два по шее да и всё? И самым строго начальническим тоном, какой только был в его распоряжении, Ефимушка сказал:

– Ну, ты, огарок, вот что, – покочевряжился, и будет! Вставай! А то я тебя свяжу, так тогда пойдёшь, небойсь! Понял? Ну? Смотри – бить буду!

– Меня-то? – усмехнулся арестант.

– А ты что думаешь?

– Витю-то Тучкова ты, Ефим, бить будешь?

– Ах ты, – пострелит те горой, – изумлённо воскликнул Ефимушка, – да что ты в самом деле? Что ты мне представленья-то представляешь? Накося!

– Ну, будет кричать, Ефимушка, пора тебе узнать меня, – спокойно улыбаясь, сказал арестант и встал на ноги, – здравствуй, что ли!

Ефимушка попятился назад от протянутой к нему руки и во все глаза смотрел в лицо своего арестанта, потом губы у него затряслись и всё лицо сморщилось…

– Виктор Александрович… и впрямь, что ли, вы это? – шёпотом спросил он.

– Хочешь – документы покажу? А то, – всего лучше, – старину напомню… Ну-ка – помнишь, как ты в Раменском бору в волчью яму попал? А как я за гнездом полез на дерево и повис на сучке вниз головой? А как мы у старухи-молочницы Петровны сливки крали? И сказки она нам говорила?

Ефимушка грузно сел на землю и растерянно засмеялся.

– Поверил? – спросил его арестант и тоже сел рядом с ним, заглядывая ему в лицо и положив на плечо его свою руку. Ефимушка молчал. Вокруг них стало совсем темно. В лесу родился смутный шум и шёпот. Далеко, где-то в чаще, застонала ночная птица.

– Что же, Ефим, – не рад встрече? Или рад? Эх ты… святая душа! Как был ты ребёнком, так и остался… Ефим? Да говори, что ли, чудовище милое!

Ефимушка начал усиленно сморкаться в полу азяма…

– Ну, брат! Ай, ай, ай! – укоризненно закачал головой арестант. – Что это ты? Стыдись!

Чай, тебе на шестой десяток годы идут, а ты этаким пустяковым делом занимаешься? Брось! – И он, обняв сотского за плечи, легонько потряс его. Сотский засмеялся дрожащим смехом и, наконец, заговорил, не глядя на своего соседа:

– Да разве я что?.. Рад я… Так это вы и есть? Как мне в это поверить? Такое дело!

Витя… и в этаком образе! В холодную… Пачпорту нет… Хлебом питаетесь… Табаку нет…

Господи! Это разве порядок? Ежели бы это я был… а вы бы хоть сотский… и то легче! А теперь что же вышло? Как мне смотреть в глаза вам? Я всегда про вас с радостью помнил…

Витя, – думаешь, бывало… Так даже сердце защекочет. А теперь – на-ко! Господи… ведь это – ежели людям рассказать – не поверят.

Он бормотал, упорно глядя на свои ноги, и всё хватался рукой то за грудь, то за горло.

– А ты людям про всё это и не говори, не надо. И перестань… Насчёт меня не беспокойся… Бумаги у меня есть, я не показал их старосте, чтобы не узнали меня тут… В холодную меня брат Иван не посадит, а, напротив, поможет мне на ноги встать… Останусь я у него, и будем мы с тобой снова на охоту ходить… Видишь, как хорошо всё устраивается?

Витя говорил это ласково, тем тоном, которым взрослые утешают огорчённых детей.

Навстречу туче из-за леса всходила луна, и края тучи, посребрённые её лучами, приняли мягкие опаловые оттенки. В хлебах кричали перепела, где-то трещал коростель… Мгла ночи становилась всё гуще.

– Это действительно… – тихо начал Ефимушка, – Иван Александрович родному брату порадеет, и вы, значит, снова приспособитесь к жизни. Это всё так… И на охоту пойдём…

Только всё не то… Я думал, вы каких делов в жизни наделаете! А оно – вон что…

Витя Тучков засмеялся.

– Я, брат Ефимушка, наделал делов достаточно… Имение, свою часть, прожил, на службе не ужился, был актёром, потом сам держал актёров… потом прогорел дотла, всем задолжал, впутался в одну историю… эх! Всего было… И – всё прошло!

Арестант махнул рукой и добродушно засмеялся.

– Я, брат Ефимушка, теперь уж не барин… вылечился от этого. Теперь мы с тобой так заживём! да ну! очнись!

– Я ведь ничего… – заговорил Ефимушка подавленным голосом, – стыдно мне только.

Говорил я вам тут разное такое… несуразные слова и вообще… Мужик, известное дело… Так, говорите, заночуем тут? Я ин костёр разложу…

– Ну-ка, действуй!..

Арестант вытянулся на земле кверху грудью, а сотский исчез в опушке леса, откуда тотчас же раздался треск сучьев и шорох. Скоро Ефимушка появился с охапкой хвороста, а через минуту по маленькому холмику из мелких сучьев уже весело ползала змейка огня.

Старые товарищи задумчиво смотрели на неё, сидя друг против друга и поочерёдно куря трубку.

– Совсем как тогда, – грустно говорил Ефимушка.

– Только времена не те, – сказал Тучков.

– Н-да, жизнь-то стала круче характером… Эвона как вас… обломала…

– Ну, это ещё неизвестно – она меня или я её… – усмехнулся Тучков.

Замолчали…

Сзади их возвышалась тёмная стена тихо шептавшего о чём-то леса, весело трещал костёр, вокруг него бесшумно плясали тени, и над полем лежала непроглядная тьма.