жадности, и мальчику почему-то было приятно это. Приятно было и то, что хозяин разговаривал с ним чаще и ласковее, чем с приказчиками. В тихое время, когда покупателей не было, купец иногда обращался к Илье, понуро стоявшему у двери:
— Эй, Илья, дремлешь?
— Нет…
— Не знаю…
— Скушно, что ли?
— Да-а…
— Ну, поскучай! И я скучал, было время… С девяти до тридцати двух лет скучал по чужим людям… А теперь — двадцать третий год гляжу, как другие скучают…
И он покачивал головой, как бы договаривая:
«Ничего не поделаешь больше-то!»
После двух-трёх таких разговоров Илью стал занимать вопрос: зачем этот богатый, почётный человек торчит целый день в грязной лавке и дышит кислым, едким запахом солёной рыбы, когда у него есть такой большой, чистый дом? Это был странный дом: в нём всё было строго и тихо, всё совершалось в незыблемом порядке. И было в нём тесно, хотя в обоих этажах, кроме хозяина, хозяйки и трёх дочерей, жили только кухарка, горничная и дворник, он же кучер. Все в доме говорили неполным голосом, а проходя по огромному, чистому двору, жались к сторонке, точно боясь выйти на открытое пространство. Сравнивая этот спокойный, солидный дом с домом Петрухи, Илья неожиданно пришёл к мысли, что в доме Петрухи лучше жить, хотя там и бедно, шумно, грязно. Мальчику страшно захотелось спросить купца: зачем он беспокоит себя, живя весь день на базаре, в шуме и суете, а не дома, где тихо и смирно?
Однажды, когда Карп ушёл куда-то, а Михаил отбирал в подвале попорченную рыбу для богадельни, хозяин заговорил с Ильёй, и мальчик сказал ему:
— Вам бы, Кирилл Иванович, бросить торговлю-то… Вы уже ведь богатый… Дома у вас хорошо, а здесь вонь… и скука!..
Строганый, облокотясь о конторку, зорко смотрел на него, рыжие брови у купца вздрагивали.
— Ну? — спросил он, когда Илья замолчал. — Всё сказал?
— Всё… — смущённо, с испугом в сердце, отозвался Илья.
— Подь-ка сюда!
Илья подошёл. Тогда купец взял его за подбородок, поднял его голову кверху и, прищуренными глазами глядя в лицо ему, спросил:
— Это тебя научили, или ты сам выдумал?
— Ей-богу, сам.
— Н-да… Коли сам, так — ладно! Ну, скажу я тебе вот что: больше ты со мной, хозяином твоим — понимаешь? — хозяином! — говорить так не смей! Запомни! Пошёл на своё место…
А когда пришёл Карп, хозяин вдруг, ни с того ни с сего, заговорил, обращаясь к приказчику, но искоса и заметно для Ильи поглядывая на него:
— Человек всю жизнь должен какое-нибудь дело делать — всю жизнь!.. Дурак тот, кто этого не понимает. Как можно зря жить, ничего не делая? Никакого смыслу нет в человеке, который к делу своему не привержен…
— Совершенно справедливо, Кирилл Иванович! — отозвался приказчик и внимательно повёл глазами по лавке, отыскивая дело для себя. Илья взглянул на хозяина и задумался. Всё скучнее жилось ему среди этих людей. Дни тянулись один за другим, как длинные, серые нити, разматываясь с какого-то невидимого клубка, и мальчику стало казаться, что конца не будет этим дням, всю жизнь он простоит у дверей, слушая базарный шум. Но его мысль, возбуждённая ранее пережитыми впечатлениями и прочитанными книжками, не поддавалась умиротворяющему влиянию однообразия этой жизни и тихо, но неустанно работала. Порой ему — молчаливому и серьёзному — становилось так скучно смотреть на людей, что хотелось закрыть глаза и уйти куда-нибудь далеко — дальше, чем Пашка Грачёв ходил, — уйти и уж не возвращаться в эту серую скуку и непонятную людскую суету.
В праздники его посылали в церковь. Он возвращался оттуда всегда с таким чувством, как будто сердце его омыли душистою, тёплою влагой. К дяде за полгода службы его отпускали два раза. Там всё шло по-прежнему. Горбун худел, а Петруха посвистывал всё громче, и лицо у него из розового становилось красным. Яков жаловался, что отец притесняет его.
— Всё журит: «Дело, говорит, делай… Я, говорит, книжника не хочу…» Но ежели мне противно за стойкой торчать? Шум, гам, вой, самого себя не слышно!.. Я говорю: «Отдай меня в приказчики, в лавку, где иконами торгуют… Покупателя там бывает мало, а иконы я люблю…»
Глаза у Якова грустно мигали, кожа на лбу отчего-то пожелтела и светилась, как лысина на голове его отца.
— Книжки-то читаете? — спросил Илья.
— А как же? Только и радости… Пока читаешь, словно в другом городе живёшь… а кончишь — как с колокольни упал…
Илья посмотрел на него и сказал:
— Какой ты старый стал… А Машутка где?
— В богадельню пошла за милостыней. Теперь я ей не много помогаю: отец-то следит… А Перфишка всё хворает… Манька-то начала в богадельню ходить, — щей там дают ей и всего… Матица помогает ещё… Сильно бьётся Маша…
— Тоже и у вас скушно, — задумчиво сказал Илья.
— А тебе очень скушно?
— Смерть!.. У вас хоть книжки… а у нас во всём доме один «Новейший фокусник и чародей» у приказчика в сундуке лежит, да и того я не добьюсь почитать… не даёт, жулик! Плохо зажили мы, Яков…
— Плохо, брат…
Они поговорили ещё немного и простились, оба грустные.
Прошло ещё несколько недель, и вдруг судьба сурово, но всё же милостиво улыбнулась Илье. Однажды утром, во время оживлённой торговли, хозяин, стоя за конторкой, вдруг быстро начал перебирать всё на ней. Лоб его покраснел, густо налившись кровью, и на шее туго вздулись жилы.
— Илья! — крикнул он. — Погляди-ка на полу, — не лежит ли где десятирублевка…
Илья взглянул на купца, потом быстрым взглядом окинул пол и спокойно сказал:
— Нет…
— Я те говорю — погляди как следует!.. — рявкнул хозяин густым басом.
— Да я глядел…
— Хорошо же, упрямая шельма! — пригрозил ему хозяин.
А когда покупатели ушли, он позвал Илью, схватил крепкими и толстыми пальцами его ухо и начал рвать из стороны в сторону, приговаривая рычащим голосом:
— Велят глядеть — гляди, велят глядеть — гляди…
Илья упёрся обеими руками в брюхо хозяина, сильно оттолкнулся, вырвал ухо из его пальцев и злым голосом, с дрожью обиды во всём теле, громко закричал:
— Что вы дерётесь? Деньги Михаил Игнатьич утащил… Они у него в левом кармане, в жилетке…
Совиное лицо приказчика изумлённо вытянулось, дрогнуло, и вдруг, размахнувшись правой рукой, он ударил Илью по голове. Мальчик упал со стоном и, заливаясь слезами, пополз по полу в угол лавки. Как сквозь сон, он слышал звериный рёв хозяина:
— Стой! Куда? Подай деньги…
— Он врёт-с… — раздавался тонкий голос приказчика.
— Гирей кину в башку!
— Кирилл Иваныч… Мои это-с… Р-разрази меня…
— Молчать!..
И стало тихо. Хозяин ушёл в свою комнату, оттуда донеслось громкое щёлканье косточек на счётах. Илья, держась за голову руками, сидел на полу и с ненавистью смотрел на приказчика, а он стоял в другом углу лавки и тоже смотрел на мальчика нехорошими глазами.
— Что, сволочь, здорово я тебя двинул? — тихо спросил он, оскалив зубы.
Илья дёрнул плечами и промолчал.
— А сейчас я тебе ещё дам, памятку!
Он, не торопясь, пошёл на мальчика, уставив в лицо его свои круглые, злые глаза. Но Илья встал на ноги, твёрдым движением взял с прилавка длинный и тонкий нож и сказал:
— Иди!
Тогда приказчик остановился, неподвижными глазами измеряя коренастую, крепкую фигурку с ножом в руке, остановился и презрительно протянул:
— А, ка-аторжное отродье…
— Ну, иди, иди! — повторил мальчик, шагнув навстречу ему. Пред глазами его всё вздрагивало и кружилось, а в груди он ощущал большую силу, смело толкавшую его вперёд.
— Брось нож! — раздался голос хозяина.
Илья вздрогнул, взглянул на рыжую бороду и налитое кровью лицо, но не тронулся с места.
— Положи, говорю, нож! — тише сказал хозяин. Илья положил нож на прилавок, громко всхлипнул и снова сел на пол. Голова у него кружилась, болела, ухо саднило, он задыхался от тяжести в груди. Она затрудняла биение сердца, медленно поднималась к горлу и мешала говорить. Голос хозяина донёсся до него откуда-то издали:
— Позвольте-с…
— Вон! А то полицию позову…
— Хорошо-с! Я — уйду… Но и за этим мальчиком вы поглядывайте… Он с ножичком… хе-хе!
— Вон!
Снова в лавке стало тихо. Илья вздрогнул от неприятного ощущения: ему показалось, что по лицу его что-то ползёт. Он провёл рукой по щеке, отёр слёзы и увидал, что из-за конторки на него смотрит хозяин царапающим взглядом. Тогда он встал и пошёл нетвёрдым шагом к двери, на своё место.
— Стой, погоди! — сказал хозяин. — Мог ты ударить его ножом?
— Ударил бы! — тихо, но твёрдо ответил мальчик.
— Та-ак… У тебя отец за что в каторгу ушёл — убил?
— Поджёг…
— И то хорошо…
Пришел Карп, смиренно сел у двери на табуретку и стал смотреть на улицу.
— Карпушка! — с усмешкой глядя на него, сказал хозяин. — Михаила-то я прогнал…
— Воля ваша, Кирилл Иванович!
— Воровать стал, а?
— А-я-яй! — тихонько и с испугом воскликнул Карп. — Да неужто? А-а?
Рыжая борода хозяина вздрогнула от усмешки, и он расхохотался, покачиваясь за конторкой.
— Ах, Карпушка… фокусник ты у меня…
Потом он вдруг перестал смеяться, глубоко вздохнул и задумчиво, сурово сказал:
— Эх, люди, люди! Все-то вы жить хотите, всем жрать надо! Н-ну, Илья, скажи-ка мне, — замечал ты раньше, что Михайло ворует?
— Замечал…
— А что же ты мне не сказал про это? Боялся его, что ли?
— Нет, не боялся…
— Значит, — теперь ты мне со зла сказал…
— Да, — твёрдо ответил Илья.
— Ишь ты, — какой! — воскликнул хозяин. Потом он долго гладил свою рыжую бороду, не говоря ни слова и серьёзно разглядывая Илью.
— Ну, а сам ты, Илья, воровал?
— Нет…
— Верю… Ты — не воровал… Ну, а Карп, — вот этот самый Карп, — он как — ворует?
— Ворует! — повторил мальчик.
Карп с удивлением посмотрел на него, мигнул глазами и спокойно отвернулся в сторону. Хозяин угрюмо сдвинул брови и снова начал гладить бороду. Илья чувствовал, что происходит что-то странное, и напряжённо ждал конца. В пахучем воздухе лавки жужжали мухи, был слышен тихий плеск воды в чане с живой рыбой.
— Карпушка! — окрикнул купец приказчика, неподвижно и со вниманием смотревшего на улицу.
— Чего изволите? — откликнулся Карп, быстро подходя к хозяину и глядя в лицо ему своими вежливо-ласковыми глазами.
— Слышал ты, что про тебя сказано? — с усмешкой спросил Строганый.
— Слышал…
— Ну и что же?
— Ничего!.. — пожав плечами, сказал Карп.
—
