— 1930-е. В его защиту выступили Иоффе, Капица, Вавилов и др. С письмами, довольно рискованными. И они добились своего. Таких акций было довольно много. Позже выступали, например, против поворота рек. Энергично выступали. То есть интеллигенция пыталась проявить себя и заявляла о своем мнении. Протестовала. Сейчас ничего этого нет.
А казалось бы, сейчас свобода… Свобода выражения — и творческого, и гражданского…
— Это не свобода, это ненормальный рыночный диктат. Интеллигенция занята борьбой за выживание. Если ученый, доктор наук получает четыре с половиной тысячи рублей, он думает только о том, где ему еще заработать денег. Ему не до гражданского самосознания. И поэтому, когда говорят, что нужно создавать гражданское общество, — я спрашиваю: из кого? Из этих людей, которые вынуждены бегать: то там прочесть лекции, то здесь, — им надо семью кормить.
И дело не только в деньгах, а еще в осознании того, что мне не платят, потому что я не нужен. Власти плевать на то, будет у нас наука или не будет. Наша замечательная физика, генетика… Мы потеряли свои позиции в мире. И это никого не интересует. А что делают те, кто за это болел? Они или уходят в бизнес, который живет совершенно по другим законам, или уезжают за границу, где более приличные условия жизни. Или плюют на все и спиваются. То же самое с учителями.
То же с медициной — если врач не начинает брать взятки или устраивать поборы, то он не может жить нормально.
Так что взаимоотношения власти и интеллигенции изменились. Раньше власть побаивалась интеллигенции. Раньше власть нуждалась в ней, чтобы создавать военную промышленность. Раньше власть в какой-то мере остерегалась международного мнения. И даже по-своему, как понимала и умела, заботилась о том, чтобы у нас были достижения — научные и творческие.
— А теперь что для нее важно?
— Не знаю. Наверное, для них важно, чтобы их переизбирали, важно, чтобы их не слишком поносили наши СМИ, прежде всего телевидение. Важно иметь в своем распоряжении банкиров, капитал которых им обеспечит успех на выборах. Вот и все.
— Недавно я получила печальный e-mail от моего 77-летнего друга, питерского ученого-зоолога: «…Советую подойти к Ростральным колоннам и стать спиной к ним. Прямо — Биржа, слева — Зоологический институт РАН, справа — дом, увешанный мемориальными досками. Над входом — шикарная надпись ресторана. Чуть правее — доска в память академика Потапова. В доме некогда был прекрасный геологический музей РАН, увезенный в Москву и частично там пограбленный. Скромненько во дворе — Институт химии силикатов и некоторые другие заведения РАН. И когда новые русские собираются отвести душу, говорят: „Куда?“ — „Давай к Потапу!“»…
Да, большая часть интеллигенции занята выживанием. Но ведь есть другая часть — так называемая элита, у которой с деньгами все хорошо и которая могла бы выполнять гражданскую функцию.
— Во-первых, богатая интеллигенция — это странное понятие. Это совершенно нерусское понятие. Интеллигентность включает понятие совести, каких-то духовных ценностей. XX век прежде всего дал нам двух человек, которые являются предметом гордости нашей интеллигенции, — это Сахаров и Лихачев. Я был знаком с ними обоими. Как жил Сахаров и как жил Лихачев? Не могу сказать бедно, это неправильно, но очень скромно. Я думаю, это была принципиальная скромность. Они не хотели позволить себе жить богато. Потому что это неприлично. Я не хочу никого осуждать. Но считаю, что если человек использует свое богатство для того, чтобы преподносить президенту катер…
— …то он должен подумать о том, что есть более насущные вещи, которые человек должен оставить после себя или на что он должен употребить деньги. Построить больницу, приют для беспризорных ребят — без конца тут можно перечислять. Вот на Западе, при его «бездуховности», люди выступают с конкретными вещами, например, против противопехотных мин. Это конкретно. И этим можно заниматься. Для меня это более понятно, чем «создание гражданского общества».
— Должен ли интеллигент сотрудничать с властью или все же его роль — всегда быть в оппозиции?
— Нет, я не считаю, что в любом случае надо быть в оппозиции. Есть разумные вещи, которые делает власть. В этом надо с ней сотрудничать. Когда власть хочет строить дороги — ну и слава богу.
— Какие-то пределы — чем можно поступиться, а чем нельзя — все же существуют?
— Человек не может жить бескомпромиссно. Мера — это совесть, понятие очень туманное, может быть, расплывчатое, но тем не менее единственное. Есть совесть обостренная, есть приглушенная.
— Вот жили два брата Вавиловы, Николай Иванович и Сергей Иванович. В 1939-м Николай Иванович произнес знаменитую фразу: «Пойдем на костер, будем гореть, но от убеждений своих не откажемся!» И погиб в тюрьме. А его брат Сергей Иванович в 1945-м стал президентом Академии наук и волей-неволей (по должности) участвовал в разгроме настоящей науки. Его можно осуждать? Между прочим, он перенес девять инфарктов на ногах (при вскрытии у него на сердце обнаружили девять рубцов)… И оба брата пытались спасти науку, оба шли на компромиссы, но у них были разные пределы…
— Это были прекрасные люди. Ни того, ни другого я бы осуждать не стал. А назовите мне нынешних министров, политиков, людей во власти, которые болеют, страдают за страну. Сейчас у нас нет героев. Нет нравственных авторитетов. Это плохо. У нас были такие, но они умерли или уходят. Был Окуджава. Был Галич. Такие журналисты, как Егор Яковлев, Бовин…
— Наш Щекочихин.
— Правильно. Были такие. Но не появляются больше. Это уходящая натура.
— Кроме того, многое, что раньше вызывало уважение, теперь дискредитировано и вызывает в лучшем случае скептическую улыбку. Свою журналистскую корочку я вообще никогда никому не показываю — могут и побить. Дипломы лучших вузов страны подделываются, докторские степени раздаются депутатам, мэрам и губернаторам. А недавно мне позвонил ученый, у которого я брала интервью: «Зачем ты написала в газете, что я академик?» — «Но Вы же академик!» — «Да, но это теперь стыдно. Что делает наша академия!» Зато несколько лет назад Ким Чен Ир стал почетным членом РАН.
— Общество лишилось ясного понимания, куда оно идет, чего хочет, какого будущего оно добивается, кроме экономического, — вот квартиру каждому…
— А если нет героев…
— Лихачев не был героем. И Окуджава не был героем.
— Но это Вы слово «герой» употребили!
— Я плохо сказал. Не герой — пример. Потому что несчастна страна, которая должна иметь героев. Я воевал, поэтому знаю. Война не может быть выиграна героическими подвигами, войну выигрывает обыкновенный солдат. Героизм — это крайнее выражение отчаяния, невозможности. Гораздо важнее какой-то нравственный пример, нравственная жизнь.
Вот благотворительность и милосердие. Никто не хочет этим делом заниматься. Потому что это невыгодно, потому что за это не снижают налоги. Но! Милосердие и благотворительность не должны быть выгодными. Нет рекламы, нет пиара, зачем я буду на это давать деньги, думают они. А на что тебе эти деньги? А что ты оставляешь после себя в этой жизни? Вот тут мы касаемся самого главного — нравственного смысла жизни, идеи жизни. Ну хорошо, миллиард у тебя есть, и что дальше?
На Западе есть хоть и спорное, но объяснимое желание расширить свое производство, построить еще заводы, открыть еще рудник. Это увлечение своим делом. У нас же и этого нет, мы ничего не строим…
Беседу вела С. Гликман
2005
Как работать гением
(Перечитывая П. Л. Капицу)
С юности меня привлекала загадка гениальности. Что это за феномен? Откуда берутся такие люди, как им приходят в голову их открытия, пророческие откровения, волшебные звуки, стихи? Что это? Труд? Терпение? Настойчивость?.. «Гениальность зависит главным образом от энергии», — считал Мэтью Арнолд, английский поэт. «Гений не что иное, как дар терпения», — утверждал Ж. Бюффон. Мне сразу же приходит на ум пушкинский Сальери, который свято исполнял и эти, и другие заповеди. Анализировал, изучая, разлагая на составляющие, произведения гениев, трудился беззаветно, многого достиг, поднялся, но ведь не до звезд! И с тоской и завистью сознавал их недостижимость.
Взрослея, я убеждался, что человеческие старания тут бессильны. Даже нечеловеческие. Ни упорство, ни постоянный труд, ни энтузиазм не в состоянии преодолеть земного притяжения.
Хотя… Заявлял же Исаак Дизраэли, что «всякое произведение гения неизбежно является результатом энтузиазма». А Дизраэли сам обладал незаурядным талантом и знавал немало великих людей.
«Гений есть лишь непрерывное внимание», — определял Гельвеций, тоже человек ярчайшего таланта. Что-то должно было означать его определение?
Известно, что гении были труженики. Толстой переписывал «Войну и мир» восемь раз. Хемингуэй переписывал окончание «Прощай, оружие!» тридцать восемь раз. Но разве это примеры всего лишь трудолюбия? Сальери готов был бы переписать свои оперы и сорок, и сто раз. Да что там Сальери, я ведь тоже готов переписывать сколько угодно, лишь бы достигнуть уровня Хемингуэя, не говоря уж — Толстого. Так ведь беда в том, что не знаешь, что надо переписывать. Хемингуэй каждый раз видел несовершенство написанного, знал, что исправлять, он знал, чего добивается. Мне такое видение не дано. Три, от силы пять раз, далее не видно, видимость кончается.
В гениальности есть нечто мистическое, недоступное логике. То, чего не достигнуть никаким трудом. От великих поэтов можно услышать признание того, что порой им кто-то диктует, «божественный глагол» вдруг касается их души, это не только вдохновение, это еще откровение, надо скорее записать звуки, слова, которые откуда-то приходят. Не поэт искал их, они нашли его и водят его рукой.
Для ума заурядного это все магия. Посредственность не желает признавать непостижимость гения. Тем более когда видит этого гения в обыденности, когда «молчит его святая лира, душа вкушает хладный сон и меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он».
Ничтожный. И тем не менее личность гения отмечена. Можно почувствовать излучение, какое-то напряжение, исходящее от такого человека. У меня возникало это ощущение не раз при встречах с Д. Д. Шостаковичем, Н. В. Тимофеевым-Ресовским, П. Л. Капицей, А. А. Ахматовой, А. Д. Сахаровым, Л. Д. Ландау, да и с менее известными, но, я убежден, блистательно талантливыми — гений определяется не его известностью. Что-то отделяло их от прочих людей.
В России гениев было мало. Но их и всюду мало. Всегда мало. Во все времена. Есть века пустые. Гении то сходятся, кучкуются, да еще как бы в одном месте, то куда-то исчезают, покидая человечество надолго.
Толстой и Достоевский, Толстой и Чехов, Блок, Маяковский, Мандельштам вдруг собираются, встречаются, сталкиваются. Гете и Шиллер, Эйнштейн, Бор, Гейзенберг…
Русская наука имеет всего несколько ученых мирового класса. Их легко пересчитать по пальцам. Среди них Петр Леонидович Капица. Мощь его дара я стал понимать не через его научные результаты, их оценить я не могу самостоятельно, а в работах и мыслях общедоступных. Они поучительны, они помогают понять особенности мышления великого, я бы сказал гениального,
