небытия родственные связи, образы и облики ушедших, восстанавливают порванную связь времен.
Некоторые из докладчиков представляли здесь свои роды — Тенишевых, Сумароковых, Лобач-Жученко, Благово, Шаховских. Как на старинных портретах, проступали в этой обстановке спокойствие и благородство. Может, действовало мое воображение, но было ощущение алмазного фонда России, заблестевшего огнями.
Генеалогия оживает, возрождается, обретает все больше старателей. Создан Российский институт генеалогических исследований. Ему надо помочь. Генеалогия обладает способностью затронуть каждого человека, кем бы он ни был, пробиться к нему сквозь безверие и цинизм, это счастливая наука. Казалось бы погибшая, она вдруг вынырнула из пены морской, возродилась, полная любви и братства, желая связать всех людей родственностью.
1992
В защиту Сталина
Мы изжили культ Сталина посредством Ленина. Сталину противопоставляли Ленина, ленинские нормы законности, ленинский гуманизм, ленинскую честность. Считалось, что если бы Ленин не умер так рано, история советской власти пошла бы иначе, без репрессий, без насилия и тиранства, продлился бы нэп и началось бы постепенно наше блаженное социалистическое процветание. Мирно уживаются частные лавочки, крестьяне всех категорий. Рабочие контролируют заводы, спецы работают с ними в тесном союзе, а дедушка Ленин со счастливой улыбкой благословляет: «Правильной дорогой идете, товарищи».
Все испортил Сталин, захватил власть и начал искажать и нарушать заветы вождя.
В 1989 году книга о Сталине «Триумф и трагедия», написанная Волкогоновым, имела читательский успех. В заключение на последней странице автор написал: «Сегодня на Сталина и сталинизм мы смотрим с высоты иного понимания истории (?). Думаю, спустя десятилетия, с большей временной дистанции эти мрачные страницы летописи советского народа, полные подвижничества, трагизма, обманутых надежд, будут видеться глубже, основательнее, вернее».
Волкогонов полагал, что потребуются десятилетия, но прошло всего лишь пять лет, и книга о Сталине во многом устарела. Ленин же, на которого опирался автор, для него самого перестал быть опорой. Автор сам полностью пересмотрел свой взгляд на него. Подземный крот истории роет нынче куда быстрее, чем мы полагали. Оценки прошлых деятелей меняются почти так же быстро, как репутации современных руководителей.
В книге о Ленине с честностью, не частой у наших историков, Волкогонов признается в своем заблуждении и судит себя первый, раньше своих критиков. Вообще эта книга вся написана с опережением. Оно оказалось невелико, еще через три-четыре года она тоже одряхлеет.
Перед историками открылись архивы, они рванулись туда в погоне за новостями и захлебывались от ошеломляющих открытий, которые не успевали осмыслить. Они торопились публиковать свои находки. И слава богу, что торопились, когда подумаешь, сколько лет в горбачевское время было потеряно в робком хождении вокруг да около ленинских архивов, партийных архивов, сколько людей так и не дождались правды о своем времени. Никак современникам не удается узнать, что же на самом деле происходило в их жизни: «Я люблю тебя, жизнь, но не знаю, что это такое», — если переиначить знаменитые строки Ваншенкина. В книге о Ленине Волкогонов воспользовался возможностью и привел (впервые!) выдержки из протоколов заседаний Политбюро ЦК КПСС времен Брежнева, Горбачева как примеры продолжения ленинских традиций.
Я принялся за чтение книги «Ленин», знал, что о ней появились отрицательные рецензии, написанные с неприкрытой злостью, ясно было, эта книга раздражает — партократов, начетчиков, возмущенных развенчанием последнего оплота.
В истории человечества Ленин стал международным воплощением народного вождя, создателем всемирного учения, более универсального, чем учение Христа. Карьера ленинского мифа удивительна, еще удивительнее, как обожествление скрыло ото всех подлинную личность Ленина. Пропаганда, партия, идеология создали из крови, жестокости, насилия, бессердечия власти нечто возвышенно чистое, идеал революционера. Из бесовщины сотворен был святой. Есть в этом что-то иррациональное, необъяснимое. Если бы это был единичный, исключительный случай. Феномен Ленина был повторен в Сталине, и масштаб был более грандиозен. Масштаб зла и масштаб мифа, который не считался с этим злом. Как это превращение происходит, как происходит ослепление, какова природа культа личности?
Нынче Сталина изображают как монстра, исчадие порока. Роберт Конквест в своей книге «Сталин. Тот, кто нес гибель народам» пишет: «Сталин был воплощением чрезвычайно мощного начала, противоречившего человечности и реальности, подобного лишь отдаленно напоминающим человека существам, троллям или демонам, пришедшим из сферы, где действуют иные физические или моральные законы, и пытающимся навязать Земле свои порядки».
Книга Конквеста — один из лучших портретов Сталина, исследование глубокое, серьезное. Писатель до этого создал классические работы: «Большой террор», «Скорбная жатва: коллективизация в Советском Союзе и террор — голод». Книга о Сталине издана в 1991 году, насыщена новыми материалами и знаменует современный этап знания и понимания этой «чудовищной и дьявольской личности», как пишется в одной из рецензий на эту книгу.
Конквест развивал общезападное удивление феноменом Сталина — исключительное, демоническое злодейство, перед которым историки замирают, втайне восхищенные загадкой этой исторической личности.
Они, по сути, отказываются дать моральную оценку явлению Сталина. Они пытаются нырнуть в глубины этой души, разыскивая в ней мучения совести.
«…Сталин, может быть, на самом деле считал, что у него есть высшее оправдание в глазах человечества. Или же сознание того, что он осуществляет террор, могло сочетаться у него с идеей высшего оправдания», — пишет Конквест. И далее: «Неразрешимый характер имеет вопрос, который всегда встает в таких случаях. Если человек искренне убежден в том, что творимое им творится во благо, он освобождается от мук нечистой совести».
У любого злодея имеется система самооправдания, система самозащиты. У больших злодеев она довольно прочная. Факты показывают, какой Сталин последовательный ученик Ленина. Сталин всего лишь повторяет ленинскую доктрину массового беспощадного террора, он добросовестно усвоил уроки лжи, фарисейства, коварства в отношении своих союзников, даже друзей. Сталин научился у Ленина принципиальной аморальности. Исследование того же Волкогонова снимает со Сталина ореол исключительности. Он лучший из всех продолжатель Ленина, теперь ясно, что немногое изменилось бы в истории СССР, если бы Ленин прожил еще десять лет. В том-то и дело, что явление Сталина нельзя ни рассматривать, ни изучать отдельно от Ленина, Сталин прежде всего продолжение Ленина, развитие Ленина, его произрастание, приспособление к следующей эпохе. События сталинской эпохи вполне укладываются в ленинский стиль руководства. Можно было бы логически продолжить ленинские начинания, его политику, и эта экстраполяция, думаю, совпала бы и с насильственной коллективизацией, и с ликвидацией нэпа, и с 1937 годом. Физиономия событий у Ленина отличалась бы немного — бородкой, галстуком и большим разнообразием бранных слов. Та же безудержная властомания предопределяла бы действия Ленина, да и привычные ему способы — террор, демагогия, репрессии.
Волкогонов в биографии Сталина говорит о его природной жестокости. В книге о Ленине он фактически приходит к тому же, правда, там получается не столько природная, сколько идейная жестокость. Но, в конце концов, и то, и другое в большой степени домыслы, мы можем лишь догадываться о подземных истоках, результаты одинаковы.
Одинаковы методы, да и масштабы те же, неизвестно еще, кто кого перещеголял. Явление Сталина, попав в следующую историческую эпоху, обрело своеобразие. И это своеобразие многое объясняет.
Болезнь, близость смерти позволила Ленину отстраниться и увидеть смутные очертания созданного им монстра, чудовищный режим однопартийной системы. После смерти Ленина культ Сталина рос беспрепятственно, создавался и снизу, и сверху. Уже в апреле 1925 года Царицын переименовали в Сталинград (!). Современники сороковых-пятидесятых годов, мы были и свидетелями, и участниками этого культа. Считается, что он творился средствами агитпропа, ТВ не было, делали культ «вручную». Он насаждался печатью, радио, партаппаратом, но отнюдь не насильно.
На уровне местных партийных комитетов он встречался с восторгом. Это была та конкретность идеологии, которая понятна, она удовлетворяла потребность людей, лишенных религии, лишенных монарха, лишенных возможности персонифицировать свою веру в социалистическую утопию, к тому же весьма смутную. При Ленине Симбирск стал Ульяновском, при Ленине распространились портреты вождя, значки. Посылали верноподданнические телеграммы, приветствия, писали брошюры о нем, складывалась вся оснастка культа. Шла она с мест, из российских губерний, партконференций. После смерти Ленина все это тут же переключилось на Сталина, поощрялось и развернулось с невиданной силой. Охватила все организации, все области, вузы, вплоть до детских садов.
В 1994 году в Русском музее открылась выставка «Агитация за счастье». Когда я вошел в вестибюль, меня встретило красочное панно: во всю стену восседал президиум какого-то праздничного заседания. За длинным столом сидели Сталин и его соратники: Калинин, Молотов, Ворошилов, Жданов, Микоян, какие-то уже полузабытые лица, и перед ними зал, ряды, ряды, затылки огромной аудитории, в которую включился и я. Торжественность исходила от происходящего. А сбоку, на другой стене, тоже на огромном полотне шли на меня знатные люди страны Советов, я узнавал Чкалова, академика Шмидта, Пашу Ангелину, Папанина, Стаханова, за ними теснились еще десятки, сотни людей, они шли ко мне сияющие, счастливые, с букетами цветов, что-то пели, впрочем не что-то: в зале звучала музыка и песни тех предвоенных лет.
В следующих залах висели картины тех лет, портреты и бюсты вождей. Исполненные разными художниками, от Петрова-Водкина до Налбандяна, они являли образы заказные, казенные, то чисто парадные, то выписанные искусно, с мастерством Лактионова, и были сделанные вдохновенно, с любовным чувством. Портреты Ленина, а еще больше Сталина, исполненные с душой, меня они удручали искренностью. Сталин в них олицетворяет силу, мудрость, надежду, все лучшее, что связывал художник с личностью этого человека. Картины висели в интерьере тех лет: кабинет начальства; плакаты, книги, вазы, танцплощадка. Погружение заставило вспомнить многое, о чем не вспоминалось, потому что память этого избегала, обходила, старалась забыть. Мы ведь не зрители, а соучастники. Чувства, которыми мы жили в те годы, сегодня выглядят глупо и постыдно. Сознание тщательно вычеркивает их из автобиографии. Выставка Русского музея, хотели того устроители или нет, уличала меня. Но разве одни художники творили культ? Еще больше, чем портретов и монументов, было создано монографий и диссертаций. Истории партии, истории России; философы, педагоги, экономисты, языковеды, социологи защищали диссертации, кандидатские и докторские, посвященные сталинским трудам и его жизни. Сколько научных статей было написано о его революционных делах, о военных заслугах. Как горячо они доказывали гениальность этого человека, мудрость его решений, их блестящие результаты. И то, какое историческое значение все это имело.
Маститые ученые во всех республиках Советского Союза, во всех странах Европы, социалистических и капиталистических, возводили Вавилонскую башню сталинизма. Литература о Сталине превзошла то, что делали шекспироведы, пушкинисты. Среди авторов были карьеристы, были служаки, основной же поток был охвачен живой верой в новое всепобеждающее учение. Невозможно было устоять перед этим потоком рядовому гражданину, как-то обойти поклонение. Наверное, любая человеческая психика поддавалась этому напору. Что уж говорить о самом Сталине при его ненасытном тщеславии.
Профессиональный историк может проследить, как культ Сталина укрепляла партийная бюрократия. Ей
