к умерщвлению плоти, а это отразилось, разумеется, очень тяжело на положении женщины. В некотором и весьма серьёзном противоречии с учением апостола Павла находится известная легенда о «либеральном» отношении Христа к евангельской грешнице; но либерализм этот можно рассматривать как оправдание проституции.
Муза буржуазной истории — женщина, и тоже приучена к молчанию. Молчит она о многом, неугодном и враждебном владыкам жизни, в частности, молчит и об участии женщин в яростной внутрицерковной борьбе Востока и Запада, о влиянии женщины на «еретическую мысль», о её вражде против аскетизма церковников. Благосклонно упоминая о заслугах немногих римских «матрон» в процессе пропаганды христианства, даже наградив их чином «святых» и «преподобных», история церкви ни слова не говорит о женщине — активном враге своём, а такой враг должен был существовать.
Историки рассказывают о распрях, убийствах и кулачных боях епископов на вселенских соборах как о метафизических поисках «правоверия», но само собой разумеется, что подлинный смысл четырёхвековой драки правоверных с «еретиками» может быть понят только как столкновение интересов Рима с интересами его восточных колоний. В числе обвинений, выдвинутых против «отца правоверия», епископа Александрии Афанасия, было обвинение в том, что, когда Рим встал на сторону еретика Ария, Афанасий запретил снабжать Рим пшеницей. Как бы ни была забита женщина, но, будучи «хозяйкой», она не могла равнодушно относиться к вопросу о «хлебе насущном». Изредка о бунте женщин против церковников рассказывают «светские» писатели, например Амедей Тьерри о борьбе императрицы Евдоксии против аскетизма Иоанна Златоуста. Известно, что Византия в VI веке «подчинилась вредоносному влиянию женщин», из них весьма значительной фигурой является жена императора Юстиниана Великого, Феодора. Дочь сторожа в амфитеатре Константинополя, с малых лет актриса и проститутка, она, став императрицей, заботилась об улучшении быта женщин, устраивала школы для девушек, издала законы, коими расширялись гражданские права женщины, ограничивался произвол мужа, наказывались соблазнители девиц. Но фактов такого значения немного сохранилось в «памяти истории». Причина её забывчивости очень проста: немедленно после того, как религия христиан была признана государственной, церковники, благодарно наградив жуликоватого императора Рима чином «равноапостольного», начали истреблять храмы и — особенно усердно — литературу язычников. Этот способ борьбы против враждебной мысли стал привычкой церкви Христовой, он был применён и к борьбе с еретиками. «Еретики» написали немало книг, но все эти книги истреблены, и потому, что они остались известными почти только по сочинению «святого» Иринея, епископа Лионского, из его озлобленного рассказа о ересях трудно уловить общие социальные причины ересей и общий — политический — их смысл.
Женщины Византии, вероятно, не писали еретических книг. Но очень трудно допустить, чтоб язычницы колоний Рима на Востоке и Западе приняли христианство с его проповедью «умерщвления плоти» без борьбы, без вполне естественного и активного сопротивления изуверству секты, которая убеждала бросать мужей, жён и бежать в пустыню для уединённых молитв о спасении души и о прощении грехов его. Не следует забывать, что основой борьбы язычников и христиан, еретиков и правоверных были классовые противоречия и вырастающая из них национальная и бытовая вражда и что, повторяю, церковь, признав союзниц своих «преподобными», «святыми», должна была иметь и врагов среди женщин. В частности, она, вероятно, имела врагов среди иконопоклонниц. В VIII веке часть церковников утверждала, что почитание икон — возврат к идолопоклонству, и на протяжении более столетия иконоборцы жестоко, до драк, спорили с иконопоклонниками. Когда Лев Исавр, император, запретил украшение церквей и домов иконами, драки на улицах и в церквах приняли уже форму вооружённой борьбы, и в ней «особо яростно, по природе своей злобные, участвовали во множестве женщины». Это участие гораздо проще, естественнее объяснить не «природной злобностью», не «чувством веры» в икону, а интересами ремесла, широко распространённого и, наверное, хорошо оплачиваемого. Иконы писали монахи, но писали и миряне: мужья, отцы, братья женщин; могли писать и сами женщины.
О том, что сопротивление женщин церкви было оказано в каких-то формах, свидетельствует обильная литература Византии, посвящённая изображению женщины как источника всех дьявольских соблазнов, грехов и несчастий мира. Монахами в уединении монастырей, в каменной тишине пустынной Фиваиды, монахами, которые веровали во Христа, рождённого женщиной, составлялись сборники пошловатых и грязнейших библейских анекдотов, изречений; не брезговали авторы сборников и злыми выпадами против женщин со стороны греко-римских языческих писателей. А на одном из соборов епископы даже поставили вопрос: человек ли женщина? И только после длительных, горячих споров должны были признать: человек, ибо Христос, сын Марии, назван в евангелии «сыном человеческим». Церковная женоненавистническая литература Византии в дальнейшем послужит почвой, на которой с позорной пышностью разрастается такая же литература в Европе средних веков.
На развитие болезненно враждебного отношения к женщине особенно сильное и глубокое влияние оказало установление церковью монашества. Греческое слово «монос» значит один, «монастирион» — уединённое жилище. Идея обособления от мира, уединения человека для служения богам — идея, свойственная всем религиям. Принято думать, что в христианстве эта идея возникла из подражания апостолам Христа, людям, которые отрекались от мира для пропаганды учения, принятого ими как «вера». Проще и понятнее объяснить возникновение монашества из необходимости для церкви, для общин освободить себя от излишнего человеческого балласта, от людей неработоспособных, вздорных, слабоумных, ограниченных по природе своей. Уже в начале развития монашества епископы и пресвитеры поняли его экономическую выгодность для «общин верующих». Обязательное безбрачие монахов значительно сокращало расходы общины на помощь маломощным христианам. Вначале церковь требовала от посвящаемого в монахи двухлетнего «испытания поведения», но требование это вскоре было отменено, и чин монаха давали всякому, кто не заслуживал ничего лучшего. Это мнение подтверждается строгостью монастырских «уставов», коими запрещалось монахам лгать, обманывать друг друга, ссориться, а в уставе Пахомия Великого говорится о телесных наказаниях за воровство и бегство из монастыря. С каким трудом давалось монахам Фиваиды воздержание от «блуда» с женщиной, об этом говорит строгое запрещение держать в монастырях самок животных: ослиц, коз, собак и даже кур. Отсюда ясно, какое гнусное, уродующее человека значение должен иметь аскетизм христианских монахов в развитии ненависти к женщине как «сосуду скверны», «соблазну мира и пагубе его».
Учреждение монашества внушило епископам идею запретить браки и для «белого» духовенства; этим запрещением церковь окончательно уничтожила общность церковного имущества, оно переходило в руки епископов и пап, безответственных пред мирянами, усиливало светскую власть церкви, делало её ростовщиком феодалов, покупало их, стравливало друг с другом, обессиливало, а «князьям церкви», «наместникам Христа», предоставляло полную свободу наслаждаться всеми радостями жизни.
Снова, так же как в Византии VI столетия, в Риме X века христианства появляются женщины в тех ролях, которые оставлены за ними церковью, — X век назван «веком правления блудниц». Куртизанки, «распутные» женщины, преимущественно из среды дворянства, разорённого «заимодавцами Христа ради», возводили на престол «сына божия» своих любовников. Занимая «средину между богом и дьяволом», папа Иоанн XII, не стесняясь, устроил у себя гарем, исполнял церковные службы в конюшне, пил вино «за здоровье дьявола». Венедикта IX в возрасте двенадцати лет посадили на престол, подкупив епископов. Юношей он занимался вооружёнными грабежами, был изгнан «за развратную жизнь», но снова, тоже путём подкупа, возведён на престол; затем он продал сан свой одному из епископов. Некоторые из пап были отравлены своими конкурентами, и все «в печальный сей век диавольского наваждения повинны были во многих позорных делах, особенно же в прелюбодеянии». Лев X назвал христианство «сказкой», весьма выгодной духовенству. С этого века «народ» начинает понимать, чем были в существе своём «пастыри» его души, его «духовные вожди». Глубоко невежественный, безграмотный «народ» — ремесленник, крестьяне — смутно усвоив из евангелия его практические идеи примитивного коммунизма, видел в религии Рима социально организующее начало и видел, что безответственность власти совершенно развратила римскую церковь. Он знал, что чин и место епископа продаются и что епископом может быть любой богатый и честолюбивый дворянин, не имеющий специального богословского образования. Знал, что между покупателями происходят соревнования в повышении цен за наиболее выгодное место «духовного вождя». Ему известно было, как глубоко отравила духовенство эта наглая торговля «благодатью божией»: «богобоязненный» епископ города Ареццо Теобальд публично сказал, что он «заплатил бы тысячу фунтов серебра, только бы искоренить проклятых торговцев местами». Вместе с этим народ помнил, что церковные «каноны» первых веков считали церковное имущество «достоянием неимущих» и назначали его «в помощь бедным», и очень хорошо знал, что это имущество вырастает из налогов, которые он же платит в пользу церкви. Фра Дольчино с женой и товарищами уже поднял против церкви вооружённую руку. Как и в первых веках, епископы, скрыв социальные основания «еретичества» начала эпохи средневековья, придали ему характер метафизический, объяснили внушением дьявола, врага Христовой церкви. Дьявол по своей весьма похвальной привычке рассуждал правильно: в начале XI века он внушил южнофранцузской секте «альбигойцев», что «собственность — зло», ибо «мир принадлежит всем людям, а частная собственность нарушает равенство людей». За это еретическое верование папа Иннокентий III организовал «крестовый поход» против «альбигойцев»: свыше 20 тысяч жителей города Тулузы были убиты, и посол папы, наблюдая истребление людей, кричал: «Убивайте всех, всех! Бог найдёт своих!» Это не излечило еретиков, папе пришлось организовать второй поход против них, и граф Симон Монфор, командир войск церкви Христовой, перебил тысячи мужчин, женщин, не щадя и детей, разорил всю провинцию Прованс и получил её в собственность от благодарной и победоносной церкви. Победа сия относится уже к началу XIII века, накануне эпохи Возрождения в Италии, — эпохи, когда итальянская буржуазия, разбогатев, начала бороться против власти пап и аскетизма церкви, среди крестьянства и ремесленников стало разгораться революционное движение, особенно ярко выразившееся «крестьянскими войнами» в Германии и Богемии. В этом революционном движении снова воскресли идеи «альбигойцев», а это не могло не испугать буржуазию: опираясь на феодальное дворянство, она разбила крестьян, а церковь сожгла на костре Яна Гуса, одного из вождей крестьянства. Не прекращая политико-экономической борьбы против власти пап, буржуазия выдвинула в лице Мартина Лютера религиозного реформатора, который против евангельского лозунга «вера без дел мертва есть» выдвинул гораздо более удобный и лёгкий — «вера сама по себе так могущественна, что никакие добрые дела не могут с нею сравняться». Итак, достаточно христианину одной веры, не нужны ему дела, чтобы оправдаться. Раз не нужны ему дела, раз он безусловно освобождён от всех предписаний и велений, то он и безусловно свободен. Вот что является «христианской свободой». Учение — чрезвычайно удобное для грабительской деятельности буржуазии; весьма похоже, что идея буржуазных экономистов о свободе торговли и полном невмешательстве власти в экономические
