наравне с другими, без результатов…»»
Разумеется, это не единственный случай, их немало, и, порою, они очень курьёзны.
Вот, например, отрывок из письма старого знакомого, бывшего рабочего, ныне лесника:
«Переменились наши роли, товарищ: когда-то я вас упрекал за несправедливое отношение к людям, стоящим во главе угла, а теперь вы же мне нотации читаете. Что сей сон значит?»
Я был однажды очень приятно изумлён, получив от одного крестьянина длинное, хоть и безграмотно написанное, стихотворение «Работник мысли». Оно начиналось словами:
«Честь тому, кто за сохой
Спину гнет и в жар, и в холод,
Кто могучею рукой
Затем шло описание труда мыслящего человека и в заключение говорилось:
«Да вспомянем и того,
Кто в нужде, как раб в неволе,
Плугом мозга своего
Пашет умственное поле!»
Очень обрадовался, но — вспомнил, что это Фрейлигратом написано, переведено Михайловским.
Приезжают люди из ссылки и рисуют отношения между ссыльными интеллигентами, с одной стороны, крестьянами и рабочими — с другой, такими красками, что невольно хочется кричать:
«Дурное — от человека, а человек смертен, хорошее — тоже от него, но — оно никогда ещё не умирало вместе с ним! Хорошее цените выше, ему помогайте жить и расти!»
Но возвращаюсь к своему материалу.
Темы моих писателей крайне редко совпадают с темами признанных литераторов. Мне известно, что «Санин» очень усердно читался в рабочей среде, но у меня не было ни одной рукописи, в которой заметно сказалось бы влияние этой книги.
Укажу на то, что большинство пьес пишется под явным влиянием «Жизни Человека», «Царя Голода», но и это влияние — внешнее: берут форму, а не настроение автора, не его отношение к жизни.
По вопросу пола написаны два рассказа, причём один из них, имея характер публицистический, представляет собою горячую отповедь «половикам».
«Богоискательство» — течение, столь нашумевшее в Петербурге, — не отразилось ни в одной из рукописей, бывших у меня в руках.
И, наконец, как это, может быть, уже заметно по приведённым выдержкам, — полная и явная разница настроений: в литературе печатной — настроение покаянное, подавленное, анализирующее и пассивное, в литературе писанной — настроение активно и бодро.
Привожу примеры.
Вот лирическое сочинение рабочего Малышева, озаглавленное:
«Родному слову
Уж много лет своей жизни я прожил — четвертый десяток идет. И за этот период ее — как только сознанием осветилось мое существование — я крепко полюбил тебя, родной мой язык! Я не знал твоих законов, кои должен бы был класть в основание, при создании твоих форм: я научился в мастерской формовать из твоего золотого песка эти красивые формы, но я всю жизнь одночасно к этому стремился.
В детстве моем, наш сосед, мужик Дементий Девяток, во все праздники и другие дни, когда ему удавалось быть под хмельком, приходил к окошкам нашей избы и, встав в позу взволнованного проповедника, говорил монологи из творцов твоих красивых форм, родное слово! Он, очевидно, только потому и приходил к нашей избе красиво поговорить чужие слова, что я слушал его со слезами на глазах. И я счастлив был при этом слушании: болезненною радостью плясало тогда мое детское сердце, я запоминал периоды и потом, наедине, твердил их сам с собою.
Я с нетерпением ждал праздника или другого случая к хмельному состоянию Дементия Девятка, дабы послушать его красивого говоренья, и, не дождавшись, иногда обращался к нему трезвому с просьбой — поговорить мне по праздничному…
Русский язык! Как ты велик в своих божественных красотах. Как музыкально звучна, как сладостна из уст страдальца льющаяся твоя гармония! Как много чувств божественно-вольных возможно лишь в твою величественно могучую, красиво гибкую форму излить, великий, сладостно звучный, о, божественно страстный русский язык…
Ты, сладостно звучный, божественно страстный русский язык, великий молот, кующий звуками счастье народа! О, ты, могучее колоколо, гулом своим сильным вещающее народу о возможности лучшей жизни, трудом и борьбою достигаемой!»
Вспомните, читатель, ведь это написано человеком, отец которого был крепостной раб, а сам он лишь десятью годами опоздал попасть в рабство.
Понять значение языка — это много, это радует.
«Из всех способностей человека — язык, может быть, единственная, которая не была дана ему природой», — хорошо сказал Вирхов в своей работе о первобытных обитателях Европы.
И разве не весело читать, например, такие филологические изыскания захолустного елатомского человека:
«Просиживаю ночи напролет, изучая русский язык, и чувствую, как душа растет. Читаю слово — свет. А в голове сами собою являются слова: сведать — ведать — свет — дать? совет?.. совесть?.. И как будто открываются тайны жизни.»
Хорошую услугу оказал бы всем этим новым писателям, да и вообще русскому обществу, тот, кто издал бы давно вышедшую из продажи книгу Потебни: «Язык и мысль». За последнее время часто спрашивают «Муки слова» Горнфельда и книгу Энгельмейера — «Теория творчества». Но рабочие и крестьяне, читавшие эти хорошие книги, находят их «трудно написанными» и просят указать «попроще». Такой — не знаю; за указание буду благодарен.
Здесь, разумеется, дело не в филологии, а в направлении молодой и живой мысли. Послушайте внимательно, о чём она говорит, о чём поет, — и жить вам будет легче, а работать — веселее!
Вот сестра милосердия:
«Вижу, что это непростительно — плохо знать свой родной язык, и решила взяться за него самым серьезным образом. Если бы вы знали, сколько за это время написано и уничтожено мною. Ночью пишу, а утром рву. И учусь в то же время, изучаю девять предметов, чтобы сдать за четыре класса гимназии. Трудно, но все одолею. Живет правда на свете!»
Вот нечто, в особом роде, озаглавленное:
«Благодарю, природа!
Голодный, босой оборвыш — иду в Москву. Проселками, из Серпухова, ждал-искал работы, объел себя вплоть до костей — иду в Москву!
Поля венчают зеленые короны лесов. Широко, свободно дышать — хорошо!
Степенные мужички попадаются встречу, неприветливо косятся — босяк, жулик?
Хочется сказать им:
«Не бойсь, ребята! Мне обижать людей не к чему».
Да они сами, черти, по роже видят, что не трону, — говорят:
— Мир доро́гой!
— Мир доро́гой, брат! Нет ли куска хлеба?
Конечно, нет! У мужика да хлеб? Дурачина, — ругаю сам себя.
А у какой-то бабищи, в толстой пазухе, нашлась краюшка; потом пахнет от хлеба, а — вкусно!
Сыт. Весело на душе.
— На работу?
— На работу!
— Ты, чай, найдешь.
— Я? Я ее поймаю, уж я — схвачу!
Чтобы я работать не нашел себе, ежели захотел?»
Далее идёт беседа с бабой, подмосковной огородницей, что тоже очень весело и бойко, но — непередаваемо: изобилует подробностями, которые предусмотрены в трёх очень популярных статьях Уложения.
Весёлое сочинение это подписано: «П.Безработный». Автор забыл сообщить свой адрес, бумаги у него не хватило, и последняя из четырнадцати страниц рукописи, написанной карандашом, дописана на куске картона от какой-то коробки.
Вот ещё кусок стихотворения, им начата довольно толстая тетрадь стихов. Автор — крестьянин, 23 лет:
«Люди жизни несчастливой, жизни темной, сиротливой,
Вам я братски посылаю песню легкую мою.
Я пою цветы и травы, дев и женщин смех лукавый,
Радость жизни — нашу юность — нашу родину пою!
О тоске нам много пели, скорбь и горе надоели,
Всем на свете надоело тосковать и унывать,
Надоело спорить, злиться, сердце хочет веселиться,
Руки тянутся к работе — счастье новое ковать!..»
Живёт в деревне, на Урале. В письме пишет:
«Мои любимые писатели — Бунин, Некрасов и Брюсов; Пушкина — читал «Полтаву» и сказки, это не понравилось, говорят — надо все читать, а где достанешь? За Лескова и Печерского очень благодарен, это, действительно, — удивительно! Особенно первый, — «Очарованного странника» читая, даже заплакал в двух местах — хорошо!»
«Сердце хочет веселиться» — это, видимо, не случайная обмолвка, ибо о веселье говорят многие.
Вот конец стихотворения одного поэта, ныне уже печатающего свои стихи:
«Пусть печаль убивает меня,
Но за мною по трудной дороге
Идут люди грядущего дня
Веселы и свободны, как боги.»
Вот что пишет человек, которого «гнетёт одиночество и тоска» и который «по ночам» пишет «для кого-то, как будто близкого ему, но неизвестно где находящегося»:
«Прошли века и народы разных поколений, а мудрецы их — все ищут счастья, и счастья миру не нашли.
К чему стремитесь вы, народы, и зачем фанатизмом творите злобу и войну?
Ведь этим себя лишь вы разите, и противна ваша злоба Моисею и Христу.
Кто жив теперь и остался с нами из всех людей былых веков?
Жив лишь тот, кто творил добро народу и не вмещал себя в условных рамках тупой и пошлой суеты.
Он, как Прометей, свободу, правду, счастье людям ищет и на пути все цепи рвет.
Он часто сам за это гибнет, но честь и слава о нем в народе не умрет.
Старики будут внукам быль рассказывать о былых его делах, а молодежь хороводом о нем громко песню пропоет.
Знаю, тяжела жизнь твоя, скиталец бедный, но позабудь все обиды, печаль, горе и тоску, поднимись и спой-ка песню удалую, чтоб показалась жизнь свободна и легка.»
Приведу ещё отрывок из стихотворения, напечатанного в газете «Ясный сокол» за 1909 год; в нём есть строчка, поражающая своим противоречием действительности:
«Да, товарищ. Не время скорбеть.
В нашем мире печалям нет места.
Чтоб в них слышался голос протеста.»
Подражая Кольцову, томский рабочий восклицает:
«…встряхнись,
Русь могучая,
И взгляни вперед
Ясным соколом.
Двинь плечом своим,
Да взмахни крылом,
Да оставь врагов
Позади себя!»
Иногда кажется, что люди спорят друг с другом. Вот содержание пьесы крестьянина, названной «Сын отечества»:
Приехал в деревню молодой помещик, только что кончивший университет, и предложил крестьянам: он отдаёт им безвозмездно всю свою землю, оставляя для себя несколько десятин, и ставит непременным условием, чтобы мужики работали на своих полях так, как он будет работать на своём поле. Мужики согласны.
Второй акт. Мужики празднуют десятилетие новой жизни: поля у них цветут, урожаи баснословные, огороды, сады — удивительные, водки они не пьют, жён не колотят, школа у них образцовая, в ней обучают и ремёслам, вообще — рай земной! Поют песни, водят хороводы, а когда на праздник является сам культуртрегер и творец новой жизни, — его чествуют задушевной речью и называют «настоящим сыном отечества». Всё очень весело и хорошо.
Акт третий. Это благополучие весьма не нравится соседним помещикам, и вот является на сцену исправник в сопровождении стражников, жандармов и разных злорадствующих лиц.
— Это вас зовут «сын отечества»?
— Меня.
— Пожалуйте!
Увезли. Крестьяне ошеломлены, и один из них, весёлый человек, сняв шапку, вслед процессии говорит:
— Вот те и сын отечества!
А вот пьеса — «В тумане иллюзий». Автор её — эмигрант, интеллигент.
В деревню является чета молодожёнов, преисполненная добрыми намерениями; она — учит баб, как надо доить коров, мыть детей и прочему; он — затевает кооперативную лавку, ведёт беседы о человеческом достоинстве, интенсивном хозяйстве, грядковой культуре и тому подобном. Мужики ничего не понимают, клянчат на выпивку, обещая
