той поры протекло десять лет, и за это время в России — во всех областях труда и творчества — сделана изумительная работа, хотя работе этой всячески мешала и продолжает мешать «культурная» Европа при усердном подуськивании её буржуазии русскими эмигрантами, людьми, которые «ошиблись» и отвратительно озлоблены своими ошибками, а также сознанием своего ничтожества. Я не льщу рабоче-крестьянской власти, а искренно восхищаюсь её работой, её уменьем вдохновлять людей на труд и творчество. Вам не нравится, что восхищаюсь? Было бы странно, если б вам это нравилось. Должен сказать, что я не помню случая, когда мне хотелось бы «нравиться» кому-нибудь, а особенно — людям вашего умонастроения. Разумеется, я не протестую против тех скверненьких ругательств и угроз, против лжи и клеветы, которыми вы меня награждаете от «нечего делать» и столь усердно. Я ведь знаю, что свобода сквернословия — ваш лозунг и наша забава. И что же бы вы делали, если бы не умели лгать?
Господин Дан в своей статье указал, что я, прежде чем напечатать мой привет рабоче-крестьянской власти и английской газете, «счёл нужным послать его на одобрение начальства». Мало-мальски «приличный», «порядочный» человек не написал бы такую пошлость, господин Дан — написал.
Затем он, в странном единодушии с анонимами, кричит о «жестокости» рабоче-крестьянской власти, очевидно, забыв о недавнем прошлом, о массовых расстрелах рабочих, о «случае на Лене», о еврейских погромах 903 года, о 9 Января и о многом прочем в этом духе, об Амурской колёсной дороге, о десятках тысяч людей на каторге, о гнусной войне 1914-18 годов и, наконец, о том, что делали в России белые генералы при благосклонном участии некоторых русских «революционеров» и множества «высококвалифицированных» интеллигентов. Господин Дан, очевидно, не понимает, что есть жестокость, возникающая в народе из чувства мести за те бесчисленные и цинические мучения, которые ом пережил, и есть жестокость самозащиты народа, окружённого тайными и явными предателями, непримиримыми его врагами. Эта жестокость вызвана и — тем самым — оправдана.
Но есть жестокость паразитов, которые, привыкнув жить за счёт энергии порабощённых, пытаются вновь поработить народ, завоевавший свободу. Эта жестокость не может найти оправдания.
Напоминаю об этом господину Дану, конечно, не для полемики с ним, а для поучения его.
[Рабселькорам]
Кое-кто из товарищей поняли меня так, как будто я советую писать только о хорошем, только о тех достижениях рабоче-крестьянской власти, которыми она может вполне законно гордиться, только о тех подвигах единиц в области труда, творчества и организации нового быта, которые должны бы нас удивлять и радовать.
Такое понимание неправильно, и в моём письме товарищу Сапелову данных для него нет.
Я ведь жизнь и людей знаю довольно прилично и знаю, что если б я посоветовал писать только о хорошем, так, пожалуй, газетам частенько не хватало бы материала.
Нет, писать о плохом необходимо, и советская пресса — в частности, зоркая «Рабочая газета» — делает это отлично, с той беспощадностью, с которой и следует делать эту важнейшую работу.
Но вот что:
Есть немало людей, которые, подобно свиньям, питаются отбросами. Их радуют неудачи, ошибки, преступления и всякая грязь. Они жуют её с величайшим наслаждением и, смочив гниленькой слюной своей, снова отрыгают в жизнь. Для примера возьмём эмигрантскую прессу. Она питается почти исключительно перепечатками из советских газет, с радостью выбирая из них всё, что похуже, что может опорочить крестьян, рабочих и создаваемый ими новый строй жизни.
Жвачкой эмигрантов питаются, в свою очередь, буржуазные газеты Европы, а эти газеты читает и европейский пролетариат. Классовое сознание — превосходная сила, но если и мощную машину изо дня в день засорять всякой пылью, грязью, — машина будет работать хуже.
Отсюда опять-таки не следует, что о плохом нужно молчать, но следует помнить, что со всех сторон извне, а также изнутри, — всё, что говорится в Союзе Советов, подслушивают чуткие, непримиримо враждебные уши.
«Чубаровщина» — явление не новое. В девяностых годах самарские «горчичники», ростовские «солохи», петербургская организация хулиганов «Роща» и подобные ей тоже насиловали девиц, но в старое время факты таких насилий не всегда доходили до суда, — гласность была неудобна для администрации. Европейская пресса раздувала «чубаровщину» так, как будто это — новое явление, созданное именно вот вчера, возможное лишь при Советской власти. Половая распущенность и преступность в городах Европы, бесспорно, шире и глубже, чем в Союзе Советов, но каждый преступный акт, совершенный у нас, эмигрантская печать рассматривает как нечто возможное только в среде русского народа, а клевету эмигрантов опять-таки подхватывают иностранные газеты и знакомят с нею рабочих Европы.
Одичавшая от злости газета «Руль» с великой радостью перепечатывает роман Малашкина «Луна с правой стороны», но ни «Руль» и ни одна эмигрантская газета не заметят хороший роман Сергея Семенова «Наталья Тарпова».
Разумеется, я не жду, чтобы пресса эмигрантов знакомила пролетариат Европы с такими фактами, как сообщённый товарищем Судьиным о шестидесятичетырёхлетнем рабочем Орлове, вошедшем в партию; как факт, сообщённый мне ярославским селькором, что село в 142 двора выписывает 52 газеты; как бесчисленное количество мелких фактов, каждый из которых неопровержимо говорит о быстроте культурного роста трудовой массы.
О чём говорит эмиграции армия рабкоров и селькоров обоего пола, будущая интеллигенция от земли и фабрики, будущие журналисты, руководители советской прессы? О чём говорит им раскрепощение женщины, грамотность «инородцев», которых грамота быстро сделает культурными людьми?
Обо всём этом и многом другом буржуазия, конечно, не может сказать «доброго слова», но если рабкор или селькор неграмотно напишут иностранное словцо, она с величайшей радостью и много будет говорить о падении грамотности в Союзе Советов.
В итоге я скажу вот что: чем выше влезешь, тем больше видишь.
В Союзе Советов люди поднимаются вверх по-«хорошему», по тем ступенькам «хорошего», которые они сами создают. Чем заметнее будет подчёркнуто, ярче рассказано «хорошее», — тем яснее будет видно «плохое», тем постыднее покажется оно.
Всё познаётся по сравнению. Товарищ Судьин указывает: «Падаешь духом… Неужели только одно плохое?» — спрашивает он.
Я знаю, что это не одинокий голос. В глухих углах Союза работают тысячи людей, создавая «хорошее», но не зная или плохо зная, что ещё и где ещё делается «хорошее»-то. Вот это незнание и понижает энергию маленьких творцов великого дела.
Товарищ Гурков пишет:
«Плохое привело к тому, что мы свернули голову буржуазному строю».
Это — неверно. Если бы не знали «хорошего», так не почувствовали бы в себе силы «свернуть голову плохому» для того, чтобы «хорошее» стало общим достоянием всей массы трудящихся, к чему и стремится товарищ Гурков.
Товарищ Зайцев:
«Хорошее у нас воспринимается как нечто должное, абсолютно закономерное».
Прекрасный, гордый взгляд на дело! Но я говорю о том, что у нас видят «хорошего» меньше, чем его есть в действительности, а ведь то, чего не видишь, не воспримешь.
Товарищ Гольц:
«Самолюбованием заниматься некогда».
Речь ведётся не о «самолюбовании», а о том, чтоб все работники были широко осведомлены обо всём, что «хорошего» делается в Союзе Советов. Не надо забывать, что есть товарищи, которым любоваться не на что.
На моё, уж не очень значительное, письмо к товарищу Сапелову (см. в этом же томе — ред.) за десять дней отозвалось более 300 товарищей. Я считаю, что это очень хорошо, и очень благодарен всем откликнувшимся.
М. Горький
P.S. И очень рад, что почти всем товарищам понравилась идея издания еженедельника или двухнедельника более или менее полных «сводок» по культурной работе и Союзе Советов. Эти сводки, поднимая творческую энергию строителей новой жизни, дадут им в руки прекрасный материал для пропаганды.
М.Г. Сорренто 30 декабря 1927 г.
[Протест против суда над И. Бехером]
Талантливых людей сейчас очень немного. Европа XX столетия производит их скупо. Иоганнес Бехер — прежде всего талантливый человек. Я не могу судить о красоте и силе его стихов, но думаю, что они не уступают его прозе. «Люизит (единственная справедливая война)» Бехера — превосходное произведение художника, вдохновлённого любовью и ненавистью.
Иоганнеса Бехера ждёт наказание за то, что он страстно любит и страстно ненавидит.
Его будут судить люди, молящиеся Христу, которого убили за то, что он любил и ненавидел.
На мой взгляд, стало быть, на взгляд атеиста, тут маленькое противоречие, господа христиане. Но противоречия — дело настолько обычное у вас, что вы, наверное, не обратите на это особого внимания. Во время суда над Бехером вы будете руководствоваться чувством личной мести по отношению к человеку, дерзнувшему честно, бесстрашно и талантливо показать вам правду.
Я знаю, что европейская буржуазия нисколько не гнушается своих преступлений. Что может устрашить её после того, как она принесла в жертву миллионы людей на полях Франции?
Бехер потрясающе хорошо изобразил в своём «Люизите», как лучшие силы рабочих масс заживо сгорают в облаках ядовитого газа единственно для того, чтобы могли появиться на свете военные спекулянты Раффке и другие чудовища. Четыре года гнуснейшей бойни привели к тому, что часть победителей надолго обескровлена, а побеждённые вконец разграблены. Выиграл на этом только Третий, всё более глупеющий от гордости, потому что он уверен, что он умней и сильней, чем все остальные. Все — тайно или открыто — стремятся к новой бойне, которая обещает быть ещё бессмысленней и глупее прежней.
Один из «героев» «Люизита», Брац, с замечательным цинизмом заявляет:
«Война — необходимый фактор для развития культуры, наивысшая сила и проявление жизненности наших культурных народов.»
Вот это действительно чудовище, которому место в тюрьме. Вот кого надо предать суду!
Если Иоганнес Бехер будет осуждён, это будет равносильно оправданию авантюристов и проходимцев типа Браца.
Мне кажется, буржуазии давно уже следовало бы понять, что такие «меры самозащиты», как суд над Бехером, как убийство Сакко и Ванцетти после семи лет мучений, не спасут её от неотвратимой гибели, а только усилят ненависть к ней и приблизят, таким образом, её падение.
Буржуазия уже ничего не может предложить. У неё уже нет тех средств, которые позволяли ей прежде держать и цепях рабочие массы. У неё больше нет никакой религии, никакой идеологии, которая могла бы оправдать её преступления.
Единственным основанием, благодаря которому она ещё держится, является бессовестная эксплуатация научных сил, обогащающих её промышленность и технику.
Но и это, конечно, ненадолго: люди науки отличаются большей проницательностью, чем остальные, и им, конечно, скоро станет ясно, что, работая на паразитов и «шиберов», они работают не для «культуры», а в ущерб народу и собственным интересам.
Я призываю всех честных людей протестовать против суда над Иоганнесом Бехером, виновным единственно в том, что он честен и талантлив.
Пришёл из деревни отличный поэт Сергей Есенин, быстро заставил полюбить его милые стихи; немножко чрезмерно возгордился этой дешёвой любовью; затем почувствовал дешевизну её и был многократно уязвлён завистью к его славе; затосковал:
