это знаю — она падала в грязь «от скуки жизни». «Скука жизни» — это страшная, тёмная силища, которая одним дуновением своим может искалечить слабого человека на всю жизнь. От неё спиваются, сходят с ума, развратничают, убивают… Она может зародиться в глубине всякой души, потому что она есть опять-таки инстинктивная тоска духа человеческого о хорошем, о красоте жизни, о свободе…
Вы слышали, проститутка спрашивает:
— А разве человек без веры жить может?
И отвечает:
— Нет!..
И, может быть, именно в то время, когда этот её вопрос, ещё не решённый ею, жёг ей сердце, кто-нибудь из нас обнимал её пьяными объятиями, целовал слюнявыми губами и, досадуя на то, что она вяло отвечает на ласки, говорил ей:
— Что ты как-кая невесёлая, а? Ну же! Будь поразвяз-зней… я тебе прибавлю двугривенный!..
…Для чего я говорю всё это? Чтобы вы чувствовали — живых людей давим, живые умерщвляем души.
Быть может, найдутся люди, которые с брезгливой миной скажут:
— Зачем всё это печатать? Нелепая идея! В литературе совсем не место проституткам с их россказнями…
Это будут глупые и лживые слова. В литературе место всякой правде. И в ней есть проститутки с россказнями, есть, к сожалению. Их имена хорошо известны для того, чтобы здесь называть их. Адреса их знают те, кому они продаются.
В литературе место всякому голосу — если это искренний голос. Литература есть трибуна для всякого человека, имеющего в сердце горячее желание поведать людям о неустройстве жизни и о страданиях человеческих, о том, что надо уважать человека, и о необходимости для всех людей — свободы! свободы! свободы!
Мутер. История живописи в XIX веке
Библиографическая заметка
Мутер, История живописи в XIX веке,
издание товарищества «Знание». С.-Петербург, Невский, 92.
Выпуски 1 и 2
Ещё не истекло двух лет с той поры, как на книжном рынке явились издания товарищества «Знание», но уже издания эти приобрели себе весьма почётную и вполне заслуженную известность. Книги, издаваемые этой фирмой, прежде всего являются образцовыми по внешности, что сразу бросается в глаза, особенно при настоящей издательской горячке, когда очень многие из издателей, стремясь расширить сбыт путём удешевления своих изданий, порой выкидывают на рынок книги, напечатанные скверным, слепым и сбитым шрифтом, на отвратительной бумаге, в которой почти совсем нет тряпки и которая поэтому быстро ломается и не может быть хорошо сброшюрована. Издания этого типа, даже и при своей сравнительной дешевизне, крайне невыгодны, ибо скоро изнашиваются, что, разумеется, очень убыточно для покупателя, а особенно для публичных библиотек.
Книги, издаваемые фирмой «Знание», печатаются на прекрасной, прочной бумаге, ясным, удобочитаемым шрифтом, прочно брошюруются и почти все снабжены хорошими иллюстрациями и замечательными по исполнению портретами авторов. Ссылаюсь в подтверждение моих слов на портрет Рёскина, приложенный к труду Гобсона «Общественные идеалы Рёскина»[75], и портрет Вольтера в книге Штрауса «Вольтер». О том же свидетельствует масса портретов политических деятелей нашего века в книге Сеньобоса «Политическая история современной Европы. Эволюция партий и политических форм»[76]. А такие книги, как труд Юнга «Солнце» [77] и Клейна «Прошедшее, настоящее и будущее вселенной»[78], могут быть названы образцовыми по красоте изданиями и в то же время являются доказательством того, что высокая техника издания может быть, при серьёзном отношении к делу, соединена с дешевизной. В книге Клейна 185 портретов и 11 цветных таблиц, в книге Юнга — 150 и 3 таблицы при цене в 1 рубль 50 копеек за том около 20 печатных листов, — такое обилие иллюстраций является уже роскошью.
Упомянутые выше имена авторов и названия книг сами по себе определяют внутренние достоинства изданий фирмы «Знание». Редакция переводов является образцово тщательной. Помимо названных книг, «Знание» выпустило в свет прекрасные переводы ценных и важных трудов Леклерка «Воспитание и общество в Англии»[79] и Гуго «Английское городское самоуправление» [80], — последняя книга особенно интересна и поучительна для нас, русских. Кроме того, «Знание» издаёт полное собрание сочинений Гюйо и уже выпустило два тома [81], издало «Настольную книгу по народному образованию», составленную Фальборком и Чарнолусским [82], и предполагает издавать «Общедоступную научную библиотеку», в которой предполагает знакомить читателя, стремящегося к самообразованию, с наиболее ценными фактами, теориями и идеями современного естествознания. Всё сказанное в известной степени выдвигает фирму «Знание» из ряда других книгоиздательских фирм и, позволяя многого ожидать от неё в деле снабжения книжного рынка ценным материалом, позволяет предъявлять к ней требования более строгие, чем к другим издателям.
В данный момент пред нами два выпуска нового издания «Знания» — «История живописи в XIX веке» Мутера. Это большой труд, переведённый на несколько языков и пользующийся за границей крупной известностью. В книге этой Мутер стремится дать сжатый и ясный очерк решительных моментов в развитии искусства с конца восемнадцатого века до наших дней, и, судя по первым главам книги, она должна быть высокоинтересной как по обилию материала, так и изложению, ясному и напоминающему язык и манеру Тэна.
Во введении к своей книге автор говорит: «Тот, кто взялся рассказать историю живописи в XIX веке, должен удовлетворять совершенно иным требованиям, чем историк искусства предшествовавших времён». Наибольшая трудность для историка прошлых времён — в отсутствии точных источников. Историк часто оказывался в полном мраке относительно жизненных обстоятельств и произведений великих мастеров прошлого. «Этих трудностей историк современного искусства не встречает на своём пути». Подобное заявление со стороны автора позволяет ожидать от него большей точности в характеристиках школ и лиц, а также и в изображении эволюции современного искусства. Мы считаем очень ценными следующие слова автора: «XIX век обозначает не только новое столетие, но и новую эпоху всемирной истории. Государственные и общественные перевороты, которые совершились в течение его, средства сообщения, успехи промышленности и торговли коренным образом изменили жизнь…» и, — прибавим мы от себя, — создали много новых людей, введя в изжившееся буржуазное общество более здорового духовно трудящегося человека с новыми требованиями ко всему порядку жизни этого общества, а в частности и к искусству. «Новые люди, — говорит автор, — нуждаются в новом искусстве». Он не определяет, кто они, эти новые люди, но мы думаем, что это именно указанный нами трудящийся человек. «Можно было бы предположить поэтому, что XIX век выработал совершенно своеобразный, ясно выраженный стиль». Но этого нет, как известно. «XIX век не имеет своего стиля», во всех областях искусства царит смута и неясность, а некоторые, как, например, архитектура, возрождает формы всех предыдущих веков и нового не создаёт, хотя имеет к этому больше шансов ввиду развития строительной техники. Чем же объясняется такое противоречие? Разве новые формы жизни не влияют на искусство, не вносят в него новизны? «Исторические труды современных писателей, — говорит Мутер, — заставляют предположить, что XIX век — хаос, в котором может разобраться лишь потомство». Но он не согласен с этим взглядом и, полагая, что, может быть, уже и теперь мыслим некоторый порядок в изучении современного искусства, посвящает свой труд изучению современного искусства, имея целью — указать в нём всё новое и важное, что внесли в него осложнённые формы жизни. Таким образом, книга Мутера, как и всякая попытка синтеза, является крайне интересной и важной для нас.
Несколько слов о внешности издания. Книга богато иллюстрирована снимками с картин, в трёх её томах будет помещено 1200 рисунков. Клише все изготовляются за границей. Иллюстрации в первом выпуске несколько темны, но второй, по отчётливости и изяществу снимков, уже вполне может удовлетворить даже и очень придирчивые требования. Цена книги, при таком богатстве иллюстраций, объёме и высокой во всех отношениях технике, очень скромна — только 10 рублей и 12 — с пересылкой. Из того, что второй выпуск — 221 страница — только ещё коснулся тридцатых годов столетия, — ясно, что труд Мутера очень обширен.
По поводу нового рассказа А.П. Чехова «В овраге»
«…Жизнь долгая — будет ещё и хорошего и дурного, всего будет! Велика матушка Россия! Я во всей России был и всё в ней видел… Ты моему слову верь, милая. Будет и хорошее, будет и дурное…»
Это говорит один из героев нового рассказа Чехова «В овраге», — это говорит Чехов, сострадательно и бодро улыбаясь читателю. Я не стану излагать содержание его рассказа, это одно из тех его произведений, в которых содержания гораздо больше, чем слов. Чехов, как стилист, единственный из художников нашего времени, в высокой степени усвоивший искусство писать так, «чтобы словам было тесно, мыслям — просторно» [83]. И если б я начал последовательно излагать содержание его рассказа, то моё изложение было бы больше по размерам, чем самый рассказ. Это может показаться смешным. Что ж? Правда очень часто кажется смешной. Передавать содержание рассказов Чехова ещё и потому нельзя, что все они, как дорогие и тонкие кружева, требуют осторожного обращения с собою и не выносят прикосновения грубых рук, которые могут только смять их…
В новом рассказе Чехова героями являются: деревенский лавочник, грабитель и мошенник; его сын, агент сыскной полиции; другой сын, глухой и глупый; жена лавочника, добрая баба; его снохи — одна хорошая, другая дурная; старый плотник Костыль, человек мудрый и милый, как малое дитя.
«Кто трудится, кто терпит, тот и старше…» — наивно говорит этот плотник.
Все эти люди, хорошие и дурные, живут в рассказе Чехова именно так, как они живут в действительности. В рассказах Чехова нет ничего такого, чего не было бы в действительности. Страшная сила его таланта именно в том, что он никогда ничего не выдумывает от себя, не изображает того, «чего нет на свете», но что, быть может, и хорошо, может быть, и желательно. Он никогда не прикрашивает людей, и те, кто его не любят, — такие, впрочем, совсем уже вымирают, — не любят его именно за это, хотя и объясняют свою неприязнь иначе. Они, в сущности, просто чувствуют себя обиженными, когда видят своё отражение в этом удивительном огромном зеркале — сердце автора. Им становится стыдно за себя, и они немножко злятся. Это можно простить им — всякий современный человек нуждается в подрисовке не меньше любой старой кокетки. Он ведь страшно много прожил сердца на обожание профессора Серебрякова, в книгах которого, как «дядя Ваня», двадцать пять лет видел руководство к жизни, а жизнь промигал. Чехов очень много написал маленьких комедий о людях, проглядевших жизнь, и этим нажил себе множество неприятелей.
Ещё со времён «Скучной истории» начали говорить о Чехове. «Да, конечно, это талант крупный, но…» и, подражая Сент-Беву, старались превратить похвалу в гнездо ос. А Чехов слушал — впрочем, вероятнее,
