написал письмо в ЦК, — сказал Андрей. — Напишу еще Косте Исаеву, пусть проследит, чтобы скорее ответили. У тебя, Виктор, кажется, есть его адрес?
— Не помню, — вздохнул Виктор. — Мы давно не переписывались. А ты что, письмо в ЦК уже отправил?
Андрей вынул из кармана пиджака толстый конверт и помахал им.
— Так, так, — сказал Виктор, смотря на конверт. Лиза молча встала и вышла из столовой.
— Я не хотел говорить при Лизе, — тихо сказал Андрей. — Мне известен твой разговор с Рейнгольдом, известна и подлинная причина его устранения.
— Сплетня, — успокоительно и быстро сказал Виктор.
— Не сплетня, а факт. Факты — упрямая вещь.
— Какие у тебя факты?
Андрей молча посмотрел ему в глаза. Тень растерянности и испуга прошла по лицу Виктора.
— А если даже и так, — вызывающе сказал он, — если, зная о предстоящем увольнении, человеку предлагают помощь, чтобы не погибла его работа, что ж тут плохого? Всем известно, что я тоже когда-то занимался синхронизаторами. Факты — упрямая пещь, — улыбнулся он, — поэтому с ними надо уметь обращаться.
Вошла Лиза и молча положила перед Андреем узкую алфавитную книжку, раскрытую на букве «И».
Андрей записал адрес Кости Исаева, поднялся, вышел, не прощаясь с Виктором. Лиза проводила его в переднюю. Виктор остался за столом. Некоторое время он смотрел на запачканную пеплом скатерть, на мокрые окурки, плавающие в блюдце с желтым грибным рассолом. Водки в графине не было. Он взял рюмку Лизы и выпил.
Хлопнула дверь парадной. Андрей ушел. Идти за водкой сейчас поздно, все закрыто… Вроде все трое дружили одинаково, но Костя всегда был почему- то ближе с Андреем… Пойти спать, чтобы Лиза не приставала с проповедями.
Виктор сидел спиной к двери, он слышал, как в столовую вошла Лиза и стала у буфета. Не оборачиваясь, он чувствовал, что она смотрит ему в затылок. Со страхом подумал: вдруг она постоит и уйдет, так ничего и не сказав.
— Проводила? — спросил он.
— Почему ты не хочешь помочь Рейнгольду? — сказала она. — У него семья… Тебя бы вот так…
— Ага, я должен всем помогать, — не оборачиваясь, сказал он. — Когда меня долбали, мне каково было? Мне помогал кто-нибудь пробиваться? Ничего, я все терпел. Теперь вы хотите, чтобы я был со всеми добренький. Не выйдет.
— Почему же Андрей так переживает и хлопочет?..
— Плевал я на твоего Андрея. Что ты мне его повсюду тычешь! И вообще по отношению ко мне он сволочь. Я ему помогал, а он… вот сволочь. И ты с ним еще ходишь. Ну и убирайся к нему.
— Не кричи, ты разбудишь детей. Ну ладно, мы поговорим в другой раз.
— Нет, начала, так выкладывай. Ты думаешь, я пьян. Я пони маю, чего ты добиваешься. Я лучше тебя соображаю.
— Ох, Виктор, ты не знаешь, как ты изменился. Я перестала понимать тебя. Неужели ты не чувствуешь, как мне тяжело?
— Тебе тяжело? Чего тебе не хватает? С жиру бесишься. Побыла бы в моей шкуре, тогда бы почувствовала, что такое тяжело.
— Ты занят только собой. Ты… ты честолюбец. Ты всем завидуешь. Тебе все мало. Откуда у тебя эта уверенность в своем превосходстве?.. Как ты мог променять Андрея на Ивиных и других? За что ты преследуешь Захарчука? А с Дмитрием Алексеевичем? Сколько он сделал для тебя, он тебя выдвинул. А теперь ты его…
— Заткнись! Что ты понимаешь? У меня десятки врагов, — он повернулся к ней вместе со стулом. — Как, по-твоему, можно ради большой правды поступиться малой? А?
Она подозрительно посмотрела на него. Какой-то фокус.
— Ну так вот, — сказал он, удовлетворенный ее молчанием. — Если мне надо вырваться вперед, так это только затем, чтобы больше сделать. Все эти Рейнгольды и Андрей — чепуха! Это щенки. Стоит мне вырваться, и я сделаю в тысячу раз больше полезного.
— А пока что можно обманывать, врать…
— Что я тебе вру?
— Ты же знал адрес Кости.
— А ты не суйся не в свое дело. Тебе-то что до этого?
— Пока что ты по ночам шляешься со своим Андреем.
— Ты и сейчас врешь. Ты знаешь, что с Андреем у меня ни чего нет. А вот ты…
— Ага, добрались! Вот оно где собака зарыта! Что же, у тебя факты есть, что я изменил?
— Ты считаешь, что изменить — это переспать с какой-нибудь… А для меня самое ужасное, что ты можешь переспать, если тебе надо устроить какое-нибудь дело…
— Лучше заткнись.
— …с какой-нибудь секретаршей вроде Цветковой. Тебе все равно.
— Дура! Наслушалась всяких сплетен… Она стиснула ладонями щеки.
— Виктор, я, может быть, действительно ничего не понимаю. Я не могу ничего доказать тебе, раз ты сам не хочешь. Но у нас как-то плохо стало. И все хуже, хуже… Что-то мы потеряли. Я не могу так больше. Почему мы не можем жить как раньше?
— Ты просто психичка. Ты сама не знаешь, что тебе надо. Ты забыла, кто меня тянул: давай жить не хуже других, чем мы хуже Ивиных? Забыла?
Она подошла к столу и, наклонясь вперед, раздельно сказала:
— Да, я сама тебя тянула. И ненавижу себя… и тебя, зачем ты поддался. Ты должен был оказаться сильнее. Ты был бы прав. А ты… тряпичный характер.
Он засмеялся:
— Это я, я тряпка?
— Ты не тряпка, — с тоской сказала она. — Ты был твердым, а стал… гибким. Я боюсь, Виктор, мы не сможем… Мне надо уйти от тебя. Если бы я могла уйти…
— Ну и дура! Кто бы мог подумать, что ты такая дура!
— Может быть, я все-таки и решусь на это. Мне, наверно, надо привыкнуть к этой мысли.
Он посмотрел на ее шею, которую так любил целовать, и Лиза всегда вздрагивала, когда он целовал ее в ямочку возле ключицы; потом он посмотрел на ее лицо — там тоже не было местечка, которое он бы не перецеловал. Но какая это все-таки подлость! Человек приходит с работы и, вместо того чтобы отдохнуть… Она ведь прекрасно знает, какое у него трудное сейчас время. А ей наплевать. Вместо того чтобы дома, у себя дома получить поддержку, он и тут должен воевать. Всюду враги. Гадина, ну и гадина…
— Можешь убираться. Я сам уйду.
— Если бы мы могли жить как раньше…
Боже, если бы у нее хватило сил разлюбить его. Как это было бы хорошо. Есть же на свете женщины, которые могут уйти…
На следующий день после отправки письма в ЦК Андрей вернулся домой с работы и не успел сесть обедать, как ворвался Борисов. Борисов кипел от нетерпеливого ликования, но в ответ на все вопросы только посмеивался. Он с удовольствием сел за стол и с аппетитом накинулся на еду. Отобедав, они ушли в комнату Андрея. Борисов прикрыл за собою дверь, потрогал книжки на полке, посидел на кушетке, поболтал о начале охотничьего сезона. Потом встал, взял Андрея за руки, отпустил их, любовно похлопал его по плечу и вдруг напряженным, ломким голосом рассказал, что сегодня его принял секретарь горкома Савин, в течение двадцати минут разобрался в деле Рейнгольда, позвонил куда следует, и Рейнгольд вскоре может явиться на работу. Прямо из горкома Борисов заехал к Рейнгольдам, а от них к Андрею.
Глаза Борисова ярко светились радостью. Андрей понимал, как много пережил Борисов за эти дни, он и сам чувствовал необычайное волнение. Это была торжественная и добрая минута. Они долго молча трясли друг другу руки, потом закурили, глубоко затягиваясь.
Вопрос о Рейнгольде рассматривался трижды. Потапенко, струхнув после разговора с Андреем, взвесил все «за» и «против» и поспешил в райком к Ковалевскому.
«Теперь мне ясно, — сказал Ковалевский, — а то прибежал этот ваш Лобанов как бешеный, вести себя по умеет. Ничего у него не поймешь. Да, с этим Рейнгольдом, кажется, напутали».
Ковалевский позвонил к начальнику отдела кадров, но тот сообщил, что вопрос уже положительно решен в горкоме. «Не успел», — досадливо подумал Виктор, но впоследствии он все же пытался приписать себе честь восстановления Рейнгольда. Затем из ЦК ответили на письмо Андрея. Снова проверяли, работает ли Рейнгольд, вызывали в горком Зорина и Долгина. Ходили слухи, что их там крепко предупредили.
Несколько дней в лаборатории царило победно-праздничное настроение. За Рейнгольдом ухаживали, как за больным, а Андрей вернулся к своему локатору.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
В начале сентября из министерства вдруг запросили материалы по локатору. Пришлось оформить схемы, расчеты, описания. Не прошло и недели, как прислали новое требование: обоснуйте теоретически такую-то формулу. С этого момента началось: обоснуйте, докажите, рассчитайте.
— Не иначе как выдвигают на премию, — соображал Новиков.
— Боюсь, тут другое, — сказал Борисов.
Но как бы там ни было, Андрею приходилось тратить половину дня, готовя ответы для министерства, — вопросы были заковыристые. Он напрягал все силы, чтобы не отвлекать Новикова от локатора и не срывать лабораторных испытаний.
Кроме того, захлестывали административные дела: наряды, диспетчерские совещания, заказчики; Кузьмич опять вздыхал в дверях — помогите выхлопотать мотор для фрезерного…
Помимо этого Андрей должен был всегда находиться в курсе научных работ своих инженеров, считавших за нечто само собою разумеющееся, что ему точно известно, на каком этапе они сейчас находятся и что надо сделать, чтобы выйти из того или иного затруднения. От этих постоянно меняющихся, совершенно разных занятий у него кружилась голова. Когда он добирался до своего лабораторного стола, где Саша и Новиков возились с макетом, он чувствовал себя опустошенным.
Если бы не Борисов, Андрей пришел бы в отчаяние. На партсобрании Борисов прямо сказал: «Так Лобанова надолго не хватит. Если мы настоящие товарищи, мы должны разгрузить его от мелочей». Андрей недоверчиво пожал плечами, но вскоре заметил, что примерно с полудня его оставляли в покое.
Даже нерешительный Усольцев избегал приставать к нему со своими бесконечными согласованиями.
Это свободное время помогло Андрею закончить и испытать схему для Григорьева. Правда, ради этого пришлось задержать на несколько дней работу над локатором, специально оставаться по вечерам. «Что за тоска — торчать в лаборатории!» — хныкал Новиков.
Вечера были душные. Они работали, скинув пиджаки, и часто посылали Сашу за лимонадом. Под столом у них скопился целый ящик пустых бутылок. Всю эту неделю они покидали лабораторию поздно и втроем, под руку, отдыхая, медленно шли домой по набережной.
На улицах Андрей упорно продолжал вглядываться в лица встречных женщин, надеясь на счастливый случай. Порою, завидев впереди рыжевато- красные волосы, он с бьющимся сердцем спешил, догонял — и разочарованно отворачивался.
Всякое чувство должно питаться жизнью, действием, иначе оно умирает.
Любовь тоже не может жить одними мечтами. Постепенно образ Марины отодвинулся — не поблек, не стерся, а именно отодвинулся.
Андрей отдал схему Григорьеву и переключил свое внимание на усилитель. Без смородинского конденсатора собирать усилитель было невозможно.
Сразу же после выздоровления Андрея позвонил Смородин и сказал, что как раз сейчас его занимают конденсаторы, о которых шел разговор на даче Григорьева, что он
