдергивая ноги, лягаясь, забормотал по-английски, потом свирепо закричал:
— Кто такой?
— Тише, — сказал Самгин, тяжело перевалясь на свое место, — слышите?
Впереди, около паровоза, стреляли, — Самгин механически считал знакомые щелчки: два, один, три, два, один, один. При первом же выстреле Крэйтон зажег спичку, осветил Самгина и, тотчас погасив огонек, сказал вполголоса:
— Держите револьвер дулом вниз, у вас дрожат руки.
Самгин, опустив руку, зажал ее вместе с револьвером коленями.
— Бандиты? — догадался Крэйтон и, пробормотав:
«Вот — Америка!» — строго сказал: — Когда откроют дверь — стреляем вместе, — так?
— Да, да, — ответил Самгин, прислушиваясь к шуму в коридоре вагона и голосу, командовавшему за окном:
— Кондуктор, погаси фонарь! Кому я говорю, дура? Стрелять буду, — не болтай фонарем.
«Иноков… Это — Иноков. Второй раз!» — ошеломленно думал Самгин.
— Э, дура!
Хлопнул выстрел, звякнуло стекло, на щебень упало что-то металлическое, и раздался хриплый крик:
— Эй, вы, там! Башки из окон не высовывать, из вагонов не выходить!
Было странно слышать, что голос звучит как будто не сердито, а презрительно. В вагоне щелкали язычки замков, кто-то постучал в дверь купе.
— Не открывать! — строго сказал Крэйтон.
— Напали на поезд! — прокричал в коридоре истерический голосок. Самгину казалось, что всё еще стреляют. Он не был уверен в этом, но память его непрерывно воспроизводила выстрелы, похожие на щелчки замков.
Время тянулось необычно медленно, хотя движение в вагоне становилось шумнее, быстрее. За окном кто-то пробежал, скрипя щебнем, громко крикнув:
— Живо!
Самгин так крепко сжимал револьвер коленями, что у него заболела рука; он сунул оружие под ляжку себе и плотно прижал его к мякоти дивана.
— Странно, — сказал Крэйтон. — Они не торопятся, эти ваши бандиты.
Судорожно вздыхал и шипел пар под вагоном, — было несколько особенно длинных секунд, когда Самгин не слышал ни звука, кроме этого шипения, а потом, около вагона, заговорили несколько голосов, и один, особенно громко, сказал:
— Здесь, в этом!
— Не выпускать никого!
Вагон осторожно дернуло, брякнули сцепления, Крэйтон приподнял занавеску окна; деревья за окном шевелились, точно стирая тьму со стекла, мутно проплыло пятно просеки, точно дорога к свету.
— Что же — нас взяли в плен? — грубо спросил Крэйтон. — Мы — едем!
Да, поезд шел почти с обычной скоростью, а в коридоре топали шаги многих людей. Самгин поднял занавеску, а Крэйтон, спрятав руку с револьвером за спину, быстро открыл дверь купе, спрашивая:
— Что происходит?
Против двери стоял кондуктор со стеариновой свечою в руке, высокий и толстый человек с белыми усами, два солдата с винтовками и еще несколько человек, невидимых в темноте.
— Почтовый вагон ограбили, — сказал кондуктор, держа свечку на высоте своего лица и улыбаясь. — Вот отсюда затормозили поезд, вот видите — пломба сорвана с тормоза…
— Сколько ж их было? — густым басом спросил толстый человек.
— Говорят — четверо.
— Кто говорит?
— Товарищ.
— Наш, из бригады.
— Везде — товарищи!
Женский голос напряженно крикнул:
— Сколько же, сколько убитых? Ей сердито ответили:
— Убитых нет!
— Вы скрываете! Они стреляли.
— Солдату из охраны руку прострелили, только и всего, — сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское лицо как будто таяло на огне свечи. — Я одного видел, — поезд остановился, я спрыгнул на путь, а он идет, в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси фонарь, застрелю», и — бац в фонарь! Ну, тут я упал…
— Четверо? — проворчал Крэйтон над ухом Самгина. — Храбрые ребята.
А Самгин подумал:
«Какое презрение надобно иметь к людям, чтобы вчетвером нападать на целый поезд».
Он все время вспоминал Инокова, не думая о нем, а просто видя его рядом с Любашей, рядом с собою, в поле, когда развалилась казарма, рядом с Елизаветой Спивак.
«Писал стихи».
Он слышал, что кто-то шепчет:
— Обратите внимание: у господина в очках — револьвер.
Самгин, с невольной быстротой, бросил револьвер на диван, а шопот вызвал громкий ответ:
— Ну, что ж такое? Револьвер и у меня есть, да, наверное, и у многих. А вот что убитых нет, это подозрительно! Это, знаете…
— Да, странно…
— При наличии солдат…
— Солдат — не филин, он тоже ночью спит. А у них — бомба. Руки вверх, и — больше никаких. — уныло проговорил один из солдат.
— Все-таки надо было стрелять!
— Подняв руки вверх? Бросьте, господин. Мы по начальству отвечать будем, а вы нам — человек неизвестный.
— Он говорит верно, — сказал Крэйтон.
На Самгина эти голоса людей, невидимых во тьме, действовали, как тяжелое сновидение.
«Инокова, конечно, поймают…»
Он был недоволен собою, ему казалось, что он вел себя недостаточно мужественно и что Крэйтон заметил это.
«Иноков не мог бы причинить мне вреда», — упрекнул он себя. Но тут возник вопрос: «А что я мог бы сделать?»
И Самгин вошел в купе, решив не думать на эту тему, прислушиваясь к оживленной беседе в коридоре.
— В десять минут обработали!
— В семь.
— Вы считали?
— Солдат говорил дерзко, — это не подобает солдату. Я сам — военный.
— Кондуктор, — почему нет огня?
— Провода порваны, ваше благородие. Вошел Крэйтон, сел на диван и сказал, покачивая головою:
— Ваши соотечественники — фаталисты. Самгин промолчал, оправляя постель, — в коридоре бас высокого человека умиротворенно произнес:
— Что ж, господа: возблагодарим бога за то, что остались живы, здоровы…
— Скоро Уфа.
Зевнув, заговорил Крэйтон:
— Вы напрасно бросаете револьвер так. Автоматические револьверы требуют осторожности.
— Я бросил на мягкое, — сердито отозвался Самгин, лег и задумался о презрении некоторых людей ко всем остальным. Например — Иноков. Что ему право, мораль и все, чем живет большинство, что внушается человеку государством, культурой? «Классовое государство ремонтирует старый дом гнилым деревом», — вдруг вспомнил он слова Степана Кутузова. Это было неприятно вспомнить, так же как удачную фразу противника в гражданском процессе. В коридоре всё еще беседовали, бас внушительно доказывал:
— Вы же видите: Дума не в силах умиротворить страну. Нам нужна диктатура, надо, чтоб кто-нибудь из великих князей…
— Вы дайте нам маленьких, да умных!
— Господа! Все так переволновались, а мы мешаем спать.
— Очень умно сказано, — проворчал Крэйтон и закрыл
