потери, кровь. На миг сомнение с новой силой обожгло его. Но он не имел права на такую слабость.

— Вот что, Огюст, — хмуро сказал он, — надо отправить кого-нибудь к Пассдуэ и передать ему, чтобы он тоже принял круговую оборону.

Верморель кивнул. Послав одного из коммунаров к Пассдуэ, Верморель опустился на корточки между детьми и начал водружать на маленькой площади посреди замка пьедестал.

— Здесь мы поставим памятник, — говорил он с хитрой улыбкой, обращаясь к изумленным малышам, — ясновельможному пану Домбровскому. У него будут прелестные кокетливые усики. Одной рукой он будет засовывать обратно в кобуру дымящийся пистолет, а другой вытирать пот, потому что он очень устал, пока победил, и, кроме того, он будет смотреть на часы. Ему нужно поспеть на варшавский поезд, ему зверски надоел весь наш французский кавардак, и он очень соскучился по зразам, флякам[8] и мазурке.

Домбровский сделал веселое лицо, поднялся, пора было идти…

После того как у главных баррикад завязался бой, на восточном конце улицы Мирра, где расположилась группа Артура Демэ, показались версальцы. Они шли со стороны крепостных ворот, шли быстро, во весь рост, не остерегаясь. Артур со своими людьми немало потрудился, чтобы как следует замаскировать черное жало митральезы в узкой амбразуре среди мешков с песком.

Кроме Рульяка, здесь был матрос с потопленной канонерки и подросток из отряда «Дети отца Дюшена».

Они подпустили версальцев поближе и ударили из митральезы. Забавно было смотреть, как «красные штаны» с перепугу завертелись на месте и в рассыпную бросились назад.

Через несколько минут версальцы тяжело ранили подростка. Лежа за митральезой, Артур, Рульяк и матрос следили, как версальцы снова начали готовиться к атаке. Подождав, пока они двинутся вперед, матрос нажал спусковой рычаг. Внезапно ровный стук митральезы сбился, она стала захлебываться, и совсем замолчала. Напрасно они дергали за рычаг. Матрос привстал на корточки и, сопя, затеребил створку, — она не поддавалась. Артур стоял на коленях — сбоку, обеими руками поддерживая горячий станок. Рульяк вертелся, переводя взгляд с версальцев на молчавшую митральезу и, как заведенный, твердил:

— Скорее, ну, скорее же кончайте!

Матрос поднял голову, поглядел в ожидающие глаза Артура Демэ и, словно сейчас услыхав Рульяка, свирепо заорал:

— Заткнись ты, нуда!

— Спокойней, спокойней, мальчики, — повторял Артур, хотя ему самому хотелось ругаться и кричать от злобы. Матрос шумно передохнул и, ухватив створку своими цепкими прокуренными пальцами, попытался аккуратно поднять железную планку. Кончики его широких зубов глубоко впились в губу. Створка не двинулась. Версальцы стреляли из-за укрытий. Офицер поднял руку, и солдаты стали перебегать. Они бежали осторожно, скапливаясь в подъездах, за выступами домов, подбираясь все ближе. Луи схватил ружье, но тотчас отбросил его в сторону, — одинокий выстрел с баррикады лишь придал бы смелости версальцам. Губы его дрожали. Матрос заколотил кулаками по магазину, дико ругаясь. Бронзовый ствол митральезы тоскливо зазвенел.

— Крепче ее, лентяйку! — приглушенно засмеялся кто-то позади. И, отстранив матроса, Домбровский опустился на колени перед митральезой. Матрос побагровел. Артур, запинаясь, стал оправдываться, но Ярослав уже забыл о них. По форме кожуха он узнал систему Монтиньи-Раффи. Он потребовал воды охладить митральезу, — воды не было. Рульяк, схватив ведро, побежал в соседний дом. Ярослав открутил рукоять, засучил обшлага мундира и, не дожидаясь Рульяка, просунул руку между спусковой доской и оборкой. Наверное, что-нибудь упало в коробку и мешало втиснуть створку. Обычно это бывали гильзы, они выпадали при неумелом обращении со створкой. Он медленно провел подушечками пальцев по дну коробки. Наконец в углу, как он и ожидал, нащупал измятые гильзы. Он попробовал их выкатить на середину, но кончики ногтей только скользнули по поверхности. Тогда, налегая всем телом на руку, втискивая ее все глубже, он ухватил самую заднюю гильзу. В эту минуту его сильно потянули за плечо, и гильзы, уже вытащенные на середину, выскочили из его пальцев и тихонько покатились обратно. Ярослав поднял голову, увидел рядом глаза Артура, круглые, прыгающие от ужаса.

— Бросайте! Надо бежать, или мы попадемся живьем!

Домбровский успокаивающе кивнул головой и снова стал терпеливо выкатывать гильзы, но Артур продолжал дергать его за плечо, мешая работать.

— Трус, — сказал Домбровский громко, не оборачиваясь, — убирайся вон!

Артур отшатнулся, словно его ударили по лицу.

— Заряжать створки! — приказал Ярослав матросу.

— Есть заряжать створки! — весело отчеканил матрос.

Стремительные действия Домбровского сливались в одно движение, быстрое и в то же время мучительно-тягучее. Казалось, что все кругом, кроме него, остановилось, казалось, что версальские солдаты медленно поднимали ноги, почти не двигаясь с места.

Между двумя ударами сердца рождалась, гибла и снова рождалась надежда. Он приподнялся и, не вынимая руки из коробки, стал поудобнее поворачиваться, и пули тотчас зло засвистели вокруг него. Тогда Артур поднялся и заслонил собой Домбровского.

Теперь Ярослав сразу мог ухватить гильзы за ребра, он потянул их к себе, ломая ногти, но не выпуская. Когда он вытащил их наружу, ему с трудом удалось разжать скрюченные пальцы. Матрос присвистнул, увидев его руку. Вся кожа была обожжена, исцарапана, там, где не было следов ружейного масла и сажи, темнели коричневые кружки от раскаленных ударников. Он легко дернул створку, она упала к его ногам. В эту минуту вернулся Рульяк с водой. Домбровский осторожно, чтобы не полопались пружины, остудил затвор и взял из рук матроса заряженную створку.

Четкая трель выстрелов митральезы прокатилась далеко по улицам. Двое солдат упали. Один из них с криком пополз назад, другой, завывая, катался по мостовой. И эти крики сильней, чем выстрелы, подействовали на остальных. Версальцы попятились, прячась за выступы домов.

Домбровский вертел тугую рукоять, зажимая и отжимая створку, и удивлялся, почему ручка стала такой липкой. Улучив минуту, он разжал ладонь — с опаленных пальцев клочьями слезала стертая кожа, рукоять покраснела от крови, но, подняв глаза, он тотчас забыл об этом. Он снова видел перед собой только версальцев, перебегавших от подъезда к подъезду и приближающихся к баррикаде. Он поворачивал во все стороны закопченное дуло митральезы и дергал спусковой рычаг.

На этой улице версальцы могли действовать только кучками — то, что нужно было для огня митральезы. Улица имела несколько укрытий, и Ярослав, быстро пристрелявшись, без промаха бил по ним. Иногда он нарочно не трогал какое-нибудь прикрытие, позволяя скапливаться там большой группе солдат, а потом беспощадно расстреливал их.

«Значит, их все-таки впустили немцы, — повторял он себе. — Несмотря на все клятвы, немецкое командование пропустило их через свою линию. Они действуют заодно, — он так и полагал. — Все против Коммуны. Грязная шайка!»

Особенно остро Ярослав сейчас ненавидел немцев. Версальцы были открытые враги, но пруссаки, ударившие из-за угла, в спину…

Ему казалось, что перед ним мелькают черные немецкие каски с золотым хищником посередине. Холеные, отъевшиеся на французских хлебах усатые морды… Они ринулись на умирающую Коммуну, как стая трусливых гиен.

Рульяк обливал водой раскаленный кожух, и холодные брызги летели в разгоряченное лицо Ярослава. Холод проникал ему в сердце. А матрос, глядя на быструю точность его движений, блаженно бормотал: «Клянусь небом, он настоящий моряк!»

Версальские солдаты, озлобленные неожиданным сопротивлением, упрямо бросались в атаки, но каждый раз отступали с полпути, сметенные огнем митральезы. На мостовой ползали, бились раненые. Офицеры отряда узнали Домбровского, и когда сквозь рассеивающийся дым проступало склонившееся над митральезой бледное лицо генерала, они слали ему грязные ругательства и угрозы.

— Проклятый поляк!

— Сдавайся! — кричали они. — Перестань стрелять! Мы закопаем тебя живьем, польская свинья!

Им вторили солдаты, рассвирепевшие от неудачи. Пули летели все гуще, впивались в мешки, и тоненькие струйки песка текли из множества дыр. Версальцы стреляли плохо, зато патронов у них было сколько угодно.

Сквозь грохот выстрелов Ярослав жадно прислушивался к их проклятьям. Такая ненависть была неплохим итогом его жизни. Домбровский мог гордиться ею. Его сухие, запекшиеся губы дрогнули в слабой улыбке. Мышцы, воля, внимание, нервы, напряженные до последних пределов, получили новые силы. Вот он, самый лучший ответ — свинцом. Короткая солдатская радость боя.

Он стрелял еще и еще быстрее, горячее тело митральезы дрожало в его руках, дым не успевал рассеиваться.

Артура Демэ и Рульяка захватил азарт этого боя. Зарядив створку, они стреляли из шаспо, затем опять заряжали створку и снова брали ружья. Матрос окунул грязное вспотевшее лицо в ведро с водой; отфыркиваясь, вскочил на вал и хриплым голосом закричал, что «мясники» откатываются назад. Он был ранен в плечо и не мог стрелять, но ругался вдохновенно и неистощимо.

— Ага, крысы! Горячо? Сынок, сними-ка вот этого!

Версальцы отходили в боковые улицы, оставляя убитых на мостовой.

Луи Рульяк, увидев подходившего к баррикаде старого Брюнеро с цепью коммунаров, наклонился к Домбровскому и крикнул:

— Пришел Брюнеро!

Ярослав весело подмигнул ему и, постепенно замедляя огонь, решил, что теперь пора, воспользовавшись смятением противника, подняться в атаку и на его плечах прорваться до Тарани, там соединиться с отрядом Пассдуэ, ибо рано или поздно обе группы версальцев сомкнутся южнее, зажмут их здесь в мешок, уничтожат и тогда с тыла нагрянут на Пассдуэ. Окончательно обдумав все это, он встал, покачиваясь на затекших ногах, расправил плечи и, счастливо улыбаясь, вытер рукавом черный соленый пот. Артур и Рульяк легли у его ног с ружьями, поддерживая редкий огонь. Артур стрелял с увлечением, тщательно прицеливаясь, пока возле уха не раздался какой-то дребезжащий стук. Он покосился и увидел упавший рядом бинокль Домбровского. У журналиста перехватило дыхание, он повернул голову, Рульяк удивленно застылыми глазами смотрел на Домбровского.

А тот, согнувшись, схватился руками за живот и тихо начал валиться на бок. Между пальцами его била кровь. Все трое, оцепенев, молча смотрели, как он падал, цепляясь плечом за сырые мешки песка. Крик Брюнеро привел их в себя. Они рванулись и подхватили на руки легкое тело Домбровского. Он всхлипнул и закусил губу.

Еще ничего не понимая, Артур помог уложить Домбровского на носилки. Брюнеро и матрос понесли его, осторожно огибая воронки.

— В живот… плохо дело… — тихо сказал кто-то, но все услышали эти слова.

Не было команды. Проводив глазами носилки, гвардейцы Брюнеро перелезли через мешки, скатились по насыпи на мостовую и, ни на минуту не задерживаясь, не оглядываясь, побежали вперед, выставив шаспо. Никто не стрелял. Артур бежал вместе со всеми, раскрыв рот, не слыша своего крика, все быстрее и быстрее, земля гудела под ударами ног, от ярости ломило руки. Скорее воткнуть этот болтающийся перед глазами штык. Они искали тех, кто убил Домбровского, и версальцам некуда было спрятаться. На головы «мясников» летели из окон цветочные горшки, бутылки, посуда, камни. Облупленные стены домов, ухабистая мостовая,