про тоталитарное государство и сталинские репрессии знает лишь из учебников истории и соответственно относится, воспринимая все, словно факты из прошлого, почти столько же древнего, как монголо-татарское иго. Осуждать молодежь за это глупо. Вопрос в ином. Работая над романом о Петре I, я постоянно ловил себя на мысли, что судить о людях минувшей эпохи, оценивать их поступки можно только по законам того времени. Сделать это чрезвычайно сложно. Существует колоссальный риск подмены понятий. Проще простого, глядя на мир из 2003 года, пригвоздить Сталина к позорному столбу истории. Только что это даст? Надо вернуться лет на семьдесят назад и попытаться ответить на вопрос: предполагало ли то время иной стиль руководства, нежели избранный «отцом народов»? Убежден, Сталин — верный продолжатель дела Ленина, он довел до логического конца построение системы, фундамент которой закладывал вождь мирового пролетариата. Другого не могло быть в условиях диктатуры одной партии и одной идеологии, когда любое инакомыслие и даже намек на оппозиционность карались. Система позволила Сталину добиться того, к чему он стремился, о чем мечтал, — единоличной абсолютной власти. Сперва были уничтожены оппоненты, потом объявлены «врагами народа» вчерашние соратники, все, кто мешал движению к цели.

— Иными словами, Даниил Александрович, если бы на месте одержимого маниакальной жаждой власти Сталина оказался другой человек, рек крови, пролитых Виссарионовичем, — все равно было бы не избежать?

— Вы ведь знаете: история не терпит сослагательного наклонения. Полагаю, не забыли и то, что она, история, не бывает плохой или хорошей. Сталин оказался наиболее последовательным и целеустремленным, он четко представлял, чего хочет, и по трупам шел наверх. Культ личности оградил его от посягательств на трон, исключил появление любых соперников. При жизни Сталина никто не смел даже думать о смене лидера. Более того, и после его смерти от Хрущева потребовалось, полагаю, колоссальное мужество, чтобы осмелиться на антисталинский доклад на XX съезде партии. Без сомнения, это был героический поступок.

— И мотивы, которыми при этом руководствовался Никита Сергеевич, Вас не смущают?

— Это не имеет значения. Хрущев разрушил культ, который строился, казалось бы, на века. Я не историк и могу говорить о собственных ощущениях. В 1956-м году я пережил настоящий шок.

— Закономерен вопрос о трансформации Вашего, Даниил Александрович, отношения к Сталину.

— Вопрос закономерен, но ответить на него трудно… Я сказал Вам о потрясении после доклада о развенчании культа личности, но ведь тремя годами ранее смерть вождя тоже казалась мне катастрофой, личной трагедией. Удар был невероятный. Услышав по радио страшную весть, я тут же отправился на Дворцовую площадь Ленинграда — она тогда называлась площадью Урицкого. Все огромное пространство было заполнено рыдающим, растерянным, потрясенным народом. Никто не проводил митингов, не произносил речей — нет. Люди интуитивно собрались вместе, чтобы заслониться, спрятаться от горя. Слишком страшно, жутко казалось остаться в такую минуту одному. С Дворцовой мы с женой пошли на Московский вокзал, я хотел во что бы то ни стало поехать в столицу и лично проститься с вождем, участвовать в похоронах. Билетов, разумеется, не оказалось, пробиться в Москву было невозможно, и все равно я не мог представить, как жить дальше, что делать, во что верить. Внутри сидело ощущение, будто мир рухнул, всему пришел конец. Сталин умер! Пока это не случилось, почему-то никому в голову не приходила банальная мысль, что он, как и любой другой, — смертен, что тело его бренно. Наверное, это результат работы советской пропагандистской машины, не допускавшей отношения к Сталину как к равному. Он был высшим существом, богом.

— И Вы на него молились?

— О том и речь, что смерть вождя меня потрясла, но сомнения в сталинском гении появились задолго до марта 1953-го.

— Когда?

— Пожалуй, с первых дней Великой Отечественной. Как увидел, что мы абсолютно не готовы к войне, так и задумался. Точнее, нашелся человек, меня надоумивший. Это был мой однополчанин, сосед по землянке. Однажды мы выпили, и он вдруг заговорил, что не понимает сталинских слов о вероломности Гитлера, о внезапности нападения фашистов, якобы и предопределивших их успех на первом этапе войны. Мол, а где же наша разведка, где сталинские соколы, которые с воздуха должны были все увидеть и доложить в Кремль? Вопросы наивные, но я услышал их и подумал: а ведь и правда, странно все получается… И все равно какое-то время мне продолжало казаться, что это нелепая случайность и только на нашем участке фронта не хватает танков, орудий и самолетов, а везде они есть. Прозревать я начал постепенно. Приступы сомнений, критического отношения к поступкам и словам Сталина стали повторяться, учащаться. Когда мы вошли в Германию, я совсем загрустил. Оказывается, загнивающий капитализм выглядел совсем не так, как нам о нем рассказывали.

— Захотелось «погнить» вместе с буржуями?

— Нет, но веры в честность произносимых с высоких трибун речей уже не было.

— А когда Вашего отца арестовывали и отправляли в ссылку, дурных мыслей, выходит, не возникало?

— Случившееся мы восприняли как личное горе, но никому и в голову не пришло предположить, будто отца взяли из-за того, что в репрессиях нуждалась система. Подобное допущение означало бы, что мы сомневаемся в главном. Нет! Как и миллионы других, мы верили в светлое будущее, во имя которого терпели коммуналки, голод, бытовые неудобства, идеологическую жандармерию и много чего еще. Мыслить иначе было страшно.

— Подробнее об этом страхе я и хочу поговорить, Даниил Александрович. Вот цитата: «Страх, который внушал Сталин, образовался не сразу, понадобился жесточайший террор, начиная с 20-х годов, надо было высылать людей в Соловки, на Колыму, в Магадан, надо было раскулачить лучших крестьян, сослать в Сибирь, нужны были расстрелы дворян, оппозиции, спецов, а затем и беспричинные расстрелы во всех республиках, городах, надо было уничтожить миллионы и миллионы советских людей. Это на их трупах вырос Страх, и на его вершину взобрался вождь всех народов. При тоталитарном режиме в атмосфере страха прожило несколько поколений».

— Да, это мои слова. А в чем вопрос?

— Изжили ли мы былой страх или продолжаем пребывать в нем?

— «Мы» — это кто? Между Вами и мной стоит несколько поколений. Люди старшего возраста, мои ровесники, наверное, никогда полностью не оправятся от травм, полученных десятилетия назад, но чего бояться вам, для которых Сталин — история?

— Повторения пройденного.

— Не думаю, что подобное возможно. Конечно, в сталинизме и культе личности виноват не только объект поклонения, но и весь народ. Покорность, готовность подставить шею под хомут, а спину под розги глубоко сидят в русских людях. Нельзя исключать, что в нас вновь взыграет тяга почувствовать на загривке сильную руку хозяина-барина. Но бездумной веры, которая позволила Сталину столько лет безнаказанно издеваться над страной, больше нет — значит не стоит бояться возвращения тоталитаризма. Откуда ему взяться, на чем он будет строиться? Мы другие, страна другая. Люди научились мыслить, надеяться на себя, это главное. Да, никто не застрахован от ошибок, но, как говорил Горбачев, — «процесс пошел». Он болезненный, тяжелый, но идти вперед необходимо. Чем больше вокруг будет личностей, тем меньше угроза реставрации диктаторского государства. Вы сами это поймете, если попытаетесь сравнить среднестатистического гражданина середины 40-х годов прошлого века с его ровесником из дня сегодняшнего. Это совершенно разные люди.

— В чью пользу сравнение?

— Конечно, нашего современника!

— Неужели Вам не хочется, Даниил Александрович, побрюзжать для приличия, мол, «были люди в наше время, богатыри, не вы»?

— Искренне считаю: сегодня человек гораздо более раскрепощен и свободен, нежели прежде. Раньше нас вынуждали слепо поклоняться неким идеологическим догмам, зазубривать коммунистические постулаты, а сейчас каждый волен самостоятельно выбирать жизненные ценности и идеалы. Кто-то верит в себя, полагается на свои силы, кто-то предпочитает ждать чуда. Повторяю, вольному воля. Умный человек обязан рано или поздно задаться вопросом: зачем он пришел в этот мир? А уж какой найдет ответ… Тут подсказок быть не может.

— По-вашему, любая идеология — зло по определению?

— Универсальная формула счастья вызывает у меня сомнения. Не понимаю, как можно разработать единую идеологическую схему для всех. По-моему, это профанация, если не ловушка.

— Значит, и национальная идея, которую так искал Борис Ельцин, а потом, не найдя, завещал все Владимиру Путину, западня?

— Это другое. Помимо среды обитания, общей территории, где проживают представители одного народа, должно быть еще нечто объединяющее людей. Возможно, это вера в страну, в завтрашний день. Недавно ехал в Петербурге по Московскому проспекту и обратил внимание на надпись, сделанную нитрокраской на стене дома. Дословно не процитирую, но смысл таков: хочется иметь хоть какое-то будущее. Я задумался, что может заставить человека написать это на стене.

— И что же, по-Вашему?

— Не национальная идея, точно. Людям нужна уверенность, гарантия стабильности. Раньше мы все были солдатами, решение принимали отцы-командиры. Они же несли ответственность, случись что не так. Сегодня переложить вину на чужие плечи сложнее, приходится самому отчитываться за содеянное. Да, у многих возникло неприятное ощущение, вызванное отсутствием ясной цели впереди. Куда идем, зачем? Но, может, важнее даже не это, а то, как общая идея будет связана с конкретной жизнью каждого.

— Спрашиваете себя о подобном?

— Да, но ответа не знаю, не нахожу его. И это хорошо.

— В самом деле так считаете?

— Конечно. Поиск продолжится, движение не прекратится.

— Но не все ведь готовы посвятить жизнь разгадыванию секретов бытия. Людям хочется чего-нибудь попроще.

— Это объяснимо, желания понятны — гарантированная зарплата, достойная старость… Вот мы говорим про Сталина. Был ли народ счастлив при нем? Не думаю. Счастливее ли он теперь? Сомневаюсь. Увы, сегодня государство не выполняет возложенные на него обществом обязанности, законы плохо работают, власть слаба и чувствует это, чиновники подобны саранче… Как говорится, паны жируют, а народ голодует. Наступила эпоха безнаказанности, возмездие перестало быть неотвратимым.

— Вот я и спрашиваю: нужен новый Сталин?

— Нет, правопорядок, дисциплина! Этого можно добиться не только кнутом. Посмотрите на мир, на страны демократии. Там вполне обходятся цивилизованными способами.

— Мир нам не указ. У него — своя правда, у нас — своя.

— Терпеть не могу разговоров об особом пути России! Все эти досужие рассуждения об избранности, соборности и прочей белиберде вызывают у нормального человека лишь раздражение. Как, впрочем, и утверждения, будто русские умеют только водку пить, матом ругаться да на печи валяться. Право, стыдно повторять штампы, не имеющие ничего общего с действительностью. Нельзя одним цветом рисовать коллективный портрет народа. Мы умеем работать — и много, и умно, и талантливо. Правда, если есть интерес. В нас столько всего намешано… Вспомним, к примеру, Великую Отечественную…

— Перебью Вас, Даниил Александрович, но, на мой взгляд, ссылки на войну не вполне корректны. Это все-таки исключительная, экстремальная ситуация.

— Именно в ней проявляются лучшие и худшие качества, позволяющие понять и народ в целом, и конкретного