глазах ее слезы, она смахивает их снова и снова.
— Они заставили ее, — сказал Джо. — Не может быть, чтобы Ида такого наговорила. Ее заставили.
— Посмотрите на себя со стороны, Джо. Это там, в России, вы лауреат, автор того-то и того-то. А кто вы здесь? Для вашей родни? Источник новых неприятностей. Гордиться вами они не могут. Нечем. Я запросил городскую библиотеку. Вы не упоминаетесь ни в одном словаре. Даже в советских энциклопедиях нет ни вас, ни вашего друга Костаса. Вы говорите, он отец микроэлектроники. Казалось бы, его имя должно войти в пантеон.
— Он ученый мирового класса.
— Охотно верю. Вы, наверное, тоже. Много ли в России ученых мирового класса? Думаю, что немного.
— Когда-нибудь они отдадут должное Костасу, — пробормотал Джо, после монолога сестры он сник, потерял интерес к передаче. Уолтер победил, но теперь ему никак не удается оживить Джо.
— Сделай вы то же самое для Америки, вы были бы здесь героем, вы были бы обеспечены.
— Всю жизнь я стремился создать более справедливую систему. Разумную, — вяло говорит Джо. — Мы думали, что компьютеры помогут этому.
— Оказалось, что дело в системе, а не в электронике, — говорит Уолтер. — Ваши умные компьютеры не могли спасти социализм.
— Знаете, Уолтер, как говорят в России: еще не вечер!
— Вы задумывались когда-нибудь над притчей о блудном сыне? Куда он возвращается?
— Домой… К отцу.
— А может, к себе? — В голосе Уолтера сомнение, и Джо молчит в раздумье.
— Может, к себе, — осторожно соглашается он. — Вернулся к себе, а меня нет, не могу найти. Ида права: я никому тут не нужен.
— Если б это было так, мы бы не устраивали ваше выступление. — Уолтер похлопывает его по руке. — Мы не хотим вас отвергать. Как сказано было: раскаявшийся грешник дороже праведника. Вы вернулись, вы ищете себя — это уже много. Ваша судьба исключительна, не мудрено, что некоторые люди не могут простить вам, не осуждайте их; не старайтесь доказать, что они не правы, на этом пути вы не найдете мира, постарайтесь понять и их чувства…
Он слегка пародировал тон проповедника, но Джо этого не замечал, он был слишком удручен.
— Все началось с маккартизма! Если б не охота на коммунистов…
Уолтер поморщился.
— Это было пакостное дело, но зато мы провели дезинфекцию страны. Вы и ваши друзья были фанатики. Америка убедилась в этом во время суда над Розенбергами.
— Они невиновны! — Ясно было, что тут Джо не уступит.
— Мы с вами не можем разрешить этот спор.
— Не было случая, чтобы суд Соединенных Штатов признал свою ошибку.
— Русские могли бы нам помочь, почему бы им не выложить карты на стол? Пусть они опубликуют материалы дела Розенбергов. Виновны ли они. И насчет других, например Роджера Холла или руководителя М-15. Но русские только болтают о дружественных отношениях. КГБ печет свои пироги из той же грязи. Правда, теперь они готовы продавать прошлогодние секреты. Те самые, за выдачу которых когда-то расстреливали.
— Как говорил Костас, не будем ловить блох, если мы не понимаем идеи. Мы жили и работали, считая себя счастливыми. Удача сопутствовала нам. Мы создавали, мы строили умные машины. Было хорошо. Отсюда, с другой стороны Земли, все это выглядит иначе, постыдно. Вы хотите, чтобы я сказал, что истина у вас? Потому что вы богаче? Я этого не скажу. Я не знаю, где она. — И тут он выругался по-русски, длинно и тщательно.
Уолтер рассмеялся:
— Вот и хорошо. Если вы не знаете, это уже замечательно. Чтобы коммунист не знал, кто прав, — такого не бывало.
Потом Уолтер попросил рассказать о Хрущеве, об Устинове, которого Джо назвал главным милитаристом, потом об Андропове.
— Послушайте, Джо, — вдруг спросил его Уолтер, — а вы понимаете, что происходит?
Джо захлопал глазами.
— Вы понимаете, что вы на Страшном суде?
— Глупости, — сказал Джо.
— Я мог бы добавить к перечню ваших грехов имена тысяч афганцев, уничтоженных вашей техникой. На кого вы работали, Джо Берт? На сатану? Рейган назвал вашу страну империей зла. Ваш вклад в это зло немалый. Бог наделил вас талантом. Кому вы отдали свой божественный дар? Они, эти дяди, слиняли, а вы остались, и вам придется отвечать за всех.
— С какой стати?
— Как вы себе представляете Страшный суд?
— Я атеист. И потом, Страшный суд, насколько я понимаю, это суд Божий. А вы-то какое право имеете судить меня?
Уолтер был доволен, красноносый толстячок с тряским животиком, его веселье казалось неуместным, но это-то и производило впечатление, он любил использовать этот прием, о веселых вещах говорил мрачно, о страшных — весело, подмигивая; в передаче с Джо ему удалось своими смешками помешать Джо перейти к серьезной защите. Джо Берт явно не замечал, какая удручающая панорама его жизни развернулась. Горе, которое он причинял людям, его грехи, его преступления, его предательство, отступничество… Где были те, кому он принес счастье? Где они?
Когда он вернулся домой, в Петербург, и стал просматривать видеозапись, толстые добрые губы его дрожали от обиды и досады. Впервые в жизни он видел себя на экране телевизора. Его поразило, что он, оказывается, уже старик: разболтанные жесты, крикливость, развязность, особенно стыдные по сравнению с благожелательно-учтивым ведущим, впечатление невыгодное — растерянность, беспомощные, ненаходчивые ответы. В сущности, он проиграл, не сумел отстоять свою жизнь…
XXXIX
Субботним утром нежданно-негаданно нагрянули американские гости. Джо был еще в пижаме, мокрый, после душа. Сначала вдвинулось в квартиру брюхо Уолтера, за ним влетела женщина, Джо не сразу ее узнал. С той, прежней Милей она соединялась как бы толчками. Господи, сначала он ужаснулся — как постарела, затем увидел, что эта новая Миля прекрасно выглядит и ей очень идет широкое длинное пальто с красным шарфом. На третьего американца, в ярком пиджаке, он обратил внимание лишь после того, как Миля представила его: Фрэнк Кидд, мой муж. Они прямо из Нью-Йорка, специально к нему, Джо, исключительно ради него, дело в том, что… Далее последовал захлебывающийся от восторга рассказ, как она и Фрэнк смотрели телепередачу и у Фрэнка возникла мысль сделать из истории Джо документальный роман. Они тотчас связались с Уолтером и прихватили его с собой.
За чаем Миля и Уолтер по очереди ознакомили Джо с заслугами Фрэнка Кидда: автор тридцати книг (шесть вышли в бестселлеры), двадцати сценариев, лауреат таких-то национальных и международных премий. Кроме того, у Кидда “опережающее чутье читательского интереса”, и если уж он решил взяться за эту тему, значит, можно не сомневаться в успехе.
Мистер Кидд внимательно выслушивал похвалы, иногда жмурился, как кот, которого чешут за ухом. Сквозь прищур, однако, холодно следил за Джо, примериваясь, стоит ли иметь с ним дело. Было ему лет шестьдесят, матово-смуглое лицо, фарфорово-белые зубы — все было прочно, качественно. От его сутулой плечистой фигуры — фигуры человека, привыкшего к сидячей работе, — исходило ощущение мужской основательности, которая, очевидно, и привлекла Милю.
Джо и он придирчиво разглядывали друг друга, и Джо догадался: мистеру Кидду известно про его отношения с Милей.
С тем же въедливым интересом Кидд осматривал квартиру, обошел кухню, спальню, кабинетик, не спросясь заглянул в стенной шкаф, где висел нехитрый гардероб Джо, постоял у книжных полок, заставленных пластинками, справочниками, банками с вареньем и зеленым горошком. Дольше всего задержался в большой комнате, где были рояль и мощный стереопроигрыватель. Стены, отделанные крашеной фанерой, тщились придать помещению вид музыкального салона, но Кидду все это напоминало деревенский зал для танцулек начала века. Кидд выкладывал свое мнение не стесняясь и удивился, узнав, что у Джо нет ни загородной виллы, ни квартиры в Москве. Не преувеличивал ли Уолтер значимость этого человека? Не о рядовом ли инженере он, Фрэнк Кидд, собирается писать роман?
— Роман? Обо мне? — Только сейчас Джо уяснил цель визита, его недоумение выглядело несколько глуповато.
Уолтер и Миля тут же бросились растолковывать ему исключительность его жизненной истории. Телепередача была толчком. Кидд подтвердил: передача возмутила его — ну как можно такой потрясающий материал засрать политикой и не увидеть главного? А вот когда Миля сказала, что знает этого мистера Берта, он, Кидд, понял, какие возможности тут скрываются.
Уолтер благодушно оправдывался законами жанра: журналистика требует одного, роман — другого.
— При чем тут законы жанра? — разгорячился Кидд. — Вы профукали суть. Вам лишь бы коммунистов облаять. А вы, Джо Берт, вы-то хоть представляете, в чем суть вашей истории? Нет? Тогда слушайте меня. Два молодых американца, с ними роскошная девка, после бурных приключений попадают в Советский Союз и вскоре благодаря особым обстоятельствам оказываются ключевыми фигурами военно-промышленного комплекса. И все это в разгар холодной войны — такое не придумать ни одному фантасту. Головокружительную карьеру они делают так тихо и скрытно, что ни одна разведка не расчухала. Знаете почему? Потому что невероятно: американцы создали оружие для врагов Америки! — Он торжествующе оглядел всех, принимая безмолвные аплодисменты. — Теперь, конечно, когда вы бросили свой материал на проезжую дорогу, любой может подобрать его. Слава богу, что никто, кроме меня, еще не увидел этого сокровища. Думаете, мне нужно ваше согласие? Ничуть. Изменю фамилии — и дело в шляпе. Для чего же тогда приехал? Потому что надоело сочинять. Я чувствую: у людей изжога от романов. Проза воняет ложью. Сегодня поразить может лишь подлинность. Она не имеет конкурентов. Без выстрелов. Без суперменов. Подлинные факты, даты, адреса обеспечат этой истории настоящий успех. Нужно, чтобы в основе была правда.
Уолтер раскладывал перед Джо уже изданные шедевры — толстенные, завлекательно-яркие, в золоченых обложках. В этой же серии, поясняла Миля, выйдет и роман о Джо, только вместо полуголых красавиц и пистолетов на обложке будет его длинная физиономия — молодого, симпатичного, как на старой фотографии, распечатанной для агентов ФБР. Стопки таких книг появятся в книжных магазинах Бразилии, Австралии, Канады…
Мистер Кидд остановил ее — еще не все решено, не будем забегать вперед, он ведь прибыл в Петербург, чтобы приглядеться, принюхаться, прикинуть, годится ли Джо Берт в герои. Не теряя времени попусту, мистер Кидд, человек дела, выпроводил Милю с Уолтером — пусть погуляют по городу, — а сам стал записывать на магнитофон воспоминания Джо. Ему нужны были детали: на какой машине ездил Хрущев, что за кабинет был у Устинова, что ели, что пили, как звали помощника министра… “Точность в деталях — свобода в остальном”, — приговаривал он.
