на стуле согнувшись, положив локти на колени и глядя в пол. На виске у него напряжённо билась какая-то жилка, туго налившаяся кровью.
— Ты? — воскликнул Лунёв, посмотрев на него. — Ты мне не мешаешь… и Маша не мешает… Тут — что-то всем нам мешает… тебе, мне, Маше… Глупость или что — не знаю… только жить по-человечески нет никакой возможности! Я не хочу видеть никакого горя, никаких безобразий… грехов и всякой мерзости… не хочу! А сам…
Он замолчал и побледнел.
— Ты всё про себя… — заметил Павел.
— А ты — про кого? — насмешливо спросил Илья, — Всяк человек своей язвой язвлён, своим голосом и стонет… Я не про себя, а про всех… потому все меня беспокоят…
— Уйду, — сказал Грачёв и тяжело поднялся со стула.
— Эх! — крикнул Илья. — Пойми ты, а не обижайся…
— Меня, брат, как кирпичом по голове ударило… Верку жаль… Что делать?
— Ничего не поделаешь! — решительно сказал Илья. — О ней пиши пропала! Засудят её…
— А ежели я объявлю, что она для меня это? — спросил он.
— Ты — принц? Скажи, тогда и тебя в тюрьму сунут… Вот что… надо нам привести себя в порядок. Маша, мы уйдём в магазин, а ты встань, приберись… чаю нам налей…
Маша вздрогнула и, приподняв голову с подушки, спросила Илью:
— Дом у человека там… где его хоть не мучают…
Когда они вошли в магазин, Павел сумрачно спросил:
— Зачем она у тебя? Дохлая какая…
Лунёв кратко рассказал ему, в чём дело. К его удивлению, история Маши как бы оживила Грачёва.
— Ишь, старый чёрт! — обругал он лавочника и даже улыбнулся.
Илья стоял рядом с ним и осматривал свой магазин, говоря:
— Ты недавно сказал, что меня вся эта музыка не успокоит…
Он повёл по магазину широким жестом и с неприятной усмешкой кивнул головой.
— Верно! Не успокаивает… Какой мне выигрыш в том, что я, на одном месте стоя, торгую? Свободы я лишился. Выйти нельзя. Бывало, ходишь по улицам, куда хочешь… Найдёшь хорошее, уютное местечко, посидишь, полюбуешься… А теперь торчу здесь изо дня в день и — больше ничего…
— Вот бы тебе Веру в приказчицы взять, — сказал Павел.
Илья взглянул на него и замолчал.
— Идите! — позвала их Маша.
За чаем они все трое почти не разговаривали. На улице светило солнце, по тротуару шлёпали босые ноги ребятишек, мимо окон проходили продавцы овощей.
Всё говорило о весне, о хороших, тёплых и ясных днях, а в тесной комнате пахло сыростью, порою раздавалось унылое, негромкое слово, самовар пищал, отражая солнце…
— Сидим, как на поминках, — сказал Илья.
— По Верке, — добавил Грачёв. — Сижу и думаю: «А ну, как это я её в тюрьму вогнал?»
— И даже очень это может быть, — безжалостно подтвердил Илья.
Грачёв с укором посмотрел на товарища.
— Злой ты…
— А с чего это мне быть доброму? — закричал Илья. — Кто меня по головке гладил?.. Был, может быть, один человек, который меня любил… Да и то распутная баба!
От прилива жгучего раздражения лицо у него, покраснело, глаза налились кровью; он вскочил со стула в порыве злобы, охваченный желанием кричать, ругаться, бить кулаками о стол и стены.
Но Маша, испуганная им, громко и жалобно заплакала, как дитя.
— Я уйду… пустите меня, — говорила она сквозь слёзы дрожащим голосом и болтала головой, точно желая спрятать её куда-то.
Лунёв замолчал. Он видел, что и Павел смотрел на него неприязненно.
— Ну, чего плакать? — сердито сказал он. — Ведь не на тебя я закричал… И некуда тебе идти… Я вот — уйду… Мне нужно… А Павел посидит с тобой… Гаврило! Если придёт Татьяна Власьевна… это кто ещё?
В дверь со двора постучали. Гаврик вопросительно взглянул на хозяина.
— Отпирай! — сказал Илья.
На пороге двери явилась сестра Гаврика. Несколько секунд она стояла неподвижно, прямая, высоко закинув голову и оглядывая всех прищуренными глазами. Потом на её некрасивом, сухом лице явилась гримаса отвращения, и, не ответив на поклон Ильи, она сказала брату:
— Гаврик, выйди на минутку ко мне…
Илья вспыхнул. От обиды кровь с такой силой бросилась ему в лицо, что глазам стало горячо.
— А вы, барышня, кланяйтесь, когда вам кланяются, — сдержанно и внушительно сказал он.
Она ещё выше подняла голову, брови у неё сдвинулись. Плотно сжав губы, она смерила Илью глазами и не сказала ни слова. Гаврик тоже сердито взглянул на хозяина.
— Вы не к пьяным пришли, не к жуликам, — продолжал Лунёв, вздрагивая от напряжения, — вас встречают уважительно… и, как барышня образованная, вы должны ответить тем же…
— Не фордыбачь, Сонька, — вдруг сказал Гаврик примиряющим голосом и, подойдя к ней, встал рядом, взяв её за руку.
Наступило неловкое молчание. Илья и девушка смотрели друг на друга с вызовом и чего-то ждали. Маша тихонько отошла в угол. Павел тупо мигал глазами.
— Ну, говори, Сонька, — нетерпеливо сказал Гаврик. — Ты думаешь, они тебя обидеть хотят? — спросил он. И, неожиданно улыбнувшись, добавил: — Они — чудаки!
Сестра дёрнула его за руку и спросила Лунёва сухо и резко:
— Что вам от меня угодно?
— Ничего, только…
Но тут в голове его родилась хорошая, светлая мысль. Он шагнул к девушке и, как мог вежливо, заговорил:
— Позвольте вам предложить… видите ли, нас здесь — трое… люди тёмные, невежи… вы — человек образованный.
Он торопился изложить свою мысль и не мог. Его смущал прямой, строгий взгляд её глаз;, они как будто отталкивали его от себя. Илья опустил глаза и смущённо, с досадой пробормотал:
— Я не умею сразу это сказать… если время у вас есть… пройдите, присядьте…
И отступил перед нею.
— Постой тут, Гаврик, — сказала девушка и, оставив брата у двери, прошла в комнату. Лунёв толкнул к ней табурет. Она села. Павел ушёл в магазин, Маша пугливо жалась в углу около печи, а Лунёв неподвижно стоял в двух шагах пред девушкой и всё не мог начать разговора.
— Ну-с? — сказала она.
— Вот… в чём дело, — тяжело вздохнув, заговорил Илья. — Видите девушка, — не девушка, а замужняя… за стариком… Он её — тиранит… вся избитая, исщипанная убежала она… пришла ко мне… Вы, может, что худое думаете? Ничего нет…
Путаясь в словах, он сбивчиво говорил и двоился между желанием рассказать историю Маши и выложить пред девушкой свои мысли по поводу этой истории. Ему особенно хотелось передать слушательнице именно свои мысли. Она смотрела на него, и взгляд её становился мягче.
— Я понимаю, — остановила она его речь. — Вы не знаете, как поступить? Прежде всего надо к доктору… пусть он осмотрит… У меня есть знакомый доктор, — хотите, я её свезу? Гаврик, взгляни, сколько время? Одиннадцатый? Хорошо, это часы приема… Гаврик, позови извозчика… А вы — познакомьте меня с нею…
Но Илья не тронулся с места. Он не ожидал, что эта серьёзная, строгая девушка умеет говорить таким мягким голосом. Его изумило и лицо её: всегда гордое, теперь оно стало только озабоченным, и, хотя ноздри на нём раздулись ещё шире, в нём было что-то очень хорошее, простое, раньше не виданное Ильей. Он рассматривал девушку и молча, смущённо улыбался.
А она уже отвернулась от него, подошла к Маше и тихо говорила с нею:
— Вы не плачьте, голубчик, не бойтесь… Доктор — славный человек, он вас осмотрит и выдаст бумагу такую… только и всего! Я вас привезу сюда… Ну, милая, не плачьте же…
Она положила свои руки на плечи Маши и хотела привлечь её к себе.
— Ой… больно, — тихонько застонала Маша.
— Что тут у вас?
Лунёв слушал и всё улыбался.
— Это… чёрт знает что такое! — возмущённо вскрикнула девушка, отходя от Маши. Лицо у неё побледнело, в глазах сверкал ужас, негодование.
— Как она избита… о!
— Вот как живём! — воскликнул Лунёв, снова вспыхивая.- Видели? А то ещё могу другого показать,- вон стоит! Позвольте познакомить: товарищ мой Павел Савельич Грачёв…
Павел протянул руку девушке, не глядя на неё.
— Медведева, Софья Никоновна, — сказала она, разглядывая унылое лицо Павла. — А вас зовут — Илья Яковлевич? — обратилась она к Лунёву.
— Точно так, — оживлённо подтвердил Илья, крепко стиснув её руку, и, не выпуская руки, продолжал: — Вот что… уж коли вы такая… то есть если вы взялись за одно, — не побрезгуйте и другим! Тут тоже петля.
Она внимательно и серьёзно смотрела на его красивое, взволнованное лицо, потихоньку пытаясь освободить свою руку из его пальцев. Но он рассказывал ей о Вере, о Павле, рассказывал горячо, с, увлечением. И сильно встряхивал её руку и говорил:
— Сочинял стихи, да какие ещё! Но в этом деле— весь сгорел… И она тоже… вы думаете, если она… такая, то тут и всё? Нет, вы не думайте этого! Ни в добром, ни в худом никогда человек не весь!
— Как? — переспросила девушка.
— То есть ежели и плох человек — есть в нём своё хорошее, ежели и хорош — имеет в себе плохое… Души у нас у всех одинаково пёстрые… у всех!
— Это вы хорошо говорите! — одобрила его девушка, с важным видом качнув головой. — Но, пожалуйста, пустите мою руку — больно!
Илья стал просить у неё прощения. А она уже не слушала его, убедительно поучая Павла:
— Это стыдно, так нельзя! Нужно действовать! Нужно искать ей защитника, адвоката, понимаете? Я вам найду, слышите? И ничего ей не будет, потому что оправдают… Даю вам честное слово!
Лицо её раскраснелось, волосы на висках растрепались, и глаза горели.
Маша, стоя рядом с нею, смотрела на неё с доверчивым любопытством ребёнка. А Лунёв поглядывал на Машу и Павла победоносно, с важностью, чувствуя какую-то гордость от присутствия этой девушки в его комнате.
— Если вы в самом деле можете помочь, — дрогнувшим голосом заговорил Павел, — помогите!
— Вы приходите ко мне в семь часов, хорошо? Вот Гаврик скажет где…
— Я приду… Слов у меня для благодарности нет…
— Оставим это. Люди должны помогать друг другу.
— Помогут они! — с иронией вскричал Илья.
Девушка быстро обернулась к нему. Но Гаврик, видимо, чувствуя себя в этой сумятице единственным солидным и здравомыслящим человеком, дёрнул сестру за руку и сказал:
— Да уезжай ты!
— Маша, одевайтесь!
— Мне не во что, — робко заявила Маша.
— Ах… Ну всё равно! Идёмте… Вы придёте, Грачёв, да? До свидания, Илья Яковлевич!
Товарищи почтительно
