не тот, о котором я писал, — другой. Этот народ должен и может создать своих писателей и создаст. Он должен и может сделать всё, что он хочет, он сделает.
Дорогие товарищи, на Красной площади лежит Владимир Ильич Ленин. Здесь сидит коллективный Ленин. Этот Ленин должен как-то углубиться, он должен создать много Лениных, таких огромных, таких великих, таких настоящих, массовых, громадных Лениных. Должен создать, — вот что я вам скажу, товарищи.
И вот то, что вы должны создать и что вы можете создать, — это должно заставить вас относиться друг к другу лучше, чем вы относитесь. Цените выше друг друга. Вы достойны высокой оценки. Вы поверьте мне, я не преувеличиваю. Это вам говорит не художник и не литератор, вам говорит простой рабочий русский человек. (Бурные аплодисменты.) Это всё, товарищи. (Громкие аплодисменты, переходящие в овацию, оркестр играет «Интернационал».)
Письмо в редакцию газеты «Рабочая Москва»
Уважаемый т. редактор!
Будьте добры напечатать в «Рабочей Москве» прилагаемое письмо, не внося в него никаких изменений и поправок. Прошу Вас напечатать и мой ответ автору письма.
«Дорогой Алексей Максимович Женщина пролетарка к тому ж сейчас нахожусь безработной просит тебя не уезжать в Италию откажись от своей виллы будь настоящим пролетарским писателем и настоящим другом пролетариям всего мира если тебя щятают сейчас за границей что ты заболел большевизмом то болезнь большевизма самая здоровая в мире через болезнь большевизма человек делается самим здаровым сильным и новим человеком мы пролетари советской страны через большевизм идем к новой и светлой жизни и тебя дорогой наш друг завем итти понашему по пути пролетариев всего мира ибо этот истенний путь Гниль буржуазного прошлого на чисто мы еще не смели надеюсь Алексей Максимович ты останишся снами и поможеш нам домести оставявшею буржаазией вонючею нечесть и тогда пролетариат всего мира вздахнет свободной грудью Дорогой Алексей Максимович не обежайся на откровенность женщины пролетарки я также люблю тебя как брата и человека всем своим сердцем как любят тебя пролетариат всего мира Дорогой Алексей Максимович убедительно прошу как искренно любящая тебя сестра удели менутку ответа в рабочей Москве останишся ты с нами или нет, будь снами искренним и откровенным как мы больные большевизмом умеем каждому сказать правду в глаза но правду мы говорим тогда когда унечтожено бревно из своего глаза ибо з бревном в глазе показывать на сучек другова глаза это есть неправда и так дорогой брат Алексей еще стобой хотелось бы побеседовать но довольно если будиш мне отвечать то пиши в рабочею Москву безработной женщине, желаю тебе быть сильным здаровым любящая тебя безработная.»
Товарищ Безработная!
Сердечно благодарю за Ваше письмо, в котором я хорошо чувствую силу духа настоящей пролетарки-большевички. Получить такое письмо — большая радость. За эти дни я видел много прекрасной, творческой работы, много достижений, которые удивили и взволновали меня. Да, русский пролетариат может и умеет работать, да, он хорошо понимает, как надобно строить социалистическое государство, и строит его вопреки усилиям внешних и внутренних врагов повредить, помешать ему. Только люди, ослеплённые злобой, не видят этой чудесной работы. Но, товарищ, вижу я и теневые стороны жизни, чувствую и усталость работников и уныние, которое овладевает некоторыми из них, чувствую и холодные мещанские струйки в горячей атмосфере труда и творчества пролетариата. И если для борьбы с отрицательными явлениями жизни мои силы признаются Вами и подобными Вам нужными в Стране Советов, я, разумеется, останусь с такими, как Вы. Однако на зиму я, вероятно, уеду в Италию, где мною не кончена литературная работа, кончить которую здесь я не могу. Кстати: у меня там нет своей виллы. У меня никогда не было и не будет своих домов, своей «недвижимой собственности».
Ещё раз — спасибо Вам, товарищ, за дружеское письмо.
Ответное слово [на торжественном заседании ЦБК]
Прежде всего, уважаемые товарищи, благодарю вас за честь, что вы выбрали меня членом вашей огромной краеведческой семьи. Благодарю вас. Я всё-таки думаю, что основной моей работой, работой всей моей жизни, было не краеведение, а человековедение. (Аплодисменты.) Отнюдь не значит, что этим я умаляю значение краеведения, я только хочу сказать, что я начал жизнь среди людей, которые очень быстро заставили меня догадаться о том, что эти люди не могут написать книг, которые я читал, и что в книгах, которые я читал, нет этих людей. Отсюда явился совершенно естественный логический вывод — где-то есть какие-то другие люди, которые пишут книги и о которых пишут книги. Земляки мои не должны обижаться за это на меня, так как это было в ту пору, когда земляков, которые здесь присутствуют, не было ещё на земле, не было. Те мои земляки были очень скучны… Однажды один из квартирантов дома, где я жил, полковой священник Соловьев на жалобу одного гимназиста, покушавшегося на самоубийство, ответил таким утешением: «Живи, как зерно в мешке зерна». Вот. Так я думаю, что такие люди внушили мне очень рано догадку, что где-то есть другие люди, которые пишут книги, форсунки делают. В нашем городе ходил по улице человек с рыжей лисьей бородкой и в криво надетом картузе, и все говорили, что он делает форсунки, и это сделало то, что этот человек чем-то отличается от всех других. Звали его Василий Иванович Калашников. И многое намекало мне, что возможны другие люди; и вот я начал присматриваться, искать, как их найти? И таким Диогеном без фонаря я ходил лет пять, от двенадцати до семнадцати лет, потом — Казань, потом я стал встречать людей, которые действительно были — другие люди, у них были какие-то другие мечты, они говорили о другом, они думали о неизвестном мне — о народе, что они видят его — как на ладони, сколько земли ему не хватает, сколько лошадей надо. Они заботились не о пирогах, к обедне не ходили и так далее и так далее. О том, как я жил, много уже писали, мне, собственно, не о чем говорить; я читал, читаю и думаю, понимаете, что, пожалуй, это не я (Аплодисменты), очень похоже, но как будто — о моём брате.
А если говорить о настоящей серьёзной дороге, то надо перейти к текущим дням: десять — двенадцать дней, которые я прожил в Москве. Я уже не раз говорил о том, что здесь совершается большая работа, а за работой стоит сила, которая творит, — это меня очень волнует и радует, я вижу много теневых сторон, они неизбежны, но это делает ещё ярче то, что здесь делается, ещё резче просвечивает, — я говорю о работе, о строительстве. Здесь такая сила, и — что особенно с каждым днём меня так удивляет и радует и как-то особенно всё более глубоко волнует, право, я не преувеличиваю, буквально меня физически оздоровляет, — это та атмосфера, в которой я живу, то обилие действительно работающих людей, — людей, работающих не на себя, а для огромного дела, — вы знаете, как оно называется. Масса рабочих, культурная сила, сейчас везде и всюду развивается, начиная с четырнадцатилетних ребят. Вы можете себе представить, как я был удивлён сегодня утром, когда ко мне пришли трое мальчишек, которые приехали из Харькова, где семь лет существует колония моего имени. Это — колония социально опасных, там 400 человек. И вот трое из них приехали ко мне. Один — довольно крупный вор-рецидивист, судившийся три раза и приговорённый в общей сложности на семь лет, теперь — студент харьковского университета, живёт в Харькове и всё свободное время проводит в колонии. Рядом с ним — четырнадцатилетний мальчик, беспризорный, сирота и тоже воришка-карманник. Ему четырнадцать лет, он маленький, плотный, веснушчатый, немного рябой, с очень быстрым взглядом, очень милый, он командует отрядом в 70 человек таких же, как сам. Третий мальчик — музыкант, играет на чём-то. Вот такие вещи меня прямо поражают: встретить воришку, у которого — 70 человек подчинённых? Вся колония разделяется на 24 отряда, и я каждые три месяца получаю 24 письма, и вот три месяца тому назад они писали хуже, теперь пишут грамотнее и лучше. Или то, что я увидел в колонии ГПУ, это можно сделать только в такой стране невероятно дерзких и страшно талантливых людей, — это чёрт знает какая нация! Талантливая нация! Я не знаю ни одной страны, где в области искусства, — о театре и говорить нечего, — и в литературе так много сделано, продвинуто, — это что-то фантастическое. Даже вот сейчас, когда я вижу перед собой несколько сот человек работников науки, я думаю: явь ли это? Шесть лет — ничтожный срок, каким образом всё это случилось, я не усваиваю этого, понимаю, но не усваиваю. Отсюда моё восхищение и, я бы сказал, некоторая восторженность этой работой, но я не понимаю того процесса и энергии людей, живших в таких тяжёлых условиях, переживших великие драмы, как они могут вершить это великое дело. Нельзя понять это как моё стремление хвалить, нет, право, не в этом дело, просто хотелось бы всё усвоить, чтобы этот процесс скорее преобразовался в какие-то формы, какие-то образы, усвоить это — а нет, не усваиваю!
Вы знаете, я кончу, потому что я, кажется, не то говорю. (Аплодисменты, крики: «Просим!», «Просим!») Довольно, довольно. Если бы у меня была длинная рука, я протянул бы её вам, каждому из вас, чтобы крепко пожать ваши и передать вам, ну хотя бы десятую часть того чувства, которое я испытываю. Прекрасные люди живут в России, прекрасные люди вы!..
О займе индустриализации
Один из журналистов спросил меня: как я отношусь к займу индустриализации народного хозяйства?
Мне кажется, что подписка на этот заём — прямая обязанность каждого мало-мальски сознательного гражданина Союза Советов. Ведь ясно, что для того, чтобы создать свободное и справедливое социалистическое государство рабочих, необходимо вооружиться совершеннейшей техникой, необходимо построить сеть заводов и фабрик, которые дали бы населению страны всё, в чём оно нуждается. Население само и должно дать денег на производство всего, что ему необходимо. Капиталисты Европы на это дело денег не дадут. Им кажется, что русский рабочий народ истощает в труде восстановления промышленности в своей стране последние свои силы. Они не знают, как велик запас этих сил и как талантлив народ, который они хотели бы экономически поработить, так же как встарину им удалось поработить индусов и китайцев.
Наш крестьянин и рабочий не может попасть в тяжкий плен европейского капитала, наши труженики
