Я хочу тур на Север, в Лапландию.
— Да куда угодно.
— Здравствуйте, можно Нину к телефону?
— Здесь таких нет.
— Это 236 71 70? Здесь жила Нина.
— Может быть. Я въехала неделю назад.
— А что с ней, вы не знаете? Я уже звоню, звоню целый месяц. Никто не отвечает.
— Понятия не имею.
— Но как же так. Кто-то должен знать.
Мобильники и свечи
Приехал ко мне Борис Иванович Кудрин, москвич, давний мой знакомый. Он доктор наук, что-то возглавляет, преподает, кроме этого он выдающийся ученый-энергетик, известный как создатель новой науки «технетики». В двух словах: наша техника развивается, растет в соответствии с биологическими законами, естественный отбор, борьба за существование, мутации — все это свойственно технике. По этим законам развивается производство автомобилей, электромоторов, трансформаторов и т. п.
У него с годами возникла целая школа, он провел немало конференций, симпозиумов, добился того, что технетика помогает осмыслить процессы развития разных отраслей, предсказывать, проектировать производство.
Две трети территории страны сидит без света или с ограничениями, свет включают на 3–4 вечерних часа. Как так могло получиться? Обычный наш абсурд. Вернее — идиотизм. У нас в провинции работало в 60-е годы 160 000 малых электростанций. Хрущев их ликвидировал: «Нам нужны большие ГЭС!» Построили большие, малые разрушили. Остались средние. Их было 6500, и те сокращаются. Даже по дороге Москва — СПб, чуть в сторону — и попадаем в тьму. В Псковской области во многих пунктах нет надежного электроснабжения. Считается, что если за год перерывы составляют 120 часов, это ненадежное снабжение. «Советская власть + электрификация всей страны = коммунизм!» — был такой лозунг. Коммунизм отменили, значит, и все остальное.
Почему же ныне не развивают малую энергетику? Невыгодна. Выгодны большие ГЭС, «миллионники». Там есть «откаты», дорогие заказы, с загранфирмами контакты и вообще — размах!
Без света сидят от 10–20 миллионов граждан. Ничего, обойдутся, подождут… Ждут. Жгут керосиновые лампы, свечи. Это Россия XXI века!
Потребление электроэнергии показывает состояние промышленности, растет она? Борис Иванович вздыхает. Что бы там ни сообщала статистика, он знает — энергетика точнее. Или честнее.
— Но ведь должна быть поправка на энергосбережение, — говорю я.
— Ничего у нас пока существенного не происходит.
— Почему?
— Как всегда, отговорка — «дорого».
Во всей Европе свет на лестнице включается автоматически, когда человек входит, отключается, когда ушел. В учреждениях, в гостиницах — всюду автоматика. У нас на лестницах свет горит и днем, и ночью. Автоматика окупает себя. Нет, пусть горит, светло и ладно, чего вам еще надо. Сберегать? Для кого? Чего ради? Вы извините, если речь о государстве, мне на него… Если у себя дома, можно подумать, у себя я заменил лампы на экономичные. А вот куда девать отработанные, это уж, извините, пусть начальники репу чешут, им наши денежки платят.
И тут разговор наш, полный горечи и жалоб на испорченность народа, свернул к неожиданному вопросу: а что техника, способна ли она помочь исправлению нравов? Есть ли в ней нравственная составляющая? Ведь она творение человека, и тот, кто создавал ее, он хотел не только прославиться, не только сделать что-то новое, необычное, нет, он хотел сделать для человека что-то хорошее, украсить жизнь, облегчить ее. Поднять человека — над землей на воздушном шаре, пусть полюбуется. Или автомобиль…
— Ну и что автомобиль, — не соглашался Борис Иванович.
…Стал ехать быстрее, чем на лошадях. Быстрота, может, и не давала нравственного элемента, дело было не в быстроте, автомобиль расширил пространство жизни, добавил радость.
Я вспомнил счастливое ощущение своей скорости, когда ты за рулем. Ты можешь, ты сильнее, чем был. Это хорошо или плохо? Наверное, во всякой технике есть и хорошее, и плохое. Интернет изменил нашу осведомленность, позволил найти новых друзей, школьных товарищей. Но появилось искушение вседозволенностью. И все самоощущение изменилось. Мобильники изменили одиночество…
Борис Иванович рассказал, что дочери его ежедневно звонят, узнают, как он себя чувствует, что ел, куда ходил. Он ощущает их заботу и то, что у них делается.
Родители звонят детям. Друзья могут чаще общаться. Люди стали больше разговаривать. Советская наша жизнь была молчаливой. Сейчас идешь по улице, прохожие то там, то тут, прижав мобильник к уху, идут и говорят, говорят.
Общение, даже телефонное, приносит много радости. Электронные книги. Телевидение, пусть дрянное, общее в дни Олимпиады, Спартакиады, оно соединило мир в одну миллиардную трибуну. TV, если захочет, может устыдить, выставив плохой поступок перед городом или регионом. Может и прославить доброту, милосердие.
Избавление
Теперь, спустя годы, вспоминается полузабытое чувство, когда, узнав о пленуме ЦК, на котором сняли Хрущева, мы, где-то в полдень, ошарашенные, сошлись во дворе Союза писателей — Евгений Винокуров, Евгений Евтушенко и я, и потом долго еще сидели в ЦДЛ потрясенные — чем? Не просто фактом смены власти, но и тем, как это произошло — как с неба свалилось — было ощущение непривычное — нечисть дворцового переворота.
То, что я знаю, это знания снизу, впечатления рядового. Так же, как на фронте есть два разных видения и знания войны, одно — генеральское, оснащенное штабными сводками, картами, и солдатское — то, что приходит с обстрелом, с кухней, из окопа, в своем секторе. Это знание называют «окопной правдой». Она плохо стыкуется с генеральской, часто из окопа видится не то, но без этой солдатской правды нет правды войны.
Хотя мы называем семидесятые годы, вплоть до 1982 года, периодом застоя, название это отражает, скорее, рутинность в экономике, внешнее впечатление глади, в обыденном же сознании людей происходили изменения крутые.
Когда я впервые году в шестьдесят восьмом узнал, что хирург в больнице «берет» за операцию — не поверил. И все кругом не верили. Значит, этот врач урод, монстр.
Потом оказалось, что «берут» и в других больницах. Процесс шел постепенно. Узнавал, что берут при приеме в институт, берут за дипломы. Берут учителя, берут в райжилотделах за ордер, за обмен, берут за путевку в санатории… Люди приспосабливались к этим порядкам мучительно. И не привыкли, не хотели мириться, они знали от рождения, что медицина у нас бесплатная, это завоевание, которое свято блюлось врачами, что обучение у нас бесплатное, что мы должны «учиться, учиться и учиться», жилье почти бесплатное, никто не может нарушить великих завоеваний революции.
Приятель мой привез из туристской поездки приемничек — директору своему. Зачем? А освободилась должность ведущего инженера. И как же ты вручишь? А он сам просил…
Писали диссертации для нужных людей, писали им статьи, доклады, книги. Подношения большие и малые, торты, бутылки коньяка, затем ящики коньяка, духи — все это становилось бытом, нормой делового общения. В малом масштабе оно отражало то, что творилось наверху. У нас пыжиковые шапки — там манто, у нас торты — там бриллианты. Взятки, поборы, вымогательства — все это ширилось, по всем городам и весям, разъедало все сферы служебной жизни, вплоть до милиции, армии, партийного аппарата. В министерства везли пакеты, ящики, а то и контейнеры. «А что я буду с этого иметь?» становилось основой решения вопроса для многих работников.
Менялось отношение к богатству. Становилось престижным иметь шикарную мебель, бриллианты, машину лучшей марки, дачу, словом, быть богатым. Одеваться не просто модно, а быть в «фирме». Прежнее небрежение к быту, коммунальщина, все уходило в прошлое, выглядело неудачливостью. Хорошо жить, жирно жить, богато жить, не обращая внимания, каким путем это приобретено… Социальная психология перестраивалась. Исчезала былая «пролетарская гордость», аскетизм, обыденное сознание ориентировалось на иные ценности. Приобретательство, роскошь хотя и осуждались пропагандой, но фактически этим занимались те, кто пропагандировал, и те, кто произносил обличительные речи, и те, кто возглавлял борьбу с хищениями, взятками.
Стало считаться проявлением заботы о детях устраивать их учиться за границу. Престижно, почетно работать не на родине, а за рубежом. И выгодно. Начальственные дети кончали Институт международных отношений, уезжали во всевозможные представительства, посольства. Вообще иметь за границей недвижимость — показатель наилучшего образа жизни. Поехать на месяц, на год — совсем хорошо.
Торговых работников, откровенных жуликов, принимали в лучшем обществе.
Что творилось там, народ не знал. Это только теперь открылись, и то со скрипом, преступная жизнь и деятельность Щелокова, Рашидова, Чурбанова, начинает проясняться о таких деятелях, как Бодюл, Кунаев, Медунов… Тогда о размерах бандитских операций, о подземельях Адылова понятия не имели!
Знали ли об этом в верхнем эшелоне власти? Вопрос, в котором испокон века таится холопская наша надежда. Может, и не знали, да какое это имеет значение? Должны были знать. Но не хотели.
С этого, как видно, все и начиналось. С лести, с возвеличиванья, что завешивало глаза и уши. Явление, которое мы называем «брежневщиной», окончательно оформилось, по-видимому, с того времени, когда М. А. Суслов провозгласил, что великая страна должна иметь великого руководителя. Этого будто ждали, тотчас аппарат с великой охотой принялся изготавливать Великого. Приемы, методика, традиции — всё еще не заржавело. Дело было знакомое, приятное. Потому приятное, что сулило выгоду всем делателям и всем окружающим, ибо великий руководитель имеет и выдающихся сподвижников. Хрущева тоже пытались взгромоздить на постамент, нельзя сказать, чтобы он не поддавался. Поддавался. Как тут не поддашься, если подпевалы хором славят каждое высказывание. Но Хрущев имел характер непредсказуемый, бурный, он то и дело соскакивал с пьедестала. С Брежневым было куда легче и удобнее. Ему можно было создать и военное прошлое, и последующие подвиги… Тут я должен оговориться. Насчет достоверности его книг «Возрождение» и «Целина» сам судить не могу, зато первая книга «Малая земля» сразу же вызвала недоумение и протест. При всем уважении к политработе, не могло быть так, что самым героическим человеком в армии оказался начальник политотдела, другие не стали Героями, не были так отмечены за боевые свои подвиги. Обязанность начальника политотдела подписывать и выдавать партбилеты, руководить инструкторами, а не управлять войсками. «Малую землю» превратили в «Бородино», самого же Брежнева сделали стратегом, роль его в Победе сделали одной из ведущих. Никто не понуждал писать ему эти книги, славить их как литературные шедевры, не было нужды награждать их Ленинской премией: «событие огромного значения»; говорить, что «по популярности, по влиянию на читательские массы, на их сознание книги Леонида Ильича не имеют себе равных», что в них «каждое слово согрето кровью его сердца» и т. д.
Если бы подобное адресовали Сталину, упрекать за это было бы трудно. Могли заставить, тогда действовал искренний культ. Брежнев таких чувств не вызывал. Происходила бессовестная фальсификация истории. Хотели тоже получить звездочку, звание, должность, словом, что-то с этого иметь. И получали, Г. М. Марков, руководитель Союза писателей, вручал Брежневу Ленинскую премию за «Малую землю», а Маркову за это Брежнев вручил Героя Социалистического Труда.
Угодники и льстецы делали карьеры. Чем больше воровали в своих краях, министерствах,
