О? Разве?
О л ь г а. Удивительный у меня муж, чёрт возьми, думаю я… с восторгом. Я целую ночь где-то кутила и вообще веду себя весёлой вдовой, а он — спокоен. Он так уверен в
моей любви… Спасибо ему.
(Богомолов, опер[шись] на угол стола, задумчиво слушает, покручивая бородку.)
О л ь г а. Он упивался мечтами, она шампанским, и всё шло благополучно, — так начала бы я рассказ, если б умела писать.
Б о г о м о л о в. Попробуй.
О л ь г а (вых[одит] из фонаря, подход[ит] к нему, кладёт руку на плечо). А что бы ты сказал, если б я полюбила другого?
Б о г о м о л о в (серьёзно, вдумчиво). Что бы я сказал? Не знаю. Никогда не думал об этом.
О л ь г а. Подумай.
Б о г о м о л о в. Зачем же? Разве…
Б о г о м о л о в. Ты шутишь, Оля.
О л ь г а. Да.
Б о г о м о л о в. Шутишь, я уверен. Хотя…
О л ь г а. Что — хотя?
Б о г о м о л о в. Не умею сказать.
О л ь г а. Если сказано — хотя, так значит, ты не очень уверен… Не очень! Ну… это хорошо. Спасибо. Поцелуй меня.
Б о г о м о л о в. За что же спасибо?
О л ь г а. Пойми. (Уходит, смеясь.)
Б о г о м о л о в (вслед ей). Желаю тебе хорошенько отдохнуть, а то у тебя, кажется, нервы не в порядке.
О л ь г а. О, конечно, нервы… (Уходит.)
(Дуняша и Верочка.)
В е р о ч к а. Ольга Борисовна легла спать? Вот ей цветы от Никона Васильевича. Подайте, Дуняша.
Б о г о м о л о в (трёт лоб). Мне нужно о чём-то спросить вас… забыл!
В е р о ч к а. Жалею. (Идёт в угол к письменному столу.)
Б о г о м о л о в (за ней). Да! О чём вы плакали утром?
В е р о ч к а. Я? Как вы знаете?
Б о г о м о л о в. Мне Стукачёв сказал.
В е р о ч к а. Не всё ли вам равно?
Б о г о м о л о в. О, боже мой. Вот не ожидал, что вы так ответите.
В е р о ч к а. А чего вы ожидали?
Б о г о м о л о в. Не знаю. Меня это поразило. Такое прекрасное утро, всё так ярко, празднично, вы такая юная, красивая, так ласково встретили меня, и вдруг является
лакей и говорит с улыбкой дурака: «А она плачет!» Ужасно нелепо.
В е р о ч к а (ус[мехаясь]). Никто, кроме вас, не заметил бы этой нелепости.
Б о г о м о л о в. А меня, представьте, целое утро угнетают эти ненужные слёзы.
В е р о ч к а (тронута). Какой вы добрый, милый.
Б о г о м о л о в. Добрый? Нет, не думаю. Просто мне всегда хочется видеть людей спокойными, весело деятельными.
В е р о ч к а (села, смотрит на него, облокотись о стол). Да, это я понимаю…
Б о г о м о л о в. Мне всегда хочется видеть всех счастливыми, а главное — уверенными в себе. Это органическая потребность у меня. О чём же вы плакали?
В е р о ч к а. Глупые девичьи слёзы.
Б о г о м о л о в. Вам полюбить хочется, да?
В е р о ч к а (вспыхнув, шутливо). Какой вопрос!
Б о г о м о л о в. Послушайте — любите! Не ждите с этим, это самое лучшее в жизни, поверьте мне. Только любя, мы живём. Вот — полюбите Ладыгина.
В е р о ч к а (почти истер[ически] смеётся). О, господи… вы… удивительный! Вы такой чудак…
Б о г о м о л о в. Нет, серьёзно! Вы не смущайтесь предрассудками, не думайте о последствиях, последствия любви всегда одни и те же — новый человек! Я говорю не о
ребёнке, а о людях, которые любят, ведь это чувство обновляет душу, делает людей иными, лучше, красивее… Вы понимаете…
В е р о ч к а (вставая). Уйдите от меня! Оставьте Ладыгина для…
Б о г о м о л о в (испуган). Почему?
В е р о ч к а (быстро уходя на террасу). Извините… я не могу…
Б о г о м о л о в (недоумевая). Почему?
Л а д ы г и н (входит с террасы). Что это — завтрак ещё не готов? А мне зверски есть хочется. Вы чего такой?
(Богомолов, не отвечая, уходит.)
Л а д ы г и н (ворчит). Невежа…
II ДЕЙСТВИЕ
Лунная ночь. В саду, под группой деревьев, стол, на нём большая чаша для крюшона, бокалы. Плетёная мебель. В нишах кустарника удобные скамьи. У стола Б у к е е в и Ж
а н. Оба выпивши. Букеев возбуждён, Жан настроен лирически.
Ж а н. Да-а, Ольга Борисовна — женщина, достойная героических усилий. Ты прекрасно выбрал, Никон!
Б у к е е в. Я — выбрал? Это чёрт выбирает для нас. Если б ты знал, как я хочу её… эх!
Ж а н. Это, брат, видимо, последняя твоя женщина. Последняя женщина, как сороковой медведь для охотника, — опаснейшее приключение! Держись твёрдо!
Б у к е е в. Это не приключение, а — быть или не быть?
Ж а н. Я понимаю. Хотя я и скептик, но сердце у меня есть, и я, брат, умею чувствовать и дружбу и любовь.
Б у к е е в. Что же делать с этим дураком?
Ж а н. Не торопись. Придумаем.
Б у к е е в. Иногда мне убить хочется его.
Ж а н. Ну-ну, зачем так грубо? Можно найти другой приём. Ты вот что пойми: красивая женщина или распутна или глупа, таков закон природы. Ольга Борисовна не глупа,
значит, она должна быть…
Б у к е е в. Заврался ты…
Ж а н. Друг мой, я — скептик, я не могу иначе. Для скептиков, как известно, нет ничего святого.
(Стукачёв несёт кофе.)
Ж а н. Давай выпьем кофейку. Стукачёв, притащи-ка ещё финьшампань (сорт российского коньяка из одноимённого сорта винограда, произрастающего в Грузии — Ред.) — живо.
И земляники. Это, знаешь, специально для дам. (Смеясь.) Мы подольём сюда бутылочку, и — дамам будет весело, а когда дама весела…
Б у к е е в (ухмыляется). Ты — жулик.
Ж а н. Таковыми же создал господь и всех прочих людей. Я, брат, скептик, я знаю: все мы притворяшки. Один притворяется умным, другой честным и т.д. По натуре своей и
тот не честен и этот не умён, но привыкли играть роль и — ничего! — иногда играют довольно удачно. Да. Добро, честь и прочие марципаны — всё это, брат, — литература и
хуже литературы, — это так называемые навязчивые представления.
Б у к е е в. Чёрт знает что ты говоришь, — ерунду какую-то.
Ж а н. Нисколько… Есть даже книга такая «О навязчивых представлениях», учёный психиатр написал. Ты, брат, прочитай. Это, знаешь, вроде сумасшествия.
Б у к е е в. Не едут.
Ж а н. Приедут. Неминуемо.
Б у к е е в. Замечал ты в глазах у неё тревожное такое?
Ж а н. Как же! Я всё замечаю.
Б у к е е в. Тревога и печаль. Я люблю печаль, это самое человеческое настроение.
Ж а н. Ну, знаешь, быки и собаки тоже иногда очень печально смотрят в небеса…
Б у к е е в. Перестань. Отчего она печальна?
Ж а н. С таким болваном, как её супруг… Тсс! Он и ещё кто-то.
Б у к е е в. Вера.
Ж а н. Вера? Гм… Уйдём!
Б у к е е в. Зачем это?
Ж а н. Иди сюда… Послушаем, что он говорит… Ну, скорее…
Б у к е е в. Глупо…
Ж а н. Напоить бы его до чёртиков, а? (Скр[ываются] в кустах.)
(Богомолов и Верочка.)
Б о г о м о л о в. Нигде я не видал таких бездельников, как здесь, и сам никогда не чувствовал себя таким бездельником. Здесь никого нет? Огонь, вино… Сядемте? А
где же люди?
В е р о ч к а. Ваша жена с Ладыгиным и Ниной Аркадьевной катаются на лодке.
Б о г о м о л о в. Знаете — я впервые на юге, и мне кажется, что люди здесь, точно ленивые, сытые пчёлы, висят в воздухе, тихо кружатся над каким-то невидимым
цветком.
В е р о ч к а. Невидимый цветок? Как хорошо сказали вы это!
Б о г о м о л о в. И сам я тоже повис в воздухе над ним.
В е р о ч к а. Но — что же это? Какой цветок?
Б о г о м о л о в. Может быть — любовь или мечта о чём-то недостижимом.
В е р о ч к а. Как странно, что вы романтик.
Б о г о м о л о в. Почему странно? Все люди романтики. У меня есть приятель, он называет себя реальным политиком и убеждён, что через двадцать пять лет — в России
будет нечто вроде земного рая. Это тоже романтизм.
В е р о ч к а. Вы так много работаете — целые дни!
Б о г о м о л о в. Я люблю работать, работа повышает уважение к себе самому, и — знаете: земля должна быть огранена трудом людей, как драгоценный камень. Я думаю, что
те, кто говорит о муках творчества, неправы, надо говорить о радостях творчества.
В е р о ч к а. Ольга Борисовна так же думает?
Б о г о м о л о в. Ольга? (Помолчав.) Она из тех людей, для которых то, что они поняли, становится неинтересным.
В е р о ч к а. А — вы…
Б о г о м о л о в. Что?
В е р о ч к а. Нет, я не то хотела спросить.
Б о г о м о л о в (смеясь). Вы хотели спросить — поняла ли она меня?
В е р о ч к а (сму[щённо]). Я не имею права… так не спрашивают…
Б о г о м о л о в. Почему же? Обо всём можно
