сказал Джо. — Ты думал, что так будет все время. Нет, милый мой, привыкай к неуспеху.
— Смириться? То есть потерять себя?
— Наоборот — сохранить. Влад не смирился, ушел из науки — и что?
— Влад счел, что борьба важнее. Я уважаю его выбор.
Но Джо понесло:
— Если бы ты не бился за директорство, мы бы постепенно ужились с Кулешовым, он все же лучше Бухова.
У Картоса воинственно поднялись усы, надменно откинулась голова — малый рост, да разве бывает малорослым король? Основатель современной микроэлектроники, великий и несравненный предводитель нового направления, новой эпохи! С какой стати он должен с кем-то уживаться? Разве он не доказал свое право на руководство? Его признал сам Хрущев, какого же черта, он будет или хозяином, или никем…
Никем — это должно было что-то означать; что именно, Джо не знал. Разговор оборвался, и вдруг Джо тихо спросил:
— Ты скучаешь?
Андреа выматюгался впервые в жизни, старательно, с наслаждением выговаривал он эти русские слова.
— А я скучаю, — еле слышно пробормотал Джо.
XXXIII
К тому первому разговору Эн тщательно подготовилась, отрепетировала свои доводы, возражения, однако все пошло совершенно непредвиденно — Андреа не закричал, не возмутился, ходил по комнате, недовольно бормоча: вполне возможно, что Хрущев в связи с письмом вызовет его в Москву, тогда он и поговорит о разрешении на отъезд, конечно, две просьбы — плохо, но, может, и хорошо, хоть одну да выполнит. Выходило, что решение Эн уехать не вызвало у Андреа ни вопросов, ни возражений, его удручала лишь процедура — то, как этого добиться. Впрочем, буркнул, что и сам бы уехал, если бы мог.
Судя по некоторым замечаниям Картоса, он тогда уже понимал, что положение осложнилось и переломить отношение к центру даже Хрущеву будет нелегко, противодействие аппаратчины возрастает. Помощь Хрущева могла лишь временно остановить кулешовых. Что же касается частной просьбы, тут шансов больше, тут Хрущев может пойти на широкий жест, отворить калитку, позволить Эн вернуться к детям. Допустим, под видом разрешения навестить… Словно обсуждая условия эксперимента, Андреа позволил себе представить ход событий: рейс Москва — Нью-Йорк, пересадка в Амстердаме. Она посмотрит там то, что Винтер им не позволил. Вероятность получить разрешение, по его предположениям, фифти-фифти.
Эн потом призналась Але, что деловой тон мужа снял тяжесть с ее души, все стало простым и легким. Но она вдруг увидела и то, чего не замечала: лиловые набухшие вены на висках Андреа, лицо, изношенное работой, на котором бравые усики выглядели почти пошло.
Вдруг она уверилась, что уедет, что он все устроит.
— Ты плохо выглядишь, — сказала она. — Тебе надо в санаторий.
Ей хотелось погладить его по голове, кто бы мог подумать, что его литую черную шевелюру нарушат серебристые проблески. Она с жалостью рассматривала былое вместилище своей любви. Вспомнилось, как сидела на полу в коридорчике перед запертыми дверями его кабинета, подслушивала: он пел для себя под гитару, от этого одинокого пения у нее катились слезы, отчаянно-счастливые, сладкие слезы.
Был музыкальный вечер дома у Джо. После музыки “Битлз”, обожаемых Андреа, его осторожно принялись уговаривать заняться новой машиной. Ему льстили — только он и вытянет. Андреа размяк, обещал подумать. Ради этих ребят он на многое мог пойти, правда тут же заворчал:
— Поразительно, как легко вы принимаете унизительные условия. У вас на все готово оправдание — во имя дела. Ваши родители так же покорно сидели и ждали ареста.
— А что они могли сделать? — спросил Марк.
— Куда?
— Куда угодно.
— Легко сказать.
— Я знаю, что говорю.
Марка затолкали, задергали, чтобы не спорил.
— Рабская психология, — настаивал Андреа. — Интересы дела выше интересов личности — это мораль рабов.
— Что же, по-вашему, интересы личности выше?
— Конечно, — не задумываясь ответил Андреа. — Выше интересов личности ничего не должно быть.
Его утверждения отпугивали, они не вязались с детства усвоенными понятиями, что жизнь их принадлежит Родине, партии.
— Если таковы ваши убеждения, ради бога, жертвуйте собою. Но требовать этого от каждого нельзя. Вы ничем не обязаны ни правительству, ни народу. Вы свободные люди, поймите это.
Вокруг него ходили на цыпочках, льстили, принося свежие известия о триумфальном шествии их машины “10-01”, “Шехерезады”, как называли ее. Ракетчики, атомщики, подводники, авиаторы хвалили ее, требовали.
Отношения с главным инженером объединения не складывались. Характер у Бухова был вздорный. Хорошо хоть генеральный директор сдерживал его. Директор говорил Картосу: “Ваша заступница и покровительница — “Шехерезада”. Из-за нее на совещаниях у самого Устинова возникают ваши имена”.
Однажды Бухов пригласил Картоса на охоту — “ради налаживания отношений”. Андреа согласился. Никого не убили, зато в охотничьем домике их ждало роскошное застолье. Бухов принял еще в лесу. Количество водки, которое он мог выпить, ужасало Андреа. Он обнимал Андреа и умилялся: откуда вы прилетели к нам? как попугайчики в тайге.
Перейдя за литр, Бухов поклялся застрелить свою жену за то, что изменяет ему с грузинами и евреями. Допытывался у Андреа, на чью разведку он работает, правда ли, что Берия спас его. Ну если не Берия, то Сталин-то спас, и провозгласил тост за великого Сталина, потребовав, чтобы Картос выпил за своего спасителя. Между прочим, если Сталин приблизил к себе Берию, значит, так надо было, Берия держал всех в страхе — и был полный порядок.
— Я понимаю, у тебя конспирация. А вот я всем говорю: я сталинист. Ленин много болтал, Сталин сделал нашу державу великой.
Когда генеральный директор заболел и вышел на пенсию, вместо него назначили Бухова, хотя министр был против. Местное партийное начальство поручилось за Бухова как за твердого руководителя, на парткоме Бухов пообещал показать всем, что такое настоящий директор. “Обеспечивая тылы”, назначил своим замом сына секретаря обкома. Кроме тылов, нужен был, однако, и быстрый успех или хотя бы какое-нибудь звонкое многообещающее начинание. Неизвестно, кто ему посоветовал, но Бухов решил создать новый компьютер на основе американского образца. Вызвал Картоса и предложил возглавить работу. Андреа отказался: дескать, копировать — значит тормозить живую мысль коллектива, который лидирует в этой области. Бухов же доказывал: “американка” верняк, с ней не ошибешься, есть готовенький образец, полюбуйся, добыли в США кое-что из технологий, обещают еще. Упрашивал, сулил златые горы, такая мощная лаборатория может вести работы параллельно.
Но почему Бухов не верит в своих людей, а верит в американцев? Да потому что наши в толчке хороши, америкашки — это гарантия! Так ничего и не добившись, Бухов обиделся: не хочешь — как хочешь, за нами не пропадет. Он насобирал по отделам большую группу, переманил из лаборатории трех специалистов, отобрал первый этаж, дал повышенные оклады, и работа закипела.
А в лаборатории все шло как обычно, Картос никого не подгонял, не обращая внимания на конкурентов. Алеша Прохоров и Виктор Мошков нервничали: если американскую машину сделают раньше, то лаборатории несдобровать, станут доказывать, что выгоднее перейти на копирование зарубежных моделей. Мошков предлагал объявить аврал, работать по десять, двенадцать часов. Мол, надо мобилизоваться, иначе не победить. Картос смотрел на них с отрешенностью сфинкса.
— Победить? В чем?
— Не понял, — сказал Мошков.
— Я тоже, — сказал Картос.
— В соревновании, — неуверенно предположил Мошков.
— Соревнование в чем?
Картос спрашивал их так, как будто они вновь стали юнцами, поступавшими к нему на работу. За десять лет дистанция почти не сократилась. Все так же он опережал их, это восхищало Алешу и выводило из себя Мошкова.
— Над нами, Андрей Георгиевич, навис не дамоклов меч, а топор, обыкновенный русский топор, неужели вы не видите?
Мошков был убежден: шеф не понимает обстановки, не хочет считаться с тем, что отношение к лаборатории изменилось и Картос уже не баловень судьбы. Однажды он объявил Алеше:
— Гений и руководитель — две вещи несовместные.
— Что ты хочешь этим сказать? Андрей Георгиевич и как руководитель гениален, — удивился Прохоров.
— В тепличных условиях, — настаивал Мошков.
— Что значит работать по десять часов? — не слушая его, рассуждал Алеша. — Разве можно думать быстрее?
— С гениями никогда прав не будешь, — хмурился Мошков. — Даже если гений обделается, он не будет засранцем, как мы с тобой. Это будет “ошибка гения”.
А между тем новая модель не давалась. Теоретически она выстроилась, а практически не получалась. Архитектура, если так можно выразиться, не складывалась. Картос бродил как в тумане, на что-то отвечал, что-то подписывал, не вникая в суть дела. На дачу не ездил, природа мешала ему, ибо требовала внимания. По воскресеньям с самого утра он бродил по городу. Среди обезличенной сутолоки прохожих, машин, трамваев хорошо думалось. Решения приходили и отвергались. Вечером звонил Джо, отчитывался: шесть находок, все блестящие и все негодные. Отдельные узлы торчали сами по себе, не желая соединяться в общую композицию.
Бухов вызвал, интересовался, торжествовал:
— Вот видишь, не идет, поди, застрянешь еще на год. А мои орлы строгают без проблем.
К осени отдел Прохорова выдал отличный карманный калькулятор. Бухову шепнули, что в калькуляторе — американская схема. Он поверил этому охотно и на возражения Прохорова подмигивал — не лепи горбатого, в наших условиях такую штуку не сделать. Хвастал калькулятором в министерстве, показывал военным как доказательство правоты своей политики: “Надо использовать западную технику, нечего стесняться”. Первое время он еще ссылался на Кулешова, теперь же выдавал установку на копирование за собственную тактическую линию.
Ведущие инженеры лаборатории обратились с коллективным протестом в министерство, из Москвы приехала комиссия и довольно легко установила отечественное происхождение калькулятора. Бухов принял заключение комиссии с восторгом, произнес речь — “знай наших!”, пора, мол, поддержать отечественные достижения, распространить их, показать всем, то есть выпустить массовую партию калькуляторов.
Буховская “американка” застряла, харьковские и московские машины тоже не получались, к пятидесятилетию советской власти министерство не смогло похвастать новыми достижениями, а тут еще приближалось столетие Ленина и требовалось во что бы то ни стало, любой ценой выложить подарок. Десять тысяч калькуляторов, нет — пять тысяч! Шла торговля, ставились условия, в конце концов Картоса уломали. Его прельстила надежда на НИИ. Больше ничем нельзя объяснить его решение принять такой огромный заказ.
Ни оборудование, ни помещение — ничто не было готово. Андреа успокаивал всех, ссылаясь на обещания министерства, но при всем старании больше чем сто штук за месяц выпустить не смогли. Картос обратился к заводу за помощью, завод отказался: наладьте выпуск у себя, отработайте технологию, тогда посмотрим.
Зажогину эта история показалась подозрительной. На Картоса его аргументы не действовали: советским людям всюду мерещатся заговоры. Мошков внушал: в советских условиях доверчивость — самое опасное качество. Андреа действительно при всем
