деревьев появляется Ягодин.)
Левшин (спокойно). Да я что говорю? Пожил, подумал, ну и говорю…
Захар. Хозяева — не звери, вот что надо понимать… Ты знаешь — я не злой человек, я всегда готов помочь вам, я желаю добра…
Левшин (вздохнув). Кто себе зла желает?
Захар. Ты пойми — я вам, вам хочу добра!
Левшин. Мы понимаем…
Захар (посмотрев на него). Нет, ты ошибаешься. Вы не понимаете. Странные вы люди! То — звери, то — дети…
(Идет прочь. Левшин, опираясь руками на палку, смотрит вслед ему.)
Ягодин. Опять проповедь читал?
Левшин. Китаец… Совсем китаец… Что говорит? Ничего, кроме себя, не может понять…
Ягодин. Добра, говорит, хочу…
Левшин. Вот, вот!
Ягодин. Идем, а то вон они!..
(Идут в глубину сцены. Справа Татьяна, Надя, Яков, Синцов.)
Надя. Кружимся мы все, ходим… точно во сне.
Татьяна. Хотите закусить, Матвей Николаевич?
Синцов. Дайте лучше стакан чаю… Я сегодня говорил, говорил… даже горло болит.
Надя. Вы ничего не бойтесь?
Синцов (садясь за стол). Я? Ничего!
Надя. А мне страшно!.. Вдруг все как-то спуталось, и я уж и не понимаю… где хорошие люди, где — дурные?
Синцов (улыбаясь). Распутается. Вы только не бойтесь думать… думайте бесстрашно, до конца!.. Вообще — бояться нечего.
Татьяна. Вы полагаете — все успокоилось?
Синцов. Да. Рабочие редко побеждают, и даже маленькие победы дают им большое удовлетворение.
Надя. Вы их любите?
Синцов. Это не то слово. Я с ними долго жил, знаю их, вижу их силу… верю в их разум…
Татьяна. И в то, что им принадлежит будущее?
Синцов. И в это.
Надя. Будущее… Вот чего я не могу себе представить.
Татьяна (усмехаясь). Они очень хитрые, эти ваши пролетарии! Мы с Надей пробовали говорить с ними… вышло глупо…
Надя. Обидно даже. Старик говорил так, точно мы обе — какие-то нехорошие люди… шпионы, что ли! Тут есть другой… Греков… он иначе смотрит на людей. А старик все улыбается… И — так, точно ему жалко нас, точно мы бальные!..
Татьяна. Не пей ты так много, Яков! Неприятно смотреть.
Яков. Что ж мне делать?
Синцов. Разве уж нечего?
Яков. Питаю отвращение… непобедимое отвращение к деловитости и к делам. Я, видите ли, человек третьей группы…
Синцов. Как?
Яков. Так уж! Люди делятся на три группы: одни — всю жизнь работают, другие — копят деньги, а третьи — не хотят работать для хлеба, — это же бессмысленно! — и не могут копить денег — это и глупо и неловко как-то. Так вот я — из третьей группы. К ней принадлежат все лентяи, бродяги, монахи, нищие и другие приживалы мира сего.
Надя. Скучно ты говоришь, дядя! И совсем ты не такой, а просто — ты добрый, мягкий.
Яков. То есть никуда не гожусь. Я это понял еще в школе. Люди уже в юности делятся на три группы…
Татьяна. Надя верно сказала: это скучно, Яков…
Яков. Согласен. Матвей Николаевич, как вы думаете, жизнь имеет лицо?
Яков. Имеет. Оно всегда — молодое. Не так давно жизнь смотрела на меня равнодушно, а теперь смотрит строго и спрашивает… спрашивает: «Вы кто такой? Вы куда идете, а?» (Он испуган чем-то, хочет улыбнуться, но губы у него дрожат, не слушаются, лицо искажает жалкая гримаса.)
Татьяна. Ты оставь это, пожалуйста, Яков!.. Вон прокурор гуляет… мне бы не хотелось, чтобы ты при нем говорил.
Яков. Хорошо.
Надя (тихо). Все чего-то ждут… и боятся. Почему мне запрещают знакомиться с рабочими? Это глупо!
Николай (подходит). Могу я попросить стакан чая?
Татьяна. Пожалуйста.
(Несколько секунд все сидят молча. Николай стоит, размешивая ложкой чай.)
Надя. Я хотела бы понять, почему рабочие не верят дяде, и вообще…
Николай (угрюмо). Они верят только тем, которые обращаются к ним с речами на тему «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»… В это они верят!
Надя (поводя плечами, тихо). Когда я слышу эти слова… этот всемирный созыв… мне кажется, что все мы на земле — лишние…
Николай (возбуждаясь). Конечно! Так должен себя чувствовать каждый культурный человек… И скоро, я уверен, на земле раздастся другой клич: «Культурные люди всех стран, соединяйтесь!» Пора кричать это, пора! Идет варвар, чтобы растоптать плоды тысячелетних трудов человечества. Он идет, движимый жадностью…
Яков. А душа у него в животе, в голодном животе… Картина, возбуждающая жажду. (Наливает себе пива.)
Николай. Идет толпа, движимая жадностью, организованная единством своего желания — жрать!
Татьяна (задумчиво). Толпа… Всюду толпа: в театре, в церкви…
Николай. Что могут внести с собой эти люди? Ничего, кроме разрушения… И, заметьте, у нас это разрушение будет ужаснее, чем где-либо…
Татьяна. Когда я слышу о рабочих как о передовых людях, мне это странно! Это далеко от моего понимания…
Николай. А вы, господин Синцов… вы, конечно, не согласны с нами?..
Синцов (спокойно). Нет.
Надя. Помнишь, тетя Таня, старик говорил о копейке? Это ужасно просто.
Николай. Почему же вы не согласны, господин Синцов?
Синцов. Иначе думаю.
Николай. Вполне резонный ответ! Но, быть может, вы поделитесь с нами вашими взглядами?
Синцов. Нет, мне не хочется.
Николай. Крайне сожалею! Утешаюсь надеждой, что, когда, мы встретимся с вами еще раз, ваше настроение изменится. Яков Иванович, если можно, я попрошу вас… проводите меня! Я до такой степени расстроил нервы…
Яков (вставая с трудом). Пожалуйста. Пожалуйста… (Идут.)
Татьяна. Этот прокурор — противная фигура. Мне неприятно соглашаться с ним.
Надя (встала). Почему же ты соглашаешься?
Синцов (усмехаясь). Почему, Татьяна Павловна?
Татьяна. Я сама чувствую так же…
Синцов (Татьяне). Вы думаете так, но чувствуете иначе, чем он. Вы хотите понять, он об этом не заботится… ему понимать не нужно!
Татьяна. Вероятно, он очень жесток.
Синцов. Да. Там, в городе, он ведет политические дела и отвратительно относится к арестованным.
Татьяна. Кстати, он что-то записывал себе в книжку о вас.
Синцов (с улыбкой). Вероятно, записывал. Беседует с Пологим… вообще — работает!.. Татьяна Павловна, у меня к вам есть просьба…
Татьяна. Пожалуйста… поверьте, если я могу, я сделаю с удовольствием!
Синцов. Спасибо. Вероятно, вызваны жандармы…
Татьяна. Да, вызваны.
Синцов. Значит, будут обыски… Вы не поможете мне кое-что спрятать?
Татьяна. Вы думаете, у вас будет обыск?
Синцов. Наверное.
Татьяна. И могут арестовать?
Синцов. Не думаю. За что?.. Говорил речи? Но Захар Иванович знает, что я в этих речах призывал рабочих к порядку…
Татьяна. А в прошлом у вас… ничего?
Синцов. У меня нет прошлого… Так вот, поможете вы мне? Я не беспокоил бы вас… но я думаю, что все, кто мог бы спрятать эти вещи, завтра будут обысканы.
(Смеется тихонько.)
Татьяна (смущена). Я буду говорить открыто… Мое положение в доме не позволяет мне смотреть на комнату, отведенную мне, как на мою…
Синцов. Не можете, значит? Ну что ж…
Татьяна. Не обижайтесь на меня!
Синцов. О, нет! Ваш отказ понятен…
Татьяна. Но подождите, я поговорю с Надей…
(Идет. Синцов барабанит пальцами по столу, глядя вслед ей. Слышны осторожные шаги.)
Синцов (тихо). Кто это?
Греков. Я. Вы одни?
Синцов. Да. Там ходят люди… Что на заводе?
Греков (усмехаясь). Вы знаете, они решили найти стрелявшего. Теперь там производят следствие. Некоторые кричат: «Социалисты убили!» Вообще запела шкура свою скверную песню.
Синцов. Вы знаете — кто?
Греков. Акимов.
Синцов. Неужели? Эх… не ожидал! Такой славный, разумный парень…
Греков. Горяч он. Хочет заявить… У него жена, ребенок… ждут другого… Сейчас я говорил с Левшиным. Он, конечно, сочиняет фантазии: надо, говорит, подменить Акимова кем-нибудь помельче…
Синцов. Чудак… Но как это досадно! (Пауза.) Вот что, Греков, зарывайте все в землю… Спрятать негде.
Греков. Я нашел место. Телеграфист согласился всё взять. Вам бы, Матвей Николаевич, уйти отсюда!
Синцов. Нет, я не уйду.
Греков. Арестуют вас.
Синцов. Ну что ж! А если я уйду — это произведет скверное впечатление на рабочих.
Греков. Это — так… Но жалко вас…
Синцов. Чепуха. А вот Акимова жалко.
Греков. Да. И ничем не поможешь! Хочет заявить… А смешно на вас смотреть в роли начальника охраны хозяйской собственности!
Синцов (улыбаясь). Что поделаешь? Команда моя, кажется, спит?
Греков. Нет. Собрались кучками, рассуждают. Хорошая ночь!
Синцов. Я бы тоже ушел отсюда… да вот жду… Вас, наверное, тоже арестуют.
Греков. Посидим! Иду. (Уходит.)
Синцов. До свидания. (Татьяна идет.) Не трудитесь, Татьяна Павловна, все устроилось. До свидания!
Татьяна. Мне, право, очень грустно…
Синцов. Доброй ночи!
(Уходит. Татьяна тихо шагает, глядя на носки своих туфель. Идет Яков.)
Яков. Почему ты не идешь спать?
Татьяна. Не хочу. Я думаю уехать отсюда…
Яков. Да. А вот мне — некуда ехать… я проехал уже мимо всех континентов и островов.
Татьяна. Здесь тяжело. Все качается и странно кружит голову. Приходится лгать, а я этого не люблю.
Яков. Гм… Ты этого не любишь… к сожалению, для меня… к сожалению…
Татьяна (говорит сама себе). Но сейчас — я солгала. Надя, конечно, согласилась бы спрятать эти вещи… но я не имею права толкать ее на такую дорогу.
Яков. О ком ты говоришь?
Татьяна. Я? Так это… Странно все… еще недавно жизнь была ясна, желания определенны…
Яков (тихо). Талантливые пьяницы, красивые бездельники и прочие веселых специальностей люди, увы, перестали обращать на себя внимание!.. Пока мы стояли вне скучной суеты — нами любовались… Но суета становится все более драматической… Кто-то кричит: эй, комики и забавники, прочь со сцены!.. Но сцена — это уже твоя область, Таня!
Татьяна (беспокойно). Моя область?.. Я думала, что я стою на сцене твердо… могу вырасти высоко… (С тоской и с силой.) Мне тяжело, мне неловко перед людьми, которые смотрят на меня холодными глазами и молча говорят: «Мы это знаем. Это старо и скучно!» Я чувствую себя слабой, безоружной перед ними… я не могу взять их, не могу возбудить!.. Я хочу дрожать от страха, от радости, я хочу говорить слова, полные огня, страсти, гнева… слова, острые, как ножи, горящие, точно факелы… я хочу бросить их людям множество, бросить щедро, страшно!.. Пусть люди вспыхнут, закричат, бросятся бежать… Но таких слов — нет. Я останавливаю их и снова бросаю им слова, прекрасные, как цветы, полные надежды, радости, любви!.. Все плачут… и я тоже… такими хорошими слезами плачу!.. Мне аплодируют, цветы меня душат… меня несут на руках… На минуту я владыка людей… в этой минуте жизнь… вся жизнь в одной минуте! Но — живых слов нет.
Яков. Мы все умеем жить только минутами…
Татьяна. Все лучшее всегда в одной минуте. Как хочется других людей более отзывчивых — другой жизни, не такой суетливой… жизни, в которой искусство было бы всегда необходимо… всем и всегда! Чтобы я не была лишней… (Яков смотрит во тьму, широко открыв глаза.) Зачем ты так пьешь? Это убило тебя… Ты был красив…
Яков. Оставь…
Татьяна. Ты чувствуешь, как мне тяжело?
Яков (с ужасом). Как бы я ни был пьян — я все понимаю… вот несчастье! Мозг с проклятой настойчивостью работает, работает… всегда! И передо мною — морда, широкая, неумытая морда с огромными глазами, которые спрашивают: «Ну?» Понимаешь, она спрашивает только одно слово: «Ну?»
Полина (бежит). Таня!.. Таня, прошу тебя, иди туда…
