вылезть и стать прямо нос к носу со сторожем… трусы они, эти сторожа!.. Но его тело, изломанное холодом, голодом и болезнью, отказывалось повиноваться воле, к тому же послышалось рычанье собаки и уже на этот раз где-то совсем рядом.
Сторож постукал палкой по доскам и крякнул внушительно, глубоким басом.
«Должно быть, здоровый, дьявол!» – тоскливо подумал Рыжик и осторожно завозился, стараясь глубже забраться в свою нору; но, сделав неловкое движение, толкнул одну из досок, загораживавших впадину, где он лежал; раздался шум, грозное рычанье, и прямо перед собой Рыжик увидал тёмную морду большой собаки. Он видел только круглый лохматый кусок, но ему казалось, что на нём он различает оскаленные зубы и злые, горячие глаза.
– Пшла прочь!!. – заорал он благим матом и, попытавшись вскочить на ноги, больно ударился плечом и головой.
Собака отскочила, испуганная его криком.
Рыжик сел на корточки и без дум, одеревенев от тучи смутных чувств, над которыми преобладал страх, застыл в своей позе, точно ожидая, что будет дальше.
Несколько секунд длилось невероятно долгое молчание, нарушаемое подозрительным рычаньем собаки.
– Ну, вылазь! – раздался глухой, сиплый голос, и вслед за ним собака снова сунула свою морду.
Услыхав голос человека, Рыжик как-то сразу встряхнулся и пришёл в себя.
– Вылазь, говорю! – нетерпеливо и грозно командовали ему.
Но теперь его не смущал этот тон. Всё равно вылезть придется.
– Вылазь, ч-чёрт, а то свистну! – крикнул в третий раз сторож.
– Сви-и-стнешь?! – переспросил Рыжик. – Ну, это, брат, ты погоди! Не имеешь права. Я и сам могу тем же ответить! – заговорил, наконец, Рыжик уверенным тоном, даже с оттенком некоторого задора.
– Полицию свистну! Лезь, чёрт!..
– А-а, полицию!.. – протянул Рыжик. – На что? Чтобы больного человека в часть забрала? Изволь. Если на тебе нет креста, то изволь! Но собаку убери, в пасть ей я не полезу.
– Гуляй, прочь! – гукнул сторож.
Собака отскочила, громко рыча; но Рыжик не вылезал.
– Ну, что ж ты, проклятая харя, не лезешь?!. а?!. – торопил сторож.
– Лезу, лезу! погоди. А где это ты, мил человек, собаку взял? э? чья это собака? – спросил Рыжик, высовывая голову и пристально рассматривая собаку, сидевшую у ног сторожа.
– Да ты полезешь?!. али тебя огреть палкой?!.
– Погоди, не зевай! – пренебрежительно ответил Рыжик. – Чего разорался?
Али не узнал я тебя, думаешь? У меня, солдат, память-то подлиннее твоей. И я тебя сразу по голосу узнал. И хоть рыло твоё не вижу, но знаю, что это ты.
С этими словами Рыжик, согретый вдруг вспыхнувшим в нём чувством надежды на помощь со стороны старого товарища, неуклюже вывалился из своей норы.
– Гуляй! – стал он манить собаку, щёлкая пальцами и причмокивая губами.
– Али не узнал хозяина? Гуляй! по-оди сюда, собака!
Гуляй лениво поднялся и, замахав хвостом, посмотрел на сторожа, точно желая спросить его о чём-то.
– Что за человек? Кто таков? – тоном некоторого беспокойства заговорил сторож и, ткнув собаку ногой, стал поправлять громадный овчинный воротник тяжёлой серой шубы, делавшей его похожим на неуклюжий, громадный пень.
– Сс-кажите, как мы стали богаты и важны! уж и не можем узнать старых товарищей!.. Гуляй, подь сюда! Ах ты, проклятая собака!..
Но собака не шла к Рыжику. Отойдя в сторону, она села на землю и, не обращая внимания на своих хозяев, стала усердно чесаться.
Это возмутило Рыжика. Он поднял с земли сухой ком грязи и с ругательством бросил в неё. Рыча, собака отбежала дальше.
– Да это ты, что ли, Григорий? – угрюмо спросил сторож, высунув голову из воротника.
– Признал, значит? Покорно благодарю! – сыронизировал Рыжик. – Как, братец мой, в сытом-то виде мы слабы на память! а?
– А говорили, что ты умер! – тоном почти сожаления заявил сторож. – В больнице, дескать, от тифу…
– Ан я вот не умер. Н-да. А ты как это в чин попал? а?
Рыжик стоял, глубоко сунув руки в рукава своей рвани и, весь сжавшись под ветром, плотно прижимался к брёвнам, точно боясь, что ветер собьёт его с ног. Громадная фигура товарища, закутанная в тёплую, тяжёлую шубу, производила на него странное впечатление. Что-то горькое и злое ныло в голодном нутре Рыжика и рождало в нём желание поколотить эту тушу. Это желание было так сильно, что на некоторое время скрыло за собой и чувство голода и зародившуюся надежду на помощь. Молча Рыжик смотрел на неподвижного и поражённого встречей старого товарища и, чувствуя, как ему с каждой секундой всё сильнее хочется чего-то острого и потрясающего, не знал – что бы ему сказать.
– А говорили – умер, дескать… – начал сторож, смущённый странным молчанием и чувствуя, что надо что-нибудь говорить. – Как же ты это, брат, теперь? а?
Расстроенные болезнью и наточенные злобой нервы Рыжика стали чутки, как туго натянутые струны. Его ещё пуще злил какой-то странный, виноватый тон товарища, и, не видя в нём ничего, что бы говорило, что ему приятна встреча с ним, Рыжиком, – он сразу возненавидел его. Ему ещё сильнее хотелось сделать что-нибудь такое вредное для Савелия, собаки, всего мира…
– Ну, как же ты – рад, что видишь меня? – спросил он, едко усмехаясь.
Савелий как-то глупо завозился на месте.
– Я-то? Я рад. А что ж ты теперь?.. как?
Дальше он не мог сказать ничего, почувствовав себя в опасном положении, и вдруг, вдохновлённый этой опасностью, заговорил быстро и придвинувшись к Рыжику:
– Вот что, браток! Ты лезь опять туда… а я пойду. Потому мне нельзя, обход скоро пойдёт. А к утру я за тобой зайду… И мы, значит, поговорим обо всём… а то я, видишь ты, сторож… и, значит, обязан, коли что, сейчас забрать и представить в часть. Служба, браток; ничего не попишешь!.. – И, тяжело вздохнув, Савелий замолчал.
Рыжик не откликнулся ни звуком.
Наступила скверная, тяжёлая минута, усиленная ещё тем, что ветер, завывавший на пустыре, вдруг замолчал, точно желая яснее расслушать всё то, что будет сказано дальше. Тучи, тяжело двигавшиеся по небу, на минуту разорвались. Молочные и холодные лучи луны любопытно глянули на пустырь и, осветив мутным светом двух людей, молча стоявших друг против друга, собаку в стороне от них и тяжёлые, громадные кучи дерева, – снова скучно спрятались за тучами.
– Гуляй! поди сюда! Гуляйка! – крикнул Рыжик сардонически звенящим голоском.
Ему было приятно молчать; он понимал, что это молчание очень мучает Савелия.
– Гуляй!..
Собака двинулась к нему, виляя хвостом и в то же время посматривая на нового хозяина. Её новый хозяин нетерпеливо мялся на месте и боязливо оглядывался вокруг себя.
– Видишь ли ты, – заговорил он тоскливым тоном и как-то глухо, нехотя, – в сторожа я попал. Такое тут дело вышло, и попал я, значит… Так вот теперь и наблюдаю.
Служба, брат!.. Тру-удно! Потому – чуть что, и слетишь… И то насилу, насилу приняли.
Кто таков? Солдат – Савел! А, известен! Невозможно! Ну, а Антип Митрич говорит:
«Иди, говорит, сторожи мои штабеля, три рубля в месяц, и помогать дворнику. И харч хозяйский». Пошёл, потому – надоело это мне, цыганить-то. И караулю, значит.
– Гуляйка!.. У, чёрт лохматый! Узнал хозяина!.. а-а, шельма!.. Узнал!..
Рыжик ласкал подошедшую к нему собаку и, вскользь бросая взгляды на смущённую и убитую его поведением красную усатую рожу Савелия, наслаждался. От холода его трясла дрожь, но он точно не замечал этого, согреваемый своей маленькой местью и не пытаясь даже плотнее завернуться в свои лохмотья.
– Мил-лая собака!.. – чмокал он губами, гладя Гуляя, довольно равнодушно относившегося к его ласкам.
– Ах ты, господи! – вздохнул Савелий и, передвинув рукой шапку на голове, снова начал вяло и скучно говорить: – «Будешь, говорит, исправен, похлопочу, чтоб тебе участок дали. Рублей, говорит, двенадцать наберёшь. Но, говорит, смотри! Помни, кто ты». Ну, я и того… Ты бы, брат, улез в дыру-то до утра. Как я кончу дежурство, так и того… а теперь опасно мне. Обход должен сейчас поехать. Лишусь я через тебя места и прочее такое! Плюнь, брат! Улезь!
Рыжик, слыша его просительный и боязливый шёпот, ликовал.
– Гуляйка! Милая собака! Небось, ты вот меня за три целковых не продашь?
а? У, ты!..
Савелий понурил голову и стал тыкать палкой в землю. Рыжик продолжал:
– Друг ты мой, Гуляй! Собака ты, но супротив тебя человеку не устоять. Душа у тебя есть. Жалеешь ты меня? Вижу, жалеешь! потому – и я ведь собака…
– Собака и есть! – вдруг вскинул головой Савелий.
– Ну?
– Собака, мол, и есть! Тебя честью просят, не подводи человека, а ты – своё. Чёрт паршивый! Лезь, коли хошь!
Рыжик не ожидал такого взрыва, не приготовился к нему и был поражён им.
– А как не хочу?! – нашёл он вопрос.
– А, так я тебя силком засуну али в полицию сведу. Понял? Ты что думаешь?
Мне, брат, всё равно. Я Мишку Косого прошлый раз отправил. И очень были мной довольны. Что я могу делать, коли с вашим братом сладу никакого нет!
Савелий воодушевился. Он почувствовал на своей стороне силу и ещё что-то, поддерживавшее его.
– Дурак, говорил тебе – лезь! вон обход едет! слышь? Лезь, чёрт! заберут!
А то сам сейчас засвищу! Ну!..
Но Рыжик не полез. Он почувствовал, как что-то горячее и удушливое хлынуло ему из груди к горлу, крякнул, заскрипел зубами и вдруг истерично закричал:
– Не хочу! Не лезу! Гуляй! Пшёл сюда! Я – твой хозяин! Гуляй! давай воровать!
Смотри, солдат, тащу! Хочу доску спереть у тебя, солдат! Что ж ты меня не хватаешь?!
а? Ну, свисти! Свисти, подлец! Мерзавец ты! Узы его, Гуляй! Рви его!! рви его, Иуду!!.
Рыжик пришёл в исступление. Он начал дико кричать и, вцепившись в шею собаке, пытался бросить её на Савелия.
Собака громко завыла, вертясь в его руках, и вдруг вцепилась ему в ногу.
Дико вскрикнув, Рыжик, как сломанный, свалился на землю и, воя, как волк в капкане, стал кататься по ней.
Разозлённый Гуляй метался вокруг него, пытаясь вцепиться ему в горло, а солдат растерянно стоял и, нелепо размахивая палкой по воздуху, резко свистел, закинув голову в небо.
Послышался топот лошадей, и на пустырь выехали две серые конные фигуры.
– Что такое? – торопливо спросила одна из них, спрыгивая на землю и обращаясь к Савелию, ещё не успевшему перестать свистеть.
Савелий тупо оглянулся на Рыжика, откатившегося к стороне. Над ним уже склонился другой полицейский и поднимал его с земли.
– Что за шум? Ну! – повторил свой вопрос полицейский, встряхивая Савелия за шиворот.
– Человек пришёл… – забормотал
