всё более возбуждаясь, всё ближе становясь друг к другу. Оба ощущали радость, видя, что каждый думает так же, как и другой, эта радость ещё более поднимала их. Снег, падавший густыми хлопьями, таял на лицах у них, оседал на одежде, приставал к сапогам, и они шли в мутной кашице, бесшумно кипевшей вокруг них.
— О, дьявол! — выругался Илья, оступившись в какую-то яму, полную грязи и снега.
— Держи левее…
— Куда мы идём?
— К Сидорихе, — знаешь?
— Знаю… — помолчав, ответил Илья и засмеялся. — Коротки, брат, дорожки наши!..
— Эх! — тихо сказал Павел, — я понимаю!.. Да надо мне туда: дело у меня… Скажу я тебе… Илья! Горько мне говорить про это…
Павел шумно плюнул.
— Видишь, — девушка там есть одна… Поглядишь какая… Всю душу спалить может… Была она горничной у того доктора, что лечил меня. Ходил я к нему за книжками… когда выздоровел… Ну, придешь, сидишь… А она тут… прыгает, смеётся… Я — к ней… Она сразу сдалась, безо всяких слов… Началось у нас — такое! Небо вспыхнуло… Лечу к ней — как перо в огонь… Нацелуемся — губы вспухнут, кости ноют — эх! Чистенькая она, маленькая, как игрушечка, — обнимешь — и нет её! Будто птичкой в сердце мне влетела и поёт там песню… и поёт…
Он замолчал и как-то странно всхлипнул жадным звуком.
— Ну? — спросил Илья, увлечённый его рассказом.
— Застала нас жена докторова… чёрт бы её взял! И барыня хорошая ведь, дура дьяволова! Бывало, тоже говорила со мной… славно так… Красивая… ведьма!..
— Ну? — повторил Илья.
— Ну — шум поднялся… Прогнали Верку… Изругали её… И меня… Она — ко мне… А я в ту пору без места был… Проели всё до ниточки… Ну, а она — характерная… Убежала… Пропала недели на две… Потом явилась… одетая по-модному и всё… браслет… деньги…
Пашка скрипнул зубами и глухо сказал:
— Прибил я её… больно…
— Ушла? — спросил Илья.
— Не-ет… кабы ушла, я бы в омут головой… Говорит — или убей, или не тронь… Я, говорит, тебе тяжела… Души, говорит, никому не дам…
— А ты — что?
— Я — всё делал: и бил её, и — плакал… А что я могу ещё? Кормить мне её нечем…
— А на место она — не хочет?
— Чёрт её уломает! Говорит — хорошо! Но дети у нас пойдут — куда их? А так, дескать, всё цело, всё — твоё, и детей не будет…
Илья Лунёв подумал и сказал:
— Умная она…
Пашка промолчал, быстро шагая в снежной мгле.
Он опередил товарища шага на три, потом обернулся к нему, остановился и глухо, шипящим голосом произнёс:
— Как подумаю я, что другие целуют её, — словно свинец мне в грудь нальётся…
— Бросить её не можешь?
— Её? — с удивлением крикнул Павел.
Илья понял его удивление, когда увидал девушку.
Они пришли на окраину города, к одноэтажному дому. Его шесть окон были наглухо закрыты ставнями, это делало дом похожим на длинный, старый сарай. Мокрый снег густо облепил стены и крышу, точно хотел спрятать этот дом.
Пашка постучал в ворота, говоря:
— Тут — особенное заведение. Сидориха даёт девушкам квартиру, кормит и берёт за это пятьдесят целковых с каждой… Девушек четыре только… Ну, конечно, вино держит Сидориха, пиво, конфеты… Но девушек не стесняет ничем; хочешь — гуляй, хочешь — дома сиди,- только полсотни в месяц дай ей… Девушки дорогие, — им эти деньги легко достать… Тут одна есть Олимпиада, — меньше четвертной не ходит…
— А твоя — почём? — спросил Илья, стряхивая снег с одежды.
— Н-не знаю, — тоже дорого… — помолчав, тихим голосом ответил Грачёв.
За дверью раздался шум, золотая нитка света задрожала в воздухе…
— Кто там?
— Я это, Васса Сидоровна… Грачёв…
— А! — Дверь отворилась; маленькая, сухая старушка, с огромным носом на дряблом лице, освещая Павла огнём свечи, ласково сказала.—Здравствуй… А Верунька-то давно мечется, ждёт тебя. Это кто с тобой?
— Товарищ…
— Кто пришёл? — спросили откуда-то из тёмного, длинного коридора звучным голосом.
— К Вере это, Липочка… — сказала старуха.
— Верка, твой! — крикнул тот же звучный голос, гулко разносясь по коридору.
Тогда в глубине коридора быстро распахнулась дверь, и в широком пятне света встала маленькая фигурка девушки, одетой во всё белое, осыпанной густыми прядями золотистых волос.
— До-олго ты! — низким грудным звуком капризно протянула она. Потом приподнялась на носки, положила руки свои на плечи Павла и из-за него взглянула на Илью карими глазами.
— Это — товарищ… Лунёв Илья…
— Здравствуйте!
Девушка протянула Илье руку, и широкий рукав её белой кофточки поднялся почти до плеча. Илья пожал горячую ручку почтительно, бережливо, глядя на подругу Павла с той радостью, с какой в густом лесу, средь бурелома и болотных кочек, встречаешь стройную берёзку. И, когда она посторонилась, чтобы пропустить его в дверь, он тоже отступил в сторону и уважительно сказал:
— Вы — первая!
— Ка-акой кавалер! — засмеялась она. И смех у неё был хороший весёлый, ясный. Павел тоже смеялся, говоря:
— Ошарашила ты, Верка, парня… смотри-ка, как медведь перед мёдом, стоит он перед тобой…
— Да разве? — весело спросила девушка Илью.
— Верно! — с улыбкой согласился тот. — Землю вы из-под ног у меня вышибли красотой вашей…
— Влюбись-ка! Зарежу!.. — пригрозил Павел, радостно улыбаясь. Ему было приятно видеть, какое впечатление произвела красота его милой на Илью, он гордо поблескивал глазами. И она тоже с наивным бесстыдством хвасталась собою, сознавая свою женскую силу. На ней была одета только широкая кофта поверх рубашки и юбка, белая, как снег. Не застёгнутая кофточка распахивалась, обнажая крепкое, как молодая репа, тело. Малиновые губы маленького рта вздрагивали самодовольной улыбкой; девушка любовалась собою, как дитя игрушкой, которая ему ещё не надоела. Илья, не отрывая глаз, смотрел, как ловко она ходит по комнате, вздёрнув носик, ласково поглядывая на Павла, весело разговаривая, и ему стало грустно при мысли, что у него нет такой подруги.
Среди маленькой, чисто убранной комнаты стоял стол, покрытый белой скатертью; на столе шумно кипел самовар, всё вокруг было свежо и молодо. Чашки, бутылка вина, тарелки с колбасой и хлебом — всё нравилось Илье, возбуждая в нём зависть к Павлу. А Павел сидел радостный и говорил складной речью:
— Как увижу тебя — словно в солнышке греюсь… и про всё позабуду, и на счастье надеюсь… Хорошо жить, такую красотку любя, хорошо, когда видишь тебя…
— Пашка! Славно как!.. — с восхищением вскричала Вера.
— Горячие! Сейчас испёк… Эй, Илья! будет тебе!.. Свою заведи…
— Да — хорошую! — странным, каким-то новым голосом сказала девушка, взглянув в глаза Илье.
— Лучше вас — бог не даст! — вздохнув и улыбаясь, сказал Илья.
— Ну, — не говорите про что не знаете… — тихонько молвила Вера.
— Он знает… — молвил Пашка, нахмурился и продолжал, обращаясь к Илье. — Понимаешь — всё хорошо, радостно… и вдруг это вспомнишь… так и резнёт по сердцу!..
— А ты не вспоминай, — сказала Вера, наклонив голову над столом. Илья взглянул на неё и увидал, что уши у неё красные.
— Ты думай так, — тихо, но твёрдо продолжала девушка, — хоть день, да мой!.. Мне тоже не легко… Я — как в песне поётся — моё горе — одна изопью, мою радость — с тобой разделю…
Павел, слушая её речь, хмурился… Илья почувствовал желание сказать что-нибудь хорошее, ободряющее этим людям и, подумав, сказал:
— Что же делать, коли узла не развяжешь? А я… Так вам обоим скажу: будь у меня денег тысяча, — я бы вам! Нате! Примите, сделайте милость, ради вашей любви… Потому — я чувствую — дело ваше с душой, дело чистое, а на всё прочее — плевать!
В нём что-то вспыхнуло и горячей волной охватило его. Он даже встал со стула, видя, как девушка, подняв голову, смотрит на него благодарными глазами, а Павел улыбается ему и тоже ждёт ещё чего-то от него.
— Я первый раз в жизни вижу, как люди любят друг друга… И тебя, Павел, сегодня оценил по душе, — как следует!.. Сижу здесь… и прямо говорю — завидую… А насчёт… всего прочего… я вот что скажу: не люблю я чуваш и мордву, противны они мне! Глаза у них — в гною. Но я в одной реке с ними купаюсь, ту же самую воду пью, что и они. Неужто из-за них отказаться мне от реки? Я верю — бог её очищает…
— Верно, Илья! Молодчина! — горячо крикнул Павел.
— А вы пейте из ручья, — тихо прозвучал голос Веры.
— Нет, уж лучше вы мне чайку налейте! — сказал Илья.
— Какой вы хороший! — воскликнула девушка.
— Покорно благодарю! — серьёзно ответил Илья. На Павла эта маленькая сцена подействовала, как вино. Его живое лицо разрумянилось, глаза воодушевлённо засверкали, он вскочил со стула и заметался по комнате.
— Эх, чёрт меня съешь! Хорошо жить на свете, когда люди — как дети! Ловко я угодил душе своей, что привёл тебя сюда, Илья… Выпьем, брат!
— Разыгрался! — сказала девушка, с ласковой улыбкой взглянув на него, и обратилась к Илье: — Вот он всегда таков — то вспыхнет, то станет серенький, скучный да злой…
В дверь постучались, кто-то спросил:
— Иди, иди! Вот, Илья Яковлевич, — это Липа, подруга моя…
Илья поднялся со стула, обернулся к двери: пред ним стояла высокая, стройная женщина и смотрела в лицо ему спокойными голубыми глазами. Запах духов струился от её платья, щёки у неё были свежие, румяные, а на голове возвышалась, увеличивая её рост, причёска из тёмных волос, похожая на корону.
— А я сижу одна, — скучно мне… слышу, у тебя смеются, — и пошла сюда… Ничего? Вот кавалер один, без дамы… я его занимать буду, хотите?
Она плавным движением подвинула стул к Илье, села на него и спросила:
— Вам скучно с ними, скажите? Они тут любезничают, а вам завидно, да?
— С ними не скучно, — смущаясь от её близости, сказал Илья.
— Жаль! — спокойно кинула женщина, отвернулась от Ильи и заговорила, обращаясь к Вере: — Знаешь, — была я вчера у всенощной в девичьем монастыре и такую там клирошанку видела — ах! Чудная девочка… Стояла я и всё смотрела на неё, и думала: «Отчего она ушла в монастырь?» Жалко было мне её…
— А я бы не пожалела, — сказала Вера.
— Ну как
