этого облагораживающего и возбуждающего к творческой деятельности влияния революционной энергии партии пролетариев, марксистов-ленинцев?
Тот факт, что буржуазия создала науку, искусство, технику, явно и очевидно нуждается в серьёзной поправке. Поправку эту вносит современная нам буржуазная действительность. Она говорит нам, что лавочникам всех стран наука, искусство, техника — не дороги, что буржуазия ради сохранения своей власти и спокойной жизни готова отказаться и легко отказывается от всего, чем гордилась как своей культурой. Можно думать, что этот отказ так лёгок не только потому, что лавочники испуганы до смерти, но и потому, что культура не была их органическим творчеством. Культуру буржуазии создавали её «блудные дети», её отщепенцы. Биографии крупных деятелей культуры почти все говорят нам о том, как трудно было мастерам культуры, искусства, техники бороться со своекорыстным, идиотическим консерватизмом лавочников.
Наша, социалистическая культура начата рабочим классом, и она будет органическим его делом, воплощением его энергии, его дарований и талантов, она будет именно такой — или её не будет, что — невозможно. Нашу культуру строят удивительно даровитые и дерзкие люди: бывшие батраки, батрачки, рабочие, работницы, ныне — уже мастера своего дела. Они — плоть от плоти и кость от кости своего класса, они — не отщепенцы, они органически связаны со своим классом. Работая в его интересах, они не видят своих отцов врагами своими и уже являются учителями отцов, ибо отцы видят, что дети, унаследовав революционную энергию, умеют заострять и усиливать её наукой, философией, техникой и что в эту работу входят всё новые и новые тысячи работников культуры.
Желаю вам, товарищи, ещё больше, шире, глубже развить вашу чудесную силу, преобразующую мир. (Продолжительные, бурные аплодисменты.)
По поводу одной дискуссии
19 января «Вечерняя Москва» между прочими «новостями дня» сообщила, что «закончилась организованная ГИХЛ дискуссия о «Брусках» Ф.И. Панферова.
В своём заключительном выступлении товарищ Панферов заострил вопрос о языке советской художественной литературы.
Автор «Брусков» считает, что у нас в последнее время много говорят о языке, но никто не говорит о языке революции. Эта тема совершенно выпадает из поля внимания критиков: они предпочитают рассуждать о языке Бунина, Толстого, других классиков, но не замечают нового языка, созданного революцией.»
Образцов нового языка товарищ Панферов не привёл, но остановился на защите права своего пользоваться нелепым словом «скукожился», утверждая, «что это слово употребляют миллионы: это не то, что «сжался», «стушевался», а именно «скукожился».»
Считая себя обязанным бороться против засорения русского литературного языка неудачными «местными речениями» и вообще словесной шелухой, я обращаю внимание товарищей литераторов на следующее: признано, что народный русский язык, особенно в его конкретных глагольных формах, обладает отличной образностью. Когда говорится: с-ёжился, с-морщил-ся, с-корчил-ся и т. д., мы видим лица и позы. Но я не вижу, как изменяется тело и лицо человека, который «скукожился». Глагол «скукожиться» сделан явно искусственно и нелепо, он звучит так, как будто в нём соединены три слова: скука, кожи, ожил. Разумеется, что не стоило бы спорить по поводу включения в литературный язык одного уродливого слова. Но дело в том, что у товарища Панферова, несмотря на его бесспорную талантливость, отношения с литературным языком вообще неблагополучны. Он почему-то думает, что над русской литературой всё ещё тяготеет словарь Даля, который вообще не тяготел над ней, и он как будто забыл, что литература наша обладает богатым языковым материалом «народников», а также лексиконами таких своеобразных «стилистов», как Герцен, Некрасов, Тургенев, Салтыков, Лесков, Г.Успенский, Чехов. С этим прекрасным наследством наши молодые писатели плохо знакомы и как будто не хотят знакомиться, удовлетворяясь такими пошлыми образцами «словотворчества», как, например, «катись колбаской», «дать пять» и т. д.
Товарищ Панферов думает, что слово «обезрадить» — новое слово, но за пятьдесят лет до наших дней шерстобиты-пимокаты, отправляясь с Верхней Волги на Урал, в отхожий промысел, пели:
«Ой, закружит, завихрявит молодого паренька…
Обезрадостит чужая, чужа дальня сторона.»
Песня эта цитируется в одной из статей М.А.Плотникова об отхожих промыслах крестьян Верхней Волги, включена и в «лубочные» песенники И.Сытина.
Слово «обезрадостил» звучало и в одной из многочисленных песен казанских проституток. По Панферову, слово «обезрадили» рождено в годы, когда у мелкого собственника взяли лошадь, «приносившую ему радость», и привели её на колхозный двор. Или выражение — «душа на место встала». Оно выражает целую эпоху: крестьянин пришёл в колхоз и, когда поверил в него, получил трудодни, почувствовал, что все беды отвалились, у него «душа на место встала».
Это тоже не «новая» фраза: ею давно пользовались после пережитого испуга или огорчения. Вообще товарищ Панферов очень беззаботен и небрежен там, где требуется точность; он пишет: «блевать, где застанет блевотина», «притоптывая ногой, точно она была костяная». Стеклянная «пыль» у него одновременно и «стружка» и «опилки», на соснах «лопаются почки», — такими «описками» испещрена вся третья книга «Брусков».
В словах он не экономен и часто пишет так:
«Он тоже видел перед собой рысака, но восхищался другим — гордостью, тем, как гордо держит рысак свою с навострёнными ушами голову.»
Подчёркнутые семь слов явно лишние в этой фразе. Иногда он рассказывает нечто невозможное, например: в ладонь человеку «впилась мельчайшая стеклянная стружка-пыль». «Он кинулся к топке, зачерпнул рукой раскалённую стеклянную лаву и быстро, почти касаясь ладони, несколько раз провёл ею, и опилки растаяли, освобождая кожу». Это не очень ясно рассказано, но вполне ясно, что человек, который зачерпнул голой рукой раскалённую лаву для того, чтоб этой лавой расплавить стекло в коже своей ладони, человек этот — «чудотворец».
Панферов утверждает: «Я пишу языком миллионов». Это совершенно неверно. Он часто пишет слова так, как они произносятся: например, «поедим» вместо — поедем, «трюжильный» вместо — двужильный, «пыжжай». Почему «пыжжай»? У нас есть области, где миллионы произносят это слово правильно — «поезжай», есть области, где говорят — «паезжай», говорят и с «апострофом»: «п’езжай». Речевые капризы нашей страны весьма многообразны. Задача серьёзного литератора сводится к тому, чтобы отсеять, отобрать из этого хаоса наиболее точные, ёмкие, звучные слова, а не увлекаться хламом вроде таких бессмысленных словечек, как «подъялдыкивать», «базынить», «скукоживаться» и т. д. Кстати, «базынить» Панферов употребляет для определения шума. Я слышал это слово в Галещине Кременчугского уезда, там «базынить» значило: сплетничать через перелаз плетня.
Можно бы, конечно, не отмечать словесных ошибок и небрежной техники литератора даровитого, но он выступает в качестве советчика и учителя, а учит он производству литературного брака.
Признавая, что «молодые писатели могут нахватать ненужные слова и наполнить ими литературу,» Панферов говорит:
«Но я всё-таки за то, чтобы писатели тащили эти слова в литературу. Я ставлю вопрос так, что если из 100 слов останется 5 хороших, а 95 будут плохими, и то хорошо.»
Это вовсе не хорошо, это преступно, ибо это есть именно поощрение фабрикации литературного брака, а его у нас вполне достаточно «творится» и без поощрения товарища Панферова.
Пять лет
Время измеряется скоростями движения и обилием впечатлений, обусловленных движением, которое, в существе и смысле своём, есть развитие жизни от простейшего к сложному. Эта истина особенно наглядна и легко освояема у нас, в Союзе Социалистических Советских Республик, — в стране, где высшая и тончайшая из всех энергий природы — разум человека — завоевал себе социально не ограниченную свободу творчества. В неоспоримости этого факта убедились бы даже и закоренелые скептики, даже люди, которые притворяются слепыми и глухими в отношении к действительности, — убедились бы, если б подвели итог всей массе успехов работы разума в деле организации новых, социалистических форм жизни, а особенно — успехов в области науки, которую новая действительность революционизирует всё более решительно, предоставив ей широкие условия свободной деятельности.
Истекло пять лет со времени «выхода в свет» первой книжки этого журнала. В пятидесяти четырёх его книжках он пытался знакомить читателей с успехами в различных областях их работы, общая цель которой — изменить внешние условия бытия и тем самым перестроить «внутренний мир» людей, воспитанных веками насилия самодержавного гнёта и классового общества. Редакция журнала напоминает о своей работе только для того, чтобы рассказать, как она понимает причины недостатков журнала. Читатель относился к нему с явным интересом, об этом свидетельствует тираж, который возвышался до 100 тысяч и, судя по требованиям читателей, мог бы возрасти вдвое больше, но — сокращался по недостатку бумаги.
Отношение читателя резко противоречило отношению критики и литераторов. Критика как бы не замечала работы издания, которое ставило целью своей ознакомление трудовой массы с результатами её труда. Недостатки журнала критикой не отмечались.
Наиболее талантливые и грамотные очеркисты редко снисходили до публикации своих работ на страницах «Наших достижений». Если они заботились о расширении своей популярности в массе читателей, они гораздо быстрее добились бы её, печатаясь в журнале, тираж коего превышает тиражи «толстых» — «Нового мира», «Красной нови», «Звезды». Дело, должно быть, не в популярности, а в том ложном эстетизме, который считает очерк «низшей», мелкой формой литературы. Затем, возможно, что очеркисты полагают: печатаясь в толстых журналах, они сопричисляются к литературной «головке» — к аристократии. Если эта догадка моя правильна — она знаменовала бы отсутствие в некоторых литераторах чувства подлинного демократизма, неизбежного и обязательного в стране, где создаётся «государство равных».
Недостатки и промахи журнала «Наши достижения» частично объясняются тем, что редакция работала и работает с молодёжью, которую приходится много и настойчиво учить. Это, разумеется, «не очень плохо, но и не совсем хорошо», ибо, если при этом условии выигрывают единицы, — читатель, в массе, проигрывает. Журнал мало даёт материала об успехах и достижениях работы научно-исследовательских институтов и отдельных работников науки. Это объясняется тем, что сами учёные как будто не считают нужным осведомлять миллионы читателей о своих заботах и трудах по защите их жизни и здоровья, о фактах влияния науки на рост техники, об открытиях, которые всё более обогащают нашу страну. Кроме того: когда люди науки пишут для широких масс, — они пишут крайне тяжёлым языком, перенасыщенным специальной терминологией. Для того, чтобы редактировать их статьи в направлении простоты, удобочитаемости, необходим специалист, а в составе редколлектива такой специалист отсутствует. В коллективе журнала, ведущем очень сложную работу, всего три литературных работника.
Сказанное о работниках науки относится также к изобретателям, роль которых в общей работе страны становится всё более видной и значительной. Вообще у журнала очень много недостатков. Устранение их — задача наступающего года. Журнал будет перестроен, реорганизован — это «дело чести» его редколлектива. Чем более ясно будет видеть наш читатель-труженик общий итог разнообразной своей работы, тем более благотворно это будет влиять на рост его энергии и на его культурный рост.
Соглашаясь, что журнал этот слабо отражает культурно-революционный
