Савелий. – Пришёл и прёт доску. Я, значит, и засвистел… Господи!.. – вздохнул он убито.

– Человек пришёл!.. – передразнили его и, сунув кулаком в лицо подведённого Рыжика, слабо всхлипывавшего, добавили: – Разве это человек? У ты, м-морда! Веди его!

Савелий неопределённо махнул рукой и не тронулся с места.

– Веди его, говорят! – крикнули ему.

Тогда он подошёл к Рыжику и, взяв его за рукав, глухо сказал:

– Пойдём!

– Смотри, чтобы не убежал! – напутствовали его полицейские и, сев на лошадей, скрылись в ночной тьме.

Рыжик шёл и молча всхлипывал, то и дело наклоняясь, чтоб дотронуться до ноги.

Шли какой-то пустынной улицей, среди заборов, из-за которых на улицу простирали свои голые ветви уродливые деревья. Улица была узка, и ветви висели над ней частой сетью. Казалось, что много длинных и тонких рук протянулись друг к другу и пытались сцепиться в крепком рукопожатии, но ветер, качая их, не позволял им сделать это, и деревья тихо и жалобно скрипели. Сквозь узоры ветвей видны были фатально плывшие в небе тучи, и их медленное, тяжёлое движение было так тоскливо и бесцельно.

Вдали виднелись тёмные силуэты каких-то построек, и жалкие огоньки фонарей, мерцая кое-где средь них, делали ночь ещё тоскливей и мрачней.

– Вот тебе, проклятый! – радостно взвизгнул Рыжик, взмахнув рукой в воздухе… И вслед за его визгом раздался жалобный визг Гуляя.

Савелий остановился.

– Что это ты собаку-то?.. – угрюмо спросил он, посматривая искоса на Рыжика.

– К-камнем тррахнул! Попал хорошо. Что, дьявол, воешь? Вой, вой! Я выл.

И ещё бы завыл, но больше голосу нет.

Рыжик захохотал дробным, металлическим смехом и грузно опустился на землю.

– Дальше я не пойду. Устал я и иззяб. Здесь я издохну. Дальше ни-ни! будет.

Он вытянулся на земле и замолчал, скорчившись в странный, лохматый ком.

Савелий тоже стал, молча оперся на палку и уставился на него глазами, переминаясь с ноги на ногу и желая сказать что-то.

Где-то неподалёку приютился Гуляй и тихо взвизгивал.

Минута за минутой, медленные и тяжёлые, проходили в молчании и точно камнями ложились на Савелия. Он, стоя над Рыжиком, сопел и, сгибаясь над ним, наконец, осторожно дотронулся до его плеча.

– Пойдём, брат! – сказал он, точно выдавив из себя эти два слова.

– Куда? – не поднимая головы, спросил Рыжик.

– В участок, – тихо прошептал Савелий.

– Н-не хочу! – двинулся Рыжик. – Не могу. Бывал уж я там… А ты пошёл прочь. Пошёл прочь! – звонко выкрикнул он, садясь на земле и показывая рукой куда-то вдаль. – Пошёл! – настойчиво повторил он, видя, что Савелий не двигается с места.

– Не могу я уйти, – заговорил Савелий, вздыхая. – Невозможно это. Нужно тебя представить. Ты не сердись на меня, брат! Что ж такое? Там тепло, и сыт будешь.

А то вон ты какой больной. Помрёшь ещё на улице где. Разве долго?

– Э-эх ты, Иуда!.. Иуда ты предатель! Товарища продал! Как собаку бы тебя камнем хватил, но сил нет. Оз-зяб я… и хвор, это верно. А хватил бы… ох, как бы хватил, кабы сила! Но ты… подлец! – И Рыжик снова вытянулся на земле.

– Эх, брат! – заговорил Савелий. – Непонимающий ты. Какая наша жизнь? Волчья жизнь! Хорошо это? Ну скажи! Вот то-то! – уверенно кончил он, видя, что Рыжик молчит.

– Рад я, что могу по-человечески пить, есть, а ты всю жизнь мог мне нарушить…

Ну, вот оно и вышло так… – И он снова замолчал, не умея сказать, как это вышло.

– Ну, а я? – ехидно спросил Рыжик, посмотрев на него, и закашлялся. Он кашлял долго, извиваясь змеёю на холодной земле. – Ну, а я? – ещё задыхаясь от кашля, повторил он.

Его вопрос, резко прозвучав в холодном осеннем воздухе, замер, покрытый тоскливым скрипом деревьев. Савелий молчал и думал.

– А ты!.. судьба уж такая у тебя! – произнёс, наконец, он, смущённо тыкая палкой землю.

– Су-удьба!.. Нет, не судьба, а потому, что ты мерзавец. Нет никакой судьбы, мерзавцы только есть! Понял?! – вдруг крикнул он.

Снова наступило молчание. Гуляй, перестав выть, подошёл к Рыжику, лежавшему среди улицы, и глухо заворчал.

– Пшёл! – крикнул на него Савелий и замахнулся палкой. – Слушай, Гриш, пойдём!

– В участок-то? – спросил Рыжик.

– В участок!

– Больше ничего мне и невозможно уж? а?.. Эх ты, подлец!.. – почти простонал Рыжик. Савелий молчал.

– Хошь, я уйду? Навсегда уйду, чтоб уж с тобой и не встречаться нигде, окромя страшного суда? Хошь?! – вдруг вскочил он с земли и стал против Савелия.

– Нельзя этого сделать, браток! Никак это невозможно! должен я представить тебя. Уж ты не спорь, пожалуйста. Что поделаешь? Жизнь у тебя такая. И никуда от неё не уйти тебе! – философски убедительно говорил Савелий и даже легонько хлопнул по плечу собеседника.

– Не уйду? никуда не уйду? Ой врёшь, уйду! От всех вас уйду, и ничего вы с меня не возьмёте. Да!

– Нет, брат, такого места, Гриша, куда так совсем уйти можно. И не ищи!

– вздохнул Савелий.

– А в реку ежели? – стуча зубами, еле выговорил Рыжик.

Савелий вздрогнул.

– Это что же? Это уж совсем швах дело! – быстро заговорил он. – Разве можно это говорить? Пустяки это, браток!

Говоря так, он ощущал безотчётный страх, усиливавшийся по мере того, как он присматривался к лицу Рыжика, синему, с оскаленными и стучащими зубами, острому и почему-то решительному до ужаса.

– Идём! – вдруг дёрнул его за рукав Рыжик и бросился бегом вперёд.

– Ну вот, давно бы! – радостно крикнул Савелий и, путаясь в длинных полах своей шубы, поспешил за ним.

Рыжик, длинный и худой, бежал и над чем-то смеялся. Громадный и тяжёлый Савелий, громко стуча сапогами по мостовой, пыхтел, как паровик, и еле поспевал за ним.

Смех Рыжика звучал неприятно, как смех сумасшедшего, и производил на Савелия угнетающее впечатление. Но довольный, что всё обошлось хорошо, он пытался не отставать от товарища, частыми, но мелкими шагами летевшего вперёд.

– Стой, Гриш! Не туда! Налево надо! Налево!.. чудак ты, налево!

– Врёшь ты всё! – снова захохотал Рыжик, прибавляя шагу.

– Гриш, голубчик, али ты бежишь? Эй, брось! Невозможно это!.. Как же я-то? Пожалей, чай! – жалобно взывал Савелий вдогонку товарищу.

Пустынная улица была совершенно спокойна. Длинный ряд заборов, деревья за ними и тьма. Две людские фигуры и собака, бежавшие посредине её, не могли возбудить ни в ком интереса к себе.

Савелий кричал, и сердце его замирало от страха, что Рыжик убежит от него.

И вдруг он вспомнил, что сейчас они выбегут на берег реки к яру и что Рыжик может прыгнуть в неё. Это придало ему быстроты, испугав его до онемения.

Но Рыжик был уже далеко от него. Его длинная фигура, согнутая, точно переломленная посредине, всё более и более глубоко ныряла в тьму, и вот она пропала. Савелий задыхался.

– Убежал!.. – звонко раздалось в воздухе последнее Рыжиково слово.

Послышался злой, резкий смех и через секунду звучный всплеск воды.

…Расставив руки и задыхаясь от усталости, Савелий стоял на краю обрыва и тупо смотрел вниз. Там было темно и страшно тихо. Чёрная, холодная вода текла медленно и бесшумно, так медленно и бесшумно, что, казалось, она неподвижна; а когда редели тучи, видно было, как ветер покрывал воду мелкой рябью… но тучи снова оползали друг на друга, и вода снова казалась неподвижной, чёрной, страшной.

Савелий долго смотрел на неё. Наконец он вспомнил, что надо сделать, – крикнул, запрокинув голову к небу: «Караул!» и тотчас же, не давая замереть отзвукам своего крика, быстро сорвал с шеи свисток и разорвал тишину тоскливой осенней ночи отчаянным свистом…

– Человек… в реку прыгнул!.. – заорал он, видя, что из тьмы уже появляются бегущие люди, и, схватив рукой первого, кто подбежал к нему, растерянно забормотал:

– Рази я виноват?.. а?..