оглянувшись, насыпает в карман себе сахар.)
П а в л а. Да не обижайтесь вы друг на друга! Зачем?
Т а р а к а н о в. Для развлечения больше.
М и х а и л. Вот именно…
П а в л а. Миша, сыграйте вашу песенку про девушку…
М и х а и л. Не хочется…
П а в л а. Ну, пожалуйста…
М и х а и л (взглянув на неё). Родителей надо слушаться.
(Настраивает гитару, Тараканов набивает трубку, раскуривает.)
М и х а и л (говорит речитативом, аккомпанируя тихонько на гитаре). Полем девушка тихо идёт. Я не знаю — кто она? Не её ли моё сердце ждёт, Грустью околдовано?
Т а р а к а н о в. Что же это за девушка?
П а в л а (с досадой). Не мешайте! Это — мечта.
Т а р а к а н о в (вздыхая). Вообще, значит, девушка. Понимаю. Но в этом случае — надобно жениться…
П а в л а. Ах, да не мешайте же!
(Во время чтения на террасе явился Муратов, в костюме для верховой езды, с хлыстом в руках. Слушая Михаила, он иронически морщится.)
М у р а т о в (сходя в сад). Какая поэтическая картина: варенье варят, сладкие стихи читают… Добрый день, Павла Николаевна, вы всё хорошеете! Отставной проповедник правды и добра — приветствую! Здравствуй, Миша…
(Его встречают молча, он садится рядом с Павлой; она жмётся, отодвигаясь от него. Тараканов, молча поздоровавшись, уходит в глубь сада, угрюмо оглядываясь на лесничего.)
М у р а т о в. Прошёл насквозь весь дом — пусто!
М у р а т о в. Потом услыхал тихий звон гитары… Чьи это стихи, твои, Миша?
М и х а и л. Мои… А — что?
М у р а т о в. Плоховато. Впрочем, для домашнего употребления, вероятно, и это годится.
П а в л а. Позвать тётю?
М и х а и л (усмехаясь). Сиди, я позову…
П а в л а. Лучше я…
М у р а т о в. Почему же — лучше?
П а в л а. Не знаю. Ну, пускай Миша…
(Михаил идёт, оставив гитару; Муратов взял её, наклонил голову к Павле.)
М у р а т о в. Хорошо быть военным писарем, — это очень смелые люди они прекрасно ухаживают за барышнями и дамами. Как вы находите?
П а в л а. Я не знаю, не видала.
М у р а т о в. Писаря — и парикмахеры тоже — очень любят играть на гитарах.
П а в л а. Да?..
М у р а т о в. Вы — плохая Ева, у вас мало любопытства… Вас не интересует, почему я стал так часто бывать здесь, а?
П а в л а (смущённо). Нет… Не интересует…
М у р а т о в. Очень сожалею. Хотелось бы, чтобы вы подумали об этом…
П а в л а. Вы — старый знакомый тёти Сони…
М у р а т о в. Знакомый я старый, но душа у меня молодая, и её влечёт к молодому, как вас, например, к Мише, очень глупому парню…
П а в л а (волнуясь). Он — вовсе не глупый…
М у р а т о в. Я его знаю лучше, чем вы… Он же постоянно пьянствует со мною…
П а в л а. И меня вовсе не влечёт…
М у р а т о в (тихо напевает). «Старый муж, грозный муж…»
П а в л а (встала). Это — неправда!
М у р а т о в. Что — неправда?
П а в л а. Всё! Всё, что вы говорите! И я не хочу с вами… Вы нарочно меня…
М у р а т о в. Что — нарочно?
П а в л а. Я не знаю, как сказать. Вы надо мной смеётесь…
(Быстро идёт прочь.)
М у р а т о в (вынимая портсигар, следит за нею, вздыхает). Дурочка…
(Тихонько бьёт кончиком хлыста по струнам гитары. Из-за угла террасы выглянула Целованьева и — спряталась. Из дома выходит Софья, остановилась на верхней ступени, глубоко вздохнула.)
С о ф ь я. День-то какой прекрасный…
М у р а т о в (вставая навстречу ей). Жарко и пыльно… Здравствуете?
С о ф ь я. Вы чем Павлу расстроили?
М у р а т о в. Я?
С о ф ь я. Ну, ну, не играйте, не поверю ведь…
М у р а т о в. Она меня очень забавляет.
(Анна Марковна у жаровни. Стёпка около неё.)
М у р а т о в. Что — скоро идиллия превратится в драму?
С о ф ь я (строго). Не говорите пустяков! Вы привезли, наконец, бумаги?
М у р а т о в. Нет. Мой письмоводитель такой лентяй!
С о ф ь я. Ну, и вы тоже трудолюбием не отличаетесь.
М у р а т о в. Я — принципиально ленюсь. С какой стати я буду трудиться для диких людей, которые неспособны оценить значение моего труда?
С о ф ь я. Это вы говорили не однажды…
М у р а т о в. Значит — я говорю это серьёзно.
С о ф ь я. А не ради оригинальности?
М у р а т о в. Я живу среди людей бесчестных, ленивых, некультурных… и не хочу, нахожу бесполезным делать для них что-либо… Это — понятно, надеюсь?
С о ф ь я. Понятно, но — не лестно для вас…
(Анна Марковна, взяв Стёпку за ухо, ведёт её куда-то.)
М у р а т о в. Да? Что ж делать! Кстати, этот ваш Хеверн…
С о ф ь я. Не станем говорить о нём…
М у р а т о в. Почему?
С о ф ь я. Я не хочу…
М у р а т о в. Чтоб я говорил о нём?
С о ф ь я. Да.
М у р а т о в. Вот как? Гм! А я отчасти затем и явился, чтобы сообщить вам об этом господине…
С о ф ь я (спокойно). Этого господина зовут Густав Егорович, и я его очень уважаю…
М у р а т о в. А если окажется, что он — жулик?
С о ф ь я (встала, твёрдо и гневно). Вам что угодно?
М у р а т о в (немножко испугался). Позвольте…
С о ф ь я. Я только что сказала вам, как я отношусь к этому человеку…
М у р а т о в. Но — ведь можете же вы ошибаться!
С о ф ь я. За ошибки мои я расплачусь сама. И я чувствую людей не хуже, чем вы…
М у р а т о в. Моего отношения к вам вы, однако, не чувствуете.
С о ф ь я. Это — неправда! (Усмехнулась.) Вы, я знаю, не верите мне, не уважаете меня…
М у р а т о в (вздохнув). О! Как вы ошибаетесь…
С о ф ь я. Да не — о!.. И — не ошибаюсь. Я для вас — купчиха, бывшая замужем за помещиком, испорченная и утомлённая им. Женщина богатая, хитрая, в мыслях грешная, но — трусливая. И — глупая; ведь это в расчёте на глупость вы рисуетесь предо мною цинизмом?.. Да?
М у р а т о в. Я не циник, а скептик, как все неглупые люди…
С о ф ь я. Я хорошо помню ваши первые атаки, тогда ещё, при жизни мужа… (Вздохнула.) Знали бы вы, как я тогда нуждалась в участии, в честном отношении ко мне…
М у р а т о в. Я относился к вам честно, как умею…
С о ф ь я. Ну, вы плохо умеете! И вы тогда нравились мне: вот, думала я, хороший, умный человек…
М у р а т о в. Я тогда был глупее, чем теперь…
С о ф ь я. Я вам не уступила, и на время это зажгло ваше самолюбие, ваше упрямство.
М у р а т о в. Не упрямство, а — страсть!
С о ф ь я. Ах, полноте! Вы — и страсть…
М у р а т о в. Мы, кажется, ругаемся?..
С о ф ь я. Да, я горячусь, извините…
М у р а т о в (кланяясь). Ничего! Я готов слушать и дальше. Какой-то такой разговор должен был быть между нами…
С о ф ь я. Да? И мне тоже кажется.
М у р а т о в (оглянувшись). Так продолжайте.
С о ф ь я (смотрит на него). Однажды я едва не поверила в ваше чувство…
М у р а т о в. Когда?
С о ф ь я. Это всё равно для вас.
(Встаёт, ходит.)
М у р а т о в (помолчав). А хотел бы я знать, что вы обо мне думаете?
С о ф ь я. Нехорошо я о вас думаю.
М у р а т о в. Ну — начистоту! И если попадёте в сердце…
С о ф ь я. То — что будет?
М у р а т о в. Как сказать? Что-то будет…
С о ф ь я (подумав). Знаете, ведь вы вашим якобы роковым чувством ко мне пользуетесь, чтоб прикрыть вашу лень, оправдать вашу плохонькую жизнь…
М у р а т о в. Для начала — недурно.
С о ф ь я. Вы очень нечестный человек…
М у р а т о в (встаёт, усмехаясь). Позвольте однако…
С о ф ь я (подходит близко к нему). Нечестный. Честный человек не может всем пользоваться, ничего не платя, ничем не отвечая за то, что берёт…
М у р а т о в. Не помню, что я взял у вас…
С о ф ь я. Говорят — вы строгий законник, а я думаю, что вы преследуете людей потому, что не любите их, скучно вам с ними, и вы мелко и злобно мстите им за то, что вам скучно… Властью, данной вам, вы пользуетесь, как пьяница или как мой покойный муж, больной человек… Плохо я говорить умею, всё какие-то не свои слова на языке. Но — я очень чувствую всё и — скажу по душе: жалко мне вас…
М у р а т о в. Не благодарю…
С о ф ь я. Ужасно вы живёте…
М у р а т о в. Да?
С о ф ь я. Никого и ничего не любя…
М у р а т о в. Да, я не люблю людей…
С о ф ь я. И дело ваше вы не любите.
М у р а т о в. И дело не люблю. Охранять леса? Нет, это меня
