на будущее произведение. Просто впрок собираю, радуюсь красоте человеческой души. Так было с Александром Александровичем Любищевым. После его смерти пришли его ученики: «Смотрите, сколько архивов осталось!» Я стал знакомиться с бумагами и тогда решил писать…
Безусловно, я не мог оценить исследования и фигуру Любищева в науке, он — большой ученый. Я писал о той стороне его жизни, которая лично меня взволновала: о системе наших взаимоотношений со временем. Мы живем в потоке времени — и нередко так бездарно его расходуем, так не умеем обращаться с ним, оно проходит впустую!.. Меня больше всего поражало в Любищеве его умение ценить время, способность насытить делом каждую минуту, каждый час. Оказалось, эта проблема волнует не только меня, некоторые даже переняли систему Любищева.
Я не могу (как в вопросе) утверждать, что от Любищева пришел к Тимофееву — Зубру, что, мол, специально занимаюсь биологами. Хотя биологи из всех представителей науки мне по сей день наиболее симпатичны. Когда-то мне очень нравились физики, технари, но я в них разочаровался… В биологии, в ее использовании сильна гуманность, гуманизация жизни. Этого, может, не хватает другим наукам. Не хватает чувства удивления перед тайной мироздания, перед красотой и совершенством природы.
— Как Вы считаете, у нас по-прежнему будут преследовать за смелые и правдивые выступления или гласность все-таки восторжествует?
— По-моему, автор записки несправедлив именно к сегодняшнему состоянию гласности. Мы в своем нетерпении все время обгоняем, недооцениваем то, что произошло и происходит. Попробуйте сравнить себя, свою информацию, впечатления, свою свободу мнений и разговоров нынешних и трехлетней давности. За эти два-три года проделан колоссальный путь: мы сегодня говорим о таких вещах, о которых раньше старались даже не думать.
Наша культура — литература, кино, театр — все это сейчас выросло и чрезвычайно обогатилось. Как же можно относиться к этому с небрежением?
— На основании каких размышлений появилось Ваше мини-эссе о Брежневе в «Московских новостях»?
— На основании жизни. В юбилейном номере «МН» от 7 ноября 1987 года публиковались фотографии и лаконичный текст, посвященные каждому десятилетию. Редакция попросила меня написать о 1970-х годах. Там была помещена фотография: Л. Брежневу вручают вторую Золотую Звезду Героя Советского Союза. Я написал то, что думал по этому поводу, как потом наградили его третьей и четвертой Звездами, орденом Победы. Для меня, фронтовика, это, конечно, всегда было странно и больно. Я знал, что значит заслужить на фронте медаль, орден Красной Звезды, не говоря уже о звании Героя Советского Союза…
— Сейчас остро стоит проблема ИТР, повышения производительности труда. Ваше отношение к инженерно-техническому корпусу?
— Следует поднимать престиж инженера — тогда и будет отдача. Недавно у меня была творческая встреча в Ленинграде, ко мне обращались из зала: «Почему Вы прекратили борьбу против дамбы в Финском заливе — она продолжает строиться?» Люди задавали этот вопрос мне, словно человеку, виноватому перед всеми ленинградцами, словно именно я отвечаю за возведение этого объекта. Гражданские выступления наших писателей в связи с поворотом северных рек, с Байкалом, Ладогой стали восприниматься как некая обязанность писателей.
Я ответил: «Почему вы обращаетесь к нам, ко мне? Почему сами ничего не делаете?» Все считают, что мы, писатели, обязаны отвечать за все экологические и экономические огрехи, ошибки, допущенные в годы застоя. Но писатель должен прежде всего писать! У нас так получилось — на то были свои причины, и хорошо, что писатели выступали и будут выступать по всем наболевшим проблемам. Но это, по-моему, никак не снимает боль, заботу и ответственность с остальной общественности, в первую очередь научной и технической. Нельзя превращать такого рода инициативы в прерогативу и обязанность писателей.
То же самое и с инженерами. Оттого, что будут написаны романы или повести о престиже их труда, вряд ли многое изменится: необходимо принять, очевидно, радикальные и непростые меры, чтобы будничная работа инженеров превратилась в творческое занятие.
— Каково Ваше, коммуниста и писателя, мнение о деятельности бывшего первого секретаря Ленинградского обкома партии Романова?
— Мое мнение отрицательное. Думаю, что его деятельность отмечена типичными чертами застойного времени. Ленинград потерпел урон от его самоуправства, урон экологический, культурный, моральный, такова, в частности, тяжкая история с дамбой в Финском заливе, которую решили возвести для защиты города на Неве от наводнений. Подтвердились предостережения тех специалистов, которые предупреждали: это строительство чревато тяжелыми экологическими последствиями для Ленинграда, Финского залива. Экологической проработки проекта не было, многое решалось волевым способом, без публичного обсуждения общественностью. Протесты, что время от времени прорывались в печати, результатов не дали, — строительство дамбы продолжается. При этом запаздывают сроки возведения очистных сооружений, получается: дамбу построят, а девать нечистоты по-прежнему некуда. Сейчас трудно найти выход. Мы завязли с этим.
— Не считаете ли Вы, что необходимо учредить фонд помощи малооплачиваемым людям?
— Думаю, что в наших условиях надо дать больше возможностей собесу и спрашивать с него. Одно дело — Детский фонд, куда перечисляются деньги для помощи детским учреждениям. Что такое Фонд культуры, тоже более или менее ясно, но нельзя строить помощь малообеспеченным за счет пожертвований трудящихся… Возникает вопрос: на какие деньги может и должен существовать такой фонд? Вновь собирать со всех по 10 копеек или по рублю?..
Сейчас в Ленинграде создается общество милосердия, для помощи больным, инвалидам… Помощь личным участием, трудом, общением. Приходят люди, семьи: «Мы хотели бы месяц или две недели поработать — помочь кому-либо». Есть немало молодежных групп доброты, которые работают и очень деятельно.
После моей статьи в «Литературной газете» о милосердии я получаю письма, посвященные этой проблеме. Подавляющее большинство людей поддерживает меня, но были письма, авторы которых считают: милосердие ушло из нашей жизни — значит, оно не нужно.
Проблема смягчения нравов стала чрезвычайно больной в нашем обществе.
Мы много говорим о нравственности, а из чего она состоит? Кроме всего прочего, из отзывчивости, чувства сострадания, сердечности. Учащиеся педагогического, медицинского, других училищ ходят к старым, больным людям, убирают в их квартирах, покупают для них продукты… Но главное — половина времени у ребят уходит на общение! Масса людей, особенно преклонного возраста, страдает от одиночества, от сознания своей ненужности. А эти мальчики и девочки самоотверженно, бескорыстно занимаются, одновременно с учебой, добровольно взятым на себя делом, причем изо дня в день — деятельность некоторых групп продолжается уже два-три года.
Мне хотелось рассказать об опыте одной из таких групп на телевидении — ребята отказались от всякой публичной шумихи: «Мы против, потому что люди, за которыми мы ухаживаем, могут подумать — вся наша помощь ради славы».
Группа молодежи, назвавшаяся хиппи, регулярно посещает один из детских домов: ездят с ребятишками за город, играют с ними на гитаре… Я спросил: «Почему вы этим занимаетесь?» — «Не только потому, что детям мы нужны, — рядом с ними ощущаем свою необходимость». Радует это движение «снизу», которое развивается словно в знак протеста против жестокости, черствости, грубости в нашей жизни. Пример этих ребят взбудоражил окружающих — к будущим медикам пришли соседи из ПТУ: «Дайте и нам адреса — мы тоже хотим кому-то помогать». И не только старым людям — заботятся о детях с проблемами двигательного аппарата, заботятся и о бедных…
Да, среди наших табу есть и такое: мы редко говорим или не говорим вообще, что есть бедные люди. Бедные! Нельзя, невозможно прожить на пенсию в 40 рублей! Вот эти ребята и стараются облегчить их долю, их жизнь… Для многих взрослых и солидных людей это стало открытием — сейчас многие жаждут хоть как-то приносить пользу людям.
Чтобы ответить на часто задаваемый вопрос: «Как стать добрее?» — важно запомнить классический пример: человек выходит из метро и придерживает за собой дверь, идущий сзади поступает так же, словно передавая эстафету, а если человек не придерживает за собой эту дверь, то и сзади идущий так же поступает… Своеобразная цепная реакция. Люди порой не знают, как стать добрее. Личностный пример важнее всех статей и телепередач, потому что движение «Милосердие» не терпит (и этим оно еще раз замечательно!) никакой демагогии, красивых выступлений, пустопорожних разглагольствований. Критерий настоящего милосердия — только личная помощь, трудная, часто неблагодарная, но отвечающая потребностям человеческой души.
1988
Интеллигенция в отсутствие Аполлона и райкома
Прошел такой слух, что с нашей интеллигенцией покончено. Я даже прочитал об этом в газетах. Не будет больше в России интеллигенции, «ликвидированы условия ее существования». Интеллигенция была сугубо сперва русским, потом советским явлением. Европа и прочие культурные страны не имели никакой интеллигенции. У них были интеллектуалы и остальные, уже необходимые слои общества. Интеллигенция же не являлась необходимостью; поэтому теперь, когда Россия приобщается к европейскому опыту, у нее будет, как у всех, — интеллектуалы, то есть люди, занятые интеллектуальным трудом. И хватит этого.
Некоторые вопросы у меня при этом возникли. Что значит, например, «ликвидированы условия се существования»? Их и не было никогда. Что при царе, что позже интеллигенцию не привечали. С какого-то времени ее попросту уничтожали, выкапывали, точно сорняк. Ей доставалось и от властей, и от народа. Ее бранили и Чехов, и Горький, Ленин называл дерьмом; время от времени с ней заигрывали, ее покупали, ее воспитывали. От Сталина и Хрущева до Андропова и Горбачева. Держалась она стойко, лишения и давление делали ее тверже, жизнеспособность ее поражала всех. Среднеевропейский интеллектуал не выдержал бы в таких условиях. А советский интеллигент существовал, размножался, творил и придавал даже некоторый духовный налет нашему обществу.
Советский интеллигент формировался на кухонных посиделках, на чтении самиздата, туристических поездках за рубеж, на постоянных работах в колхозах, в овощехранилищах.
Словом, было на чем уразуметь и прочувствовать. Вроде все было понятно, и все же некоторая загадочность интеллигентного племени оставалась. Никак не давалась дефиниция: что это за штука — интеллигентность, кто может называться этим именем? Некоторые считали это звание похвальным, другие употребляли его как мягкое ругательство. Из года в год проводились дискуссии, симпозиумы о роли интеллигенции, о ее задачах, публиковались статьи, исследования, сборники и пособия, как обращаться с интеллигенцией и как ею пользоваться. Работы эти, однако, не остановили надвигавшийся кризис.
Собственно, теперь, задним умом, когда кризис наступил, понимаешь, что с чего началось. То были отдельные позорные эпизоды, которые стали происходить в последние годы то там, то тут. Вышел, например, в Ленинграде сборник срамных частушек. Поражает в нем не лексика, слава богу, ругань нашему уху вещь привычная, да и проза последних лет хорошо потрудилась на поле брани. Поражает смакование похабщины. Эти частушки не имеют отношения к фольклору, не имеют ни озорства, ни словесной игры, ничего того, что свойственно русской частушке. Сборник этот — самоделка густой матерщины, в угоду подлому вкусу, во имя рыночного
