раньше чем Захарий позвонил ему по телефону, приглашая в магазин. Самгин одел новый фланелевый костюм и пошел к Марине с тем сосредоточенным настроением, с каким направлялся в суд на сложно запутанный процесс. В магазине ему конфузливо и дружески улыбнулся Захарий, вызвав неприятное подозрение:

«Дурак этот, кажется, готов считать меня тоже сумасшедшим».

Марина встретила его, как всегда, спокойно и доброжелательно. Она что-то писала, сидя за столом, перед нею стоял стеклянный кувшин с жидкостью мутножелтого цвета и со льдом. В простом платье, белом, из батиста, она казалась не такой рослой и пышной.

— Выпей, — предложила она. — Это апельсинный сок, вода и немножко белого вина. Очень освежает.

Сначала говорили о делах, а затем она спросила, рассматривая ноготь мизинца:

— Ну, что скажешь о радении?

— Я — изумлен, — осторожно ответил Самгин.

— Захарий говорил мне, что на тебя подействовало тяжело?

— Да, знаешь…

— Чем же изумлен-то?

— Ведь это — безумие, — не сразу сказал он.

— Это — вера!

Теперь Марина, вскинув голову, смотрела на него пристально, строго, и в глазах ее Самгин подметил что-то незнакомое ему, холодное и упрекающее.

— Это — больше, глубже вера, чем все, что показывают золоченые, театральные, казенные церкви с их певчими, органами, таинством евхаристии и со всеми их фокусами. Древняя, народная, всемирная вера в дух жизни…

— Мне это чуждо, — сказал Самгин, позаботясь о том, чтоб его слова не прозвучали виновато.

— А это — несчастье твое и подобных тебе, — спокойно откликнулась она, подстригая сломанный ноготь. Следя за движениями ее пальцев, Самгин негромко сказал:

— Я совершенно не понимаю, как ты можешь… Но она не дала ему кончить, снова глядя на него очень строго.

— Ты меня ни о чем не спрашивай, а что надобно тебе знать — я сама скажу. Не обижайся. Можешь думать, что я играю… от скуки, или еще что. Это — твое право.

Он замолчал, глядя на ее бюст, туго обтянутый батистом; потом, вздохнув, сознался:

— Я сожалею, что… видел тебя там… Он говорил не о том, что видел ее нагой, но Марина, должно быть, поняла его так.

— Это пустяки, — небрежно сказала она. — Но ты видел, чем издревле живут миллионы простых людей.

Она встала, встряхнув платье, пошла в угол, и оттуда Самгин услыхал ее вопрос:

— Серафиму-то Нехаеву узнал?

— Нехаева? — повторил Самгин давно забытое имя. — Там?

— Ну да! Бесновалась, седенькая, остроносая, вороной каркала: «Дхарма, Дхарма!» А наверное, толком и не знает, что такое Дхарма, Аодахья.

— Вот как… странно, — сказал Самгин, а она, подходя к столу, продолжала пренебрежительно:

— Как везде, у нас тоже есть случайные и лишние люди. Она — от закавказских прыгунов и не нашего толка. Взбалмошная. Об йогах книжку пишет, с восточными розенкрейцерами знакома будто бы. Богатая. Муж — американец, пароходы у него. Да, — вот тебе и Фимочка! Умирала, умирала и вдруг — разбогатела…

Самгин, слушая, удовлетворенно думал:

«Нет, она не может серьезно относиться к пляскам на заводе искусственных минеральных вод! Не может!»

И, почувствовав что-то очень похожее на благодарность ей, Самгин улыбнулся, а она, вылавливая ложкой кусок льда в кувшине, спросила, искоса глядя на него:

— Чему смеешься?

Он промолчал, не решаясь повторить, что не верит ей и — рад, что не верит.

— Неизлечимый ты умник, Клим Иванович, друг мой! — задумчиво сказала она, хлебнув питья из стакана. — От таких, как ты, — болен мир!

Поставив стакан на стол, она легко ладонью толкнула Самгина в лоб; горячая ладонь приятно обожгла кожу лба, Самгин поймал руку и, впервые за все время знакомства, поцеловал ее.

— Неизлечимый, — повторила она, опустив руку вдоль тела. — . Тоскуешь по вере, а — поверить боишься.

Самгину показалось, что она хочет сесть на колени его, — он пошевелился в кресле, сел покрепче, но в магазине брякнул звонок. Марина вышла из комнаты и через минуту воротилась с письмами в руке; одно из них, довольно толстое, взвесила на ладони и, небрежно бросив на диван, сказала:

— Крэйтон все упражняется в правописании на русском языке. Сломал ногу, а ударило в голову. Сватается ко мне.

— Он — что? Сватается? — спросил Самгин удивленно и, тотчас же сообразив, что удивление — неуместно, сказал-

— Это меня не удивляет.

— Да, — сказала Марина, бесшумно шагая по ковру. — Сватаются. Не один он. Они — свататься, а я — прятаться, — скучновато сказала она, остановясь, и спросила вполголоса:

— Видел меня нагую-то?

Самгин не успел ответить, — выгнув грудь, проведя руками по бедрам, она проговорила тихо, но сурово:

— Какой мужчина нужен, чтоб я от него детей понесла? То-то!

Затем, тряхнув головою, проговорила глухо, с легким хрипом в горле:

— Супругу моему я за то, по смерть мою, благодарна буду, что и любил он меня, и нежил, холил, а красоту мою — берег.

Самгину показалось, что глаза у нее влажные, — он низко наклонил голову, успев подумать:

«Говорит, как деревенская баба…» И вслед за этим почувствовал, что ему необходимо уйти, сейчас же, — последними словами она точно вытеснила, выжала из него все мысли и всякие желания. Через минуту он торопливо прощался, объяснив свою поспешность тем, что — забыл: у него есть неотложное дело.

«Цинизм и слезы», — думал он, быстро шагая по раскаленной зноем улице.

«Что-то извращенное, темное… Я должен держаться дальше от нее…»

Через несколько дней он совершенно определенно знал: он отталкивается от нее, потому что она все сильнее притягивает его, и ему нужно отойти от нее, может быть, даже уехать из города.

И в середине лета он уехал за границу.

Комментарии

Часть текста (от начала до слов: «Тишина росла, углублялась, вызывая неприятное ощущение…», стр. 98 настоящего тома) впервые опубликована в журнале «Звезда», 1930, №№ 1–4, январь — апрель. Полностью напечатано отдельной книгой одновременно издательством «Книга», 1931, и ГИХЛ, М. 1931.

К работе над третьей частью М. Горький приступил, очевидно, со второй половины февраля 1928 года, после окончания второй части.

В начале 1930 года, посылая рукопись части третьего тома «Жизни Клима Самгина» редактору журнала «Звезда», В. М. Саянову, М. Горький писал:

«Вот Вам обещанный материал.

Не мог прислать его раньше, потому что случилась идиотская история: весною, уезжая в Москву, засунул куда-то рукопись второй редакции и — не нашел ее. Принужден был работать с черновиком, восстановляя вторую редакцию по памяти…» (Архив А. М. Горького).

Из переписки М. Горького с Государственным издательством явствует, что рукопись третьего тома около 15 сентября 1930 года уже находилась в издательстве (Архив А. М. Горького).

Как видно из письма М. Горького Д. И. Курскому от 17 февраля 1931 года, том третий вышел из печати в первых числах февраля 1931 года.

Третья часть «Жизни Клима Самгина» включалась в собрания сочинений, выходившие после 1931 года.

Печатается по тексту отдельного издания «Книга», 1931, сверенному с оригиналом набора, авторской корректурой этого издания и с рукописью произведения (Архив А. М. Горького).

1 Бродяги! (франц.). — Ред.