— и меня так же вот будут… Петруха будет судить… Меня — в каторгу, а сам останется…»
Он остановился на этих думах и сидел, ни на кого не глядя, ничего не слушая.
— Н…не хочу я, чтобы говорили об этом! — раздался дрожащий, обиженный крик Веры, и она завыла, хватая руками грудь свою, сорвав с головы платок.
Мутный шум наполнил залу. Все в ней засуетилось от криков девушки, а она, как обожжённая, металась за решёткой и рыдала, надрывая душу.
Илья вскочил и бросился вперёд, но публика шла навстречу ему, и как-то незаметно для себя он очутился в коридоре.
— Обнажили душу, — услыхал он голос чёрненького человека.
Павел Грачёв, бледный и растрёпанный, стоял у стены, челюсть у него тряслась. Илья подошёл к нему и угрюмо, злыми глазами заглянул в лицо товарища.
— Что? Каково? — спросил он.
Павел взглянул на него, открыл рот и не сказал ни слова.
— Погубил человека? — продолжал Лунёв. Тогда Павел вздрогнул, будто его кнутом ударили, поднял руку, положил её на плечо Лунёва и возбуждённо заговорил:
— Разве я? Мы ещё подадим жалобу…
Илья стряхнул с плеча его руку и хотел сказать ему: «Ты! Не закричал, небойсь, что для тебя она украла?» — но вместо этого он сказал:
— А судит Филимонов Петрушка… Правильно это, а? — и усмехнулся.
Павел выпрямился, лицо его вспыхнуло, и он торопливо начал говорить что-то, но Лунёв, не слушая, отошёл прочь. Так, с усмешкой на лице, он вышел на улицу, и медленно, вплоть до вечера, как бродячая собака, он шлялся из улицы в улицу до поры, пока не почувствовал, что его тошнит от голода.
В окнах домов зажигались огни, на улицу падали широкие, жёлтые полосы света, а в них лежали тени цветов, стоявших на окнах. Лунёв остановился и, глядя на узоры этих теней, вспомнил о цветах в квартире Громова, о его жене, похожей на королеву сказки, о печальных песнях, которые не мешают смеяться… Кошка осторожными шагами, отряхивая лапки, перешла улицу.
«Пойду в трактир», — решил Илья и вышел на средину мостовой.
— Берегись! — крикнули ему. Чёрная морда лошади мелькнула у его лица и обдала его тёплым дыханием… Он прыгнул в сторону, прислушался к ругани извозчика и пошёл прочь от трактира.
«Легковой извозчик до смерти не задавит, — спокойно подумал он. — Надо поесть… Вера теперь совсем пропадёт… Тоже гордая… Про Пашку не захотела сказать… видит, что некому сказать-то… Она лучше всех… Олимпиада бы… Нет, Олимпиада тоже хорошая… а вот Танька…»
Ему вспомнилось, что именно сегодня Татьяна празднует день рождения. Сначала мысль о том, чтобы пойти к ней, показалась ему отвратительной, но почти тотчас же одно острое, жгучее чувство коснулось его сердца…
Крикнув извозчика, он поехал и через несколько минут, прищуривая глаза от света, стоял в двери столовой Автономовых, тупо улыбался и смотрел на людей, тесно сидевших вокруг стола в большой комнате.
— А-а! Явился еси!.. — воскликнул Кирик. — Конфект принёс? Подарок новорожденной, а? Что ж ты, братец мой?
— Откуда вы? — спросила хозяйка.
Кирик схватил его за рукав и повёл вокруг стола, знакомя с гостями. Лунёв пожимал чьи-то тёплые руки, а лица гостей слились в его глазах в одно длинное, улыбающееся лицо с большими зубами. Запах жареного щекотал ноздри, трескучий разговор женщин звучал в ушах, глазам было жарко, какой-то пёстрый туман застилал их. Когда он сел, то почувствовал, что у него от усталости ломит ноги и голод сосёт его внутренности. Он молча взял кусок хлеба и стал есть. Кто-то из гостей громко фыркнул, в то же время Татьяна Власьевна заметила ему:
— Вы не хотите меня поздравить? Хорош! Пришёл, не сказал ни слова, уселся и ест…
Под столом она сильно толкнула ногой его ногу и наклонила лицо над чайником, доливая его.
Тогда он положил кусок хлеба на стол, крепко потёр себе руки и громко сказал:
— А я целый день в суде просидел…
Его голос покрыл шум разговора. [Гости замолчали] Лунёв сконфузился, чувствуя их взгляды на лице своём, и тоже исподлобья оглядел их. На него смотрели недоверчиво, видимо, каждый сомневался в том, что этот широкоплечий, курчавый парень может сказать что-нибудь интересное. Неловкое молчание наступило в комнате.
Обрывки каких-то мыслей кружились в голове Ильи, — бессвязные, серые, они вдруг точно провалились куда-то, исчезая во тьме его души.
— В суде иногда очень любопытно, — кислым голосом заметила Фелицата Грызлова и, взяв коробку с мармеладом, стала ковырять в ней щипчиками.
На щеках Татьяны Власьевны вспыхнули красные пятна, а Кирик громко высморкался и сказал:
— Что ж ты, братец, замахнулся, а не бьёшь? Ну, был в суде…
«Конфужу я их», — сообразил Илья, и губы его медленно раздвинулись в улыбку. Гости снова заговорили сразу в несколько голосов.
— Я однажды слушал в суде дело об убийстве, — рассказывал молодой телеграфист, бледный, черноглазый, с маленькими усиками.
— Я ужасно люблю читать и слушать про убийства! — воскликнула Травкина.
А её муж посмотрел на всех и сказал:
— Гласный суд — благодетельное учреждение…
— Судился мой товарищ Евгениев… Он, видите ли, стоя на дежурстве у денежного ящика, шутил с мальчиком да вдруг и застрелил его…
— Ах, ужас какой! — вскричала Татьяна Власьевна.
— Наповал! — с каким-то удовольствием добавил телеграфист.
— А я однажды был свидетелем по одному делу, — заговорил Травкин своим шумящим, сухим голосом, — а по другому делу судился человек, который совершил двадцать три кражи! Недурно?
Кирик громко захохотал. Публика разделилась на две группы: одни слушали рассказ телеграфиста об убийстве мальчика, другие — скучное сообщение Травкина о человеке, совершившем двадцать три кражи. Илья наблюдал за хозяйкой, чувствуя, что в нём тихо разгорается какой-то огонёк, — он ещё ничего не освещает, но уже настойчиво жжёт сердце. С той минуты, когда Лунёв понял, что Автономовы опасаются, как бы он не сконфузил их пред гостями, его мысли становились стройнее.
Татьяна Власьевна хлопотала в другой комнате около стола, уставленного бутылками. Алая шёлковая кофточка ярким пятном рисовалась на белых обоях стены, маленькая женщина носилась по комнате подобно бабочке, на лице у неё сияла гордость домовитой хозяйки, у которой всё идёт прекрасно. Раза два Илья видел, что она ловкими, едва заметными знаками зовёт его к себе, но он не шёл к ней и чувствовал удовольствие от сознания, что это беспокоит её.
— Что, брат, сидишь, как сыч? — вдруг обратился к нему Кирик. — Говори что-нибудь… не стесняйся… здесь люди образованные, они, в случае чего, не взыщут с тебя.
— Судили сегодня, — сразу начал Илья громким голосом, — девушку одну, знакомую мне… она из гулящих, но хорошая девушка…
Он снова обратил на себя общее внимание, снова все гости уставились на него. Зубы Фелицаты Егоровны обнажились широкой и насмешливой улыбкой, телеграфист, закрыв рот рукою, начал покручивать усики, почти все старались казаться серьёзными, внимательно слушающими. Шум ножей и вилок, вдруг рассыпанных Татьяной Власьевной, отозвался в сердце Ильи громкой, боевой музыкой… Он спокойно обвёл лица гостей широко раскрытыми глазами и продолжал:
— Вы что улыбаетесь? Среди них есть очень хорошие…
— Есть-то есть, — перебил его Кирик, — только ты не того… не очень откровенно…
— Вы люди образованные, — сказал Илья, — обмолвлюсь — не взыщите!
В нём вдруг точно вспыхнул целый сноп ярких искр. Он улыбался острой улыбочкой, и сердце его замирало в живой игре слов, внезапно рождённых его умом.
— Украла эта девушка деньги у одного купца…
— Час от часу не легче, — воскликнул Кирик, комически сморщивши лицо, и уныло покачал головой.
— Сами понимаете, когда и как могла она украсть… а может, ещё и не украла, а подарок взяла…
— Танечка! — вскричал Кирик. — Иди сюда! Тут Илья такие анекдоты разводит…
Но Татьяна Власьевна уже стояла рядом с Ильей. Натянуто улыбаясь, она проговорила, пожимая плечиками:
— Что ж такое? Очень обыкновенно всё… ты знаешь таких историй сотни… барышень здесь нет… Но — это после… а пока — пожалуйте закусить, господа!
— Прошу! — закричал Кирик. — И я с вами закушу, хе-хе! Не фигурен каламбурчик, а весёленький…
— Аппетит возбуждает… — сказал Травкин и погладил себе горло.
Все отвернулись от Ильи. Он понял, что гости не желают его слушать, потому что хозяева этого не хотят, и это ещё более возбудило его. Вставши со стула и обращаясь ко всем, он продолжал:
— И вот судят эту девицу люди, которые, может, сами не раз пользовались ею… некоторые из них известны мне… Жуликами назвать их мало…
— Позвольте! — строго сказал Травкин, поднимая палец кверху. — Так нельзя-с! Это — присяжные заседатели… и я сам…
— Вот — присяжные! — воскликнул Илья. — Но могут ли они справедливы быть, ежели…
— Па-азвольте-с! Суд присяжных есть, так сказать, великая реформа, введённая на всеобщую пользу императором Александром вторым-с! Как можете вы подвергать поношению учреждение государственное-с?
Он хрипел в лицо Илье, и его жирные бритые щёки вздрагивали, а глаза вращались справа налево и обратно. Все окружили их тесной толпой и стояли в дверях, охваченные приятным предчувствием скандала. Хозяйка, побледнев, тревожно дёргала гостей за рукава, восклицая:
— Господа, оставим это! Право же — неинтересно! Кирик, да попроси же…
Кирик растерянно хлопал глазами и просил:
— Пожалуйста!.. ну их к богу, реформы, проформы и всю эту философию…
— Это не философия, а по-ли-ти-ка-с! — хрипел Травкин. — Люди, рассуждающие подобным образом, именуются по-ли-ти-че-ски не-благо-надёжными-с!
Горячий вихрь охватил Илью. Любо ему было стоять против толстенького человечка с мокрыми губами на бритом лице и видеть, как он сердится. Сознание, что Автономовы сконфужены пред гостями, глубоко радовало его. Он становился всё спокойнее, стремление идти вразрез с этими людьми, говорить им дерзкие слова, злить их до бешенства, — это стремление расправлялось в нём, как стальная пружина, и поднимало его на какую-то приятно страшную высоту. Всё спокойнее и твёрже звучал его голос.
— Называйте меня, как желательно вам, — вы человек образованный, но я от своего не отступлюсь!.. Разумеет ли сытый голодного?.. Пусть голодный вор, но и сытый — вор…
— Кирик Никодимович? — захрипел Травкин. — Что такое? Это-с…
Но Татьяна Власьевна просунула свою руку под его и, увлекая за собой возмущённого человека, стала громко говорить ему:
— Любимые ваши тартинки — селёдка, яйца вкрутую и зелёный лук, растёртый со сливочным маслом…
— М-да! Это — я знаю-с! — обиженно воскликнул Травкин, громко чмокнув губами. Его жена уничтожающе посмотрела на Илью и, подхватив мужа под другую руку, сказала ему:
— Не волнуйся, Антон, из-за пустяков…
А Татьяна
