не к роду матери, за признание собственности его собственностью и собственностью его рода, а не собственностью жены и её рода. Эта борьба была тем тяжелее, что по мере развития труда женщина не отставала от мужчины, а становилась всё более искусной, опытной, работоспособной. На стороне мужчины была только сила, и его борьба была борьбой за власть, ставила целью своей экспроприацию житейского опыта женщины и цели этой достигла, поработив женщину, сделав её «собакой моего хозяйства», как определил её роль некий орочанин.
Даже очаг, огонь мужчина сделал своим очагом, очагом собственного рода. Миф о Прометее, похитителе огня с неба, вначале был, вероятно, жреческим мифом, он отнимал у женщины её первенство в деле освоения огня, богоборческим этот миф стал много позднее.
Невозможно ничего создать, вообразить, не опираясь на реальности, на факты. Легендарные битвы с амазонками могли и не быть в тех формах, как повествует предание, но, очевидно, они были в каких-то формах. «Похищение сабинянок» можно объяснить недостатком количества женщин у римлян, но также и необходимостью похитить женщин не только «как таковых», но как искусных мастериц: прях, ткачих и т. д. Возможно, что и «умыкание» девиц во многих случаях объяснялось стремлением выкрасть у соседей хороших работниц в рабыни.
Видеть — не всегда значит ведать, познавать; основа познания — трудовой опыт, а не «умозрение». Допустимо, что мужчина видел больше, чем женщина, но его познание ограничивалось узким ремеслом охотника, который узнаёт для того, чтобы убить.
У осёдлой женщины процесс накопления знаний должен был развиваться по линии охраны жизни, здоровья, расширении средств питания, облегчения условий труда. Крайне значителен тот факт, что историки религии почти ничего не говорят о том, какова была роль женщины в процессе организации религиозных культов.
Весьма вероятно, что основоположниками религиозного мышления явились хранители очага и что это были старики, уже нетрудоспособные, но обладающие широким опытом зверобоев и знанием общественных норм поведения и поэтому авторитетные для племени охотников.
Здесь уместно указать, что роль огня и воды как возбудителей способности воображения недостаточно оценена исследователями религии. Грозная, но и благотворная сила огня, его жизненность и неукротимая жажда пожирать, истреблять, его ослепительная красота и хитрость действий, его весёлая игра, которая придаёт мясу зверя приятный вкус, превращает дерево в дым и пепел, заставляет рассыпаться камень, а иногда плавит его в жидкость, уничтожает воду и, уничтожаясь ею, гневно шипит и обращается в подобие дыма, — эта разнообразная, чудодейственная сила неоспоримо и мощно должна была действовать на развитие воображения первобытного человека. Приблизительно так же действовала и вода, — человек видел её всюду в мире, знакомом ему: вода была и в его теле, она сочилась из сырого дерева, положенного в огонь, человек видел своё отражение в непрерывно текущем ручье, в реке; течёт вода, но не смывает, не уносит с собой его образ, а соединяясь с огнём, она или губит его или же исчезает, вздымается в небо вместе с дымом, как дым, и затем так же, как огонь звёзд и молнии, падает с неба дождём. Всё это человек видел. Но, как сказано уже, между ведением и видением, пассивным созерцанием явлений, есть существенное различие. В.Соловьев, один из религиозных мыслителей, определяет способность видения как такую, которая возникает якобы независимо от разума человека, не подчиняясь явлениям реального мира, и создаёт образы и картины инобытия, в коем действуют таинственные «высшие силы».
Приписать эту способность первобытному человеку значило бы — поставить его рядом со Сведенборгом и другими визионистами. Первобытный рядовой человек был антропоморфистом, в начале сознательного отношения своего к явлениям природы он искал в ней сходства с самим собой. Для своей борьбы с природой он не нуждался в метафизике. Он не обоготворял, а только «одухотворял природу» «по образу и подобию своему». Именно поэтому он считал себя способным бороться с природой посредством магии и чародейства, в которых не было тогда ничего нарочито «духовного», то есть метафизического. Сознание силы своего слова, молитвы — как магия заклинания, а не как прошения.
Буржуазные историки культуры заботились не о разоблачении смысла фактов, а о подборе материала для заранее предусмотренных выводов: они искали в доисторическом прошлом не древнего рабочего человека, основоположника культуры, о котором говорят археология и этнография, а «компаньонов» этого человека — богов, без которых он якобы не мог жить.
Метафизика необходима не для борьбы с природой, а для борьбы против человека. Боготворчество возникало не по мотивам, излюбленным историками древних религий, а из стремления жрецов к самоутверждению, к оправданию своей власти над людьми. Разумеется, крайне трудно проследить рост реалистической мысли, возбуждённой процессами труда и борьбы человека за жизнь. Но изучение первобытной культуры началось в XVIII веке, а материал изучения претерпел за тысячелетия бесчисленные и существенные изменения путём скрещивания и слияния разнородных племенных и расовых воззрений.
Допустимо, что у человека уже на основе примитивной практики явилось своего рода «предчувствие» возможности преодолевать природу и он начал представлять себе себя же самого героем, чудотворцем даже богом, но это всё-таки не значит — метафизическим, сверхреальным существом, потому что боги Олимпа — вполне реальные «аристократы», а боги Эдды — типичные норвежские крестьяне. И вообще языческие боги в большинстве своём — искуснейшие мастера различных ремёсел, к чему и сводится всё «идеальное» в их образах.
Анимизм, который приписывается первобытному человеку, — это уже весьма крупный шаг к «идеям» Платона и обличает идеализм жрецов, а также историков культуры, но никак не идеализм первобытного работника земли, который имел все основания быть антропоморфистом и — никаких для того, чтобы мыслить идеалистически.
Фетишизм можно понять как явление регрессивное, каким он наблюдается в наши дни. Первоначально фетиши могли быть целебными средствами, и если они «обоготворялись» — что не очень прочно установлено, — то обоготворялись после утраты представления о первоначальной их значимости, как это можно видеть в медицине Востока, на тысячелетия древнейшей, чем европейская. Фетишей, утративших своё практическое значение, но сохранивших память о таковом, весьма много сохранилось в обиходе знахарей и знахарок. Таков «Пантелеймонов корешок», его хранят в «божнице», вместе с иконами, и дают носить на гайтане тельного креста через день, он будто бы помогает против всех недугов. Это корень майской полыни, всего за сотню лет до наших дней его варили и давали в тесте только больным лихорадкой. Моя бабушка лечила фурункулы куском окисленной меди, нагревая её на берёзовых углях и прикладывая к чирью. Она хранила эту медь тоже в киоте иконы, вынимая «фетиш», крестилась и утверждала, что этот зелёный металл — «змеиная кость», окаменевшая кость змеи. У цыган-«коновалов» есть особо чтимые ими таинственные инструменты и куски кожи, которые никогда не употребляются при лечении лошадей, — наверное, это тоже «фетиш», первоначальное значение коего забыто.
Известно, что фетишизируются инструменты и материалы, здесь фетишизм тоже сливается с древним началом своим — антропоморфизмом, то есть наделением вещей человеческими качествами.
Один из историков культуры сообщает такой факт: негр, выходя из своей хижины, запнулся за камень и, сказав: «Ага, это ты», «сделал камень своим фетишем». Это типичный случай быстроты умозаключения, но — не со стороны негра. В этом случае, как и в большинстве подобных, не объясняется, что же именно сделал негр? Вкрепил камень в одну из щелей своего жилища, втоптал его в землю перед порогом хижины или что ещё?
В рукописном «Житии присноблаженных Петра и Февронии, князей Муромских, к чему присовокуплена история града Мурома до воцарения дома Романовых» рассказывается, что после «Смутного времени» крестьянам запрещено было иметь боевое оружие: рогатины для охоты на медведей и даже топоры хранились во дворе воеводы, он их выдавал «по нужде». Но крестьяне «злокозненно» прятали «оружие» под порогом избы, с внутренней стороны двери. В 90 или в 91 году около Елатьмы, ломая с товарищем старую избу на дрова, мы нашли под порогом обломок железа, и, когда товарищ швырнул его прочь, собственник избы поднял железо, бережно вытер его полой армяка и объявил нам, что железо кладут под порог «для храбрости» и во славу Георгия Победоносца, который «храбёр был, змея одолел». «Раньше попы тихонько святили железо, но теперь запрещено».
Это гораздо более «фетиш», чем камень негра, и, на мой взгляд, этот факт рассказывает о том, откуда и как иногда являются фетиши.
Когда ребёнок ударится об угол стола или другую мебель, матери и няньки советуют ребёнку отвечать на удар ударом, внушая ему, что дерево или камень могут чувствовать боль и обиду боли.
Известно, что культурные люди наших дней ругают предметы, причинившие им боль или сопротивляющиеся их силе, ругают как существа, способные слышать и чувствовать гнев человека, — этим люди обнаруживают унаследованный из древности бытовой антропоморфизм. Антропоморфизм этого типа возник из процессов работы и выражает вполне естественное стремление человека наделить предметы реального мира — материалы и орудия труда — человеческими свойствами, для того чтобы понять и освоить их.
В то же время человек наименовал качествами материалов и орудий труда наиболее характерные особенности своей психики, её твёрдость или мягкость, остроту зрения и ума, гибкость мышц, быстроту своего передвижения в пространстве сравнительно со скоростями течения воздуха и воды.
Это отсутствие склонности к созданию идеалистических фантасмагорий, к религиозному «творчеству» у женщины вовсе не было только результатом её пассивности, подчинения и т. д. Мужчины в своём охотничьем коллективе больше нуждались в грубом воздействии на полузвериное сознание, в испытаниях, внедрении правил поведения посредством общественных церемоний, чем женщины, выраставшие в атмосфере дисциплинирующего и воспитывающего человека постоянного и упорного труда. Особенно важную роль фантастика должна была играть в период борьбы патриархальной семьи против рода, патриархальной семейной собственности против коммунистических родовых пережитков, — в период, когда мужчина налагал оковы на женщину. Но и в сознании мужчины вместе с ростом и развитием труда должны были возрастать не столько фантастические, сколько рациональные материалистические элементы.
Процессы труда не могли внушить человеку тяготения к метафизике, не могли возбудить в нём поисков «первопричины причин» всех явлений природы, сновидений, «смысла жизни», «тайны смерти» и прочих домыслов, кои приписываются ему историками первобытной культуры.
Хотя его трудовая техника развивалась медленно и на протяжении многих веков результаты его деятельности были ничтожны, но всё-таки он не мог не видеть, что его труд изменяет мир, утверждает его хозяином на земле. Эта деятельность должна бы отразиться в древнем устном творчестве людей труда — в фольклоре. Но, изучая фольклор, мы почти не находим в нём сказок и преданий, которые говорили бы о том, как были приручены собака, лошадь, корова, птицы, как построено первобытное судно,
