хочу ласки! нежной, сильной ласки, — я знаю поздно! Поздно! Я прошу вас, родная моя, помогите мне! Убедите его, что он ошибается, не любит!.. Я уже была несчастна… я много страдала… довольно!
Варвара Михайловна. Славная вы моя! Я не понимаю вашего страха! Если вы любите его и он любит вас — что же? Вы боитесь будущего страдания, но ведь, может быть, это страдание далеко впереди!
Марья Львовна. Вы думаете, это возможно? А моя дочь? Соня моя? А годы? Проклятые годы мои? И эти седые волосы? Ведь он страшно молод! Пройдет год — и он бросит меня… о, нет, я не хочу унижений…
Варвара Михайловна. Зачем взвешивать-рассчитывать!.. Как мы все боимся жить! Что это значит, скажите, что это значит? Как мы все жалеем себя! Я не знаю, что говорю… Может быть, это дурно и нужно не так говорить… Но я… я не понимаю!.. Я бьюсь, как большая, глупая муха бьется о стекло… желая свободы… Мне больно за вас… Я хотела бы хоть немножко радости вам… И мне жалко брата! Вы могли бы сделать ему много доброго! У него не было матери… Он так много видел горя, унижений… вы были бы матерью ему…
Марья Львовна (опуская голову). Матерью… да! Только матерью… я понимаю вас… Спасибо!
Варвара Михайловна (торопливо). Нет… вы не поняли… я не говорила…
(Рюмин выходит из леса с правой стороны, видит женщин, останавливается, кашляет. Они его не слышат — он подходит ближе.)
Марья Львовна. Вы не хотели сказать — и невольно сказали простую, трезвую правду… Матерью я должна быть для него… да! Другом! Хорошая вы моя… мне плакать хочется… я уйду! Вон, смотрите, стоит Рюмин. У меня, должно быть, глупое лицо… растерялась старушка!
(Тихо, устало идет в лес.)
Варвара Михайловна. Я иду с вами.
Рюмин (быстро). Варвара Михайловна! Могу я попросить вас остаться? Я не задержу вас долго!..
Варвара Михайловна. Я догоню вас, Марья Львовна, идите к сторожке. Что вы хотите сказать, Павел Сергеевич?
Рюмин (оглядываясь). Сейчас… я скажу… (Опускает голову и молчит.)
Варвара Михайловна. Почему вы так таинственно оглядываетесь? Что такое?
(В глубине сцены проходит Суслов с правой стороны на левую, он что-то напевает. Слышен голос Басова: «Влас, вы хотели читать стихи. Куда же вы?»)
Рюмин. Я начну сразу… Вы давно знаете меня…
Варвара Михайловна. Четыре года. Но что с вами?
Рюмин. Я волнуюсь немножко… мне страшно! Я не могу решиться сказать эти слова… Я хотел, бы… чтоб вы…
Варвара Михайловна. Не понимаю! Что мне нужно сделать?
Рюмин. Догадаться… Только догадаться!..
Варвара Михайловна. О чем? Вы говорите проще…
Рюмин (тихо). О том, что я давно уже… давно хочу сказать вам… Теперь… вы поняли?
(Пауза. Варвара Михайловна, сдвинув брови, сурово смотрит на Рюмина и медленно отходит в сторону от него.)
Варвара Михайловна (невольно). Какой странный день!
Рюмин (негромко). Мне кажется, всю жизнь я любил вас… не видя еще, не зная — любил! Вы были женщиной моей мечты… тем дивным образом, который создается в юности… Потом его ищут всю жизнь иногда — и не находят… А я вот встретил вас… мечту мою…
Варвара Михайловна (спокойно). Павел Сергеевич! Не надо об этом говорить: я не люблю вас, нет!
Рюмин. Но… может быть… Позвольте мне сказать…
Варвара Михайловна. Что? Зачем?
Рюмин. Ну, что же делать? Что делать?
(Тихо смеется.) Вот и кончено! Как это просто все… Я соби- рался так долго… сказать вам это… и мне было приятно и жутко думать о часе, когда я скажу вам, что люблю… И вот — сказал!..
Варвара Михайловна. Но, Павел Сергеевич… что же я могу сделать?
Рюмин. Да… да… конечно… я понимаю! Знаете, на вас, на ваше отношение ко мне я возложил все мои надежды… а вот теперь нет их — и нет жизни для меня…
Варвара Михайловна. Не надо говорить так! Не надо делать мне больно… Разве я виновата?
Рюмин. А мне как больно! Надо мной тяготеет и давит меня неисполненное обещание… В юности моей я дал клятву себе и другим… я поклялся, что всю жизнь мою посвящу борьбе за все, что тогда казалось мне хорошим, честным. И вот я прожил лучшие годы мои — и ничего не сделал, ничего! Сначала я все собирался, выжидал, примеривался — и, незаметно для себя, привык жить покойно, стал ценить этот покой, бояться за него… Вы видите, как искренно я говорю? Не лишайте меня радости быть искренним! Мне стыдно говорить… но в этом стыде есть острая сладость… исповеди…
Варвара Михайловна. Но что же… что я могу сделать для вас?
Рюмин. Не любви прошу — жалости! Жизнь пугает меня настойчивостью своих требований, а я осторожно обхожу их и прячусь за ширмы разных теорий, — вы понимаете это, я знаю… Я встретил вас, — и вдруг сердце мое вспыхнуло прекрасной, яркой надеждой, что… вы поможете мне исполнить мои обещания, вы дадите мне силу и желание работать… для блага жизни!
Варвара Михайловна (горячо, с тоской и досадой). Я не могу! Поймите вы — я не могу! Я сама — нищая… Я сама в недоумении перед жизнью… Я ищу смысла в ней — и не нахожу! Разве это жизнь? Разве можно так жить, как мы живем? Яркой, красивой жизни хочет душа, а вокруг нас — проклятая суета безделья… Противно, тошно, стыдно жить так! Все боятся чего-то и хватаются друг за друга, и просят помощи, стонут, кричат…
Рюмин. И я прошу помощи! Теперь я слабый, нерешительный человек. Но если бы вы захотели!..
Варвара Михайловна (сильно). Неправда! Не верю я вам! Все это только жалобные слова! Ведь не могу же я переложить свое сердце в вашу грудь… если я сильный человек! Я не верю, что где-то вне человека существует сила, которая может перерождать его. Или она в нем, или ее нет! Я не буду больше говорить… в душе моей растет вражда…
Рюмин. Ко мне? За что?
Варвара Михайловна. О, нет, не к вам… ко всем! Мы живем на земле чужие всему… мы не умеем быть нужными для жизни людьми. И мне кажется, что скоро, завтра, придут какие-то другие, сильные, смелые люди и сметут нас с земли, как сор… В душе моей растет вражда ко лжи, к обманам…
Рюмин. А я хочу быть обманутым, да! Вот я узнал правду — и мне нечем жить!
Варвара Михайловна (почти брезгливо). Не обнажайте передо мной вашей души. Мне жалко нищего, если это человек, которого ограбили, но если он прожился или рожден нищим, — я не могу его жалеть!..
Рюмин (оскорбленный). Не будьте так жестоки! Ведь вы тоже больной, раненый человек!
Варвара Михайловна (сильно, почти с гордостью). Раненый — не болен, у него только разорвано тело. Болен тот, кто отравлен.
Рюмин. Да пощадите! Ведь человек же я!..
Варвара Михайловна. А я? А я разве не человек? Я только что-то нужное для того, чтобы вам лучше жилось? Да? А это не жестоко? Я вижу, знаю: вы не один давали в юности клятвы и обещания, вас, может быть, тысячи изменивших своим клятвам…
Рюмин (вне себя). Прощайте! Я понимаю! Я опоздал! Да! Конечно… Только ведь и Шалимов тоже… Вы посмотрите на него… вы посмотрите, ведь и он…
Варвара Михайловна (холодно). Шалимов? Вы не имеете права…
Рюмин. Прощайте! Я не могу… прощайте!
(Быстро уходит в лес налево. Варвара Михайловна делает движение, как бы желая идти за ним, но тотчас же, отрицательно качнув головой, опускается на пень. В глубине сцены, около ковра с закусками, является Суслов, пьет вино. Варвара Михайловна встает, уходит в лес налево. С правой стороны быстро входит Рюмин, оглядывается и с жестом досады опускается на сено. Суслов, немного выпивший, идет к Рюмину, насвистывая.)
Суслов. Вы слышали?
Рюмин. Что?
Суслов (садится). Спор.
Рюмин. Нет. Какой?
Суслов (закуривая). Власа с писателем и Замысловым?
Рюмин. Нет…
Суслов. Жаль!
Рюмин. Не подожгите сено!
Суслов. Черт с ним!.. Да, они тут спорили… Но все это одно кривлянье… Я знаю. Я сам когда-то философствовал… Я сказал в свое время все модные слова и знаю им цену. Консерватизм, интеллигенция, демократия… и что еще там? Все это — мертвое… все — ложь! Человек прежде всего зоологический тип, вот истина. Вы это знаете! И как вы ни кривляйтесь, вам не скрыть того, что вы хотите пить, есть… и иметь женщину… Вот и все истинное ваше… Д-да! Когда говорит Шалимов, я понимаю: он литератор, игра словами — его ремесло, и когда говорит Влас, понимаю: он молод и глуп… Но, когда говорит Замыслов, этот жулик, это хищное животное, — мне хочется заткнуть ему глотку кулаком!.. Вы слышали? В хорошенькую историю он всадил Басова! Грязная история… Они сцапают тысяч пятьдесят… Басов и этот жулик, да!.. Но уже никто после этой истории не назовет их порядочными людьми! И эта гордая Варвара, которая все не решается выбрать себе любовника…
Рюмин. Вы говорите гадости! (Быстро уходит прочь.)
Суслов. Дурацкий кисель! (Справа выходит Пустобайка, он вынимает изо рта трубку и в упор смотрит на
Суслова.) Ну, чего ты уставился? Не видал людей? Ступай прочь!
Пустобайка. И уйду!.. (Медленно уходит.)
Суслов (разваливаясь на сене). «На земле весь род людской…» (Кашляет.) Все вы — скрытые мерзавцы… «Люди гибнут за металл…» Ерунда… Деньги ничто… когда они есть… (дремлет) а боязнь чужого мнения — нечто… если человек… трезв… и все вы — скрытые мерзавцы, говорю вам… (Засыпает. Дудаков и Ольга тихо идут под руку. Она крепко прижалась к его плечу и смотрит в лицо его.)
Дудаков. И… конечно — не правы мы оба… Завертелись, засуетились… и потеряли уважение друг к другу. Да и за что тебе уважать меня? Что я такое?
Ольга Алексеевна. Милый мой Кирилл… ты отец моих детей… Я уважаю… я люблю тебя…
Дудаков. Я устаю и… распускаюсь, и не могу удерживать мои нервы… а ты все так близко принимаешь к сердцу… и вот создается это адское положение…
Ольга Алексеевна. Ты у меня один в целом свете… Ты и наши детки! Ведь у меня — никого…
Дудаков. Ты вспомни, Ольга… когда-то мы с тобой… разве о такой жизни мечтали мы? (Юлия Филипповна и Замыслов являются за деревьями с левой стороны.) Да…
Ольга Алексеевна. Но что же делать? Что делать? Ведь у нас — дети! Они требуют внимания…
Дудаков. Да… дети… я понимаю. Но порой задумаешься…
Ольга Алексеевна. Милый мой!.. Что же делать?
(Уходят в лес.)
Юлия Филипповна (выходя, смеется). Торжественно и трогательно! Какой урок мне!
Замыслов. Это предисловие к пятому ребенку… или к шестому уже? Ну, милая Юлька, так я жду?
Юлия Филипповна (насмешливо). Уж я не знаю, как теперь… они были так милы… не вернуться
