в привычку, и становилось страшно, что ничего другого между ними быть не может. Это убивало в нем последнюю уверенность в себе. У него не хватало сил для последнего рывка. Состояние нервозной неуверенности словно пропитывало все его чувства, проникая в работу.
С прежним упрямством он отклонил все доводы Борисова ускорить окончание работы над локатором. Он назначил медлительного Усольцева своим заместителем по группе, восстановив против себя и Новикова и Сашу. Долго так продолжаться не могло. Рано или поздно должен был произойти взрыв.
Они все слишком устали от напряженной, сумасшедшей работы.
Это случилось в тот день, когда Андрею принесли новый прибор для измерения емкостей. Куском замши он стер легкую пыльцу с поверхности стекла.
— Вот это точный прибор, — сказал из-за плеча Усольцев. — Не чета старому. С ним мы можем уточнить кое-какие данные локатора.
— Правильно, — подтвердил Андрей.
— Начинается, — громко сказал Саша. — Министерство оттяжек и проволочек заработало.
— Как вы сказали? — медленно, угрожающе переспросил Андрей.
Новиков выступил вперед, отодвинув Сашу:
— Удивительно, Андрей Николаевич, сколько можно толочь воду в ступе?
Усольцеву дайте волю, он будет еще год ковыряться.
— Поработайте с мое… — начал Усольцев и полез в карман за платком.
Новиков махнул рукой.
— Старая песенка! — Он повернулся к Лобанову. — Я уверен: если бы вы сами вникли как следует в смысл наших последних работ, вы бы давно прекратили их.
Неприятно улыбаясь, Андрей сузил глаза:
— Так, так. Выходит, я перестал разбираться, что к чему?
— Во всяком случае, — напряженно сказал Новиков, вытягивая шею и весь приподнимаясь, чтобы смотреть Андрею прямо в глаза, — во всяком случае, Усольцев командует вами, как ему вздумается.
— Мною? — Ноздри Андрея задрожали. — Не ваше дело, кто кем командует. Он мой заместитель: Выполняйте его распоряжения. Вы слишком много рассуждаете.
— А вы… вы мастер с других спрашивать. — Новиков побледнел и, подчеркнуто сбавив тон («Я сдержался, заметьте»), сказал: — Андрей Николаевич, мы так сорвем все сроки.
Демонстративная сдержанность Новикова привела Андрея в бешенство:
— Не ваша забота! Пока что за работу отвечаю я.
— Почему это не наша забота? — срывающимся голосом вмешался Саша.
— Вы слишком много берете на себя, Андрей Николаевич, — снова вытянул шею Новиков. — Мы не ваш прибор делаем.
— А чей же? Ваш? Вы его изобрели? — крикнул Андрей, чувствуя, что он уже говорит не то.
Распаленные накипевшей обидой, они заговорили уже не слушая друг друга, не обращая внимания на окружающих. Борисов попробовал вмешаться, Андрей сверкнул на него глазами.
— Слушай, ты еще… Критикой можешь заниматься на собраниях. Здесь я приказываю.
— А я отказываюсь выполнять такие… — Новиков скрипнул зубами, но все поняли, какое слово он хотел произнести, — …приказания. Никаких измерений больше не нужно. Понятно? И я докажу это!
— Это займет у вас еще неделю, — с трудом улыбнулся Борисов.
Андрей изо всей силы ударил кулаком по столу:
— Довольно! Ни в каких доказательствах я не нуждаюсь. А вы, товарищ Новиков, если отказываетесь, то прошу… подавай те заявление. Обойдемся! — И добавил с наигранным спокойствием: — Товарищ Усольцев, сегодня же начинайте измерения.
Он повернулся и пошел к себе. Молчание провожало его до дверей кабинета.
Четыре шага в один угол, четыре в другой. Так шагают, наверное, по своей камере заключенные. Новиков будет его учить! Нашелся наставник!..
Подходя к дверям, он невольно прислушивался. Из «инженерной» доносился обычный приглушенный говор, шум отодвигаемых стульев. Подаст ли Новиков заявление? Ничего, найдем на его место. Усольцев — тот, наверное, струхнул, не знает, куда податься. Помощничек… Андрей был уверен, что стоит ему выйти из кабинета в «инженерную», и там сразу же возникнет враждебная тишина. А наплевать ему на их настроения. Он уверял себя, что ничто не мешает ему выйти из кабинета, проверить, как идет работа; наоборот, неудобно должен себя чувствовать Новиков, Саша, да все они! Он садился, пробовал заниматься, снова вставал, ходил, четыре шага в один угол, четыре в другой.
Закурив, он прислонился к косяку дверей. Слышно было, как в «инженерной» Нина сказала:
— У них не допросишься.
Очевидно, жаловалась Майе на Сашу Заславского. Сама избегает просить Сашу — и жалуется. Те тоже хороши. Сколько раз он предупреждал Новикова и Сашу: не жадничайте, просят — давайте, подумают, нарочно мешаете Устиновой.
Андрей собирался быстро толкнуть дверь, в это время послышались громкие быстрые шаги.
— Дочка! — крикнул в «инженерной» Ванюшкин.
Андрей улыбнулся, за дверью тоже раздался смех, поздравления.
— Три двести! — Это снова Ванюшкин. — Родилась в девять часов двенадцать минут. Не мало? Майя Константиновна, а что можно нести в передачу?
— А как здоровье?
— Все в порядке. Шоколад можно? Я купил пять плиток и кило винограду.
— Шоколад можно, — важно сказала Нина, — виноград нельзя.
— Откуда ты знаешь? Не слушай ее, Ванюшкин, — сказала Майя. — Виноград можно.
— Ну, я побежал, — заторопился Ванюшкин.
Андрею всегда казалось, что в его кабинете тихо и ничего не слышно из соседней комнаты.
Нина предложила послать жене Ванюшкина цветы.
— Что за смысл, — хозяйственно сказал Краснопевцев. — Дарить — так вещь.
— Ерунда. Подарок должен быть абсолютно бесполезный, — сказал Кривицкий. — Такие подарки дольше всего хранятся.
— Тогда купим контрабас, — сказал Новиков. — Конгениально.
Андрей отошел от двери. Его возмущало, как это Новиков может острить, словно ничего не случилось, а остальные смеяться. Они все заодно. Все оправдывают Новикова и осуждают его, Лобанова. И Кривицкий, и Борисов — тоже вместе с ними. И Краснопевцев. Все товарищи, хорошие товарищи… Снова, как тогда в разговоре, он чувствовал, что говорил не то, не теми словами, так и сейчас, лезли какие-то ненужные, обидные и жалостливые мысли. Он снова подошел к двери. Там спорили, какую надо купить новорожденной коляску, и собирали деньги.
Неужели его не пригласят участвовать в подарке?
Несколько раз он выходил, проходил насквозь все комнаты лаборатории, не решаясь нигде задержаться, надеясь, что его остановят, спросят…
В обеденный перерыв Нина и Майя пошли покупать коляску, а у него денег так и не попросили. Работалось плохо. Почему не идет Борисов? К черту, никаких объяснений.
Андрей позвонил Марине. К сожалению, сегодня вечером она занята. Он не собирался ей ничего рассказывать, но стоило ему узнать, что они не увидятся, как ему отчаянно захотелось поделиться с ней своими неприятностями. Почему так скверно все складывается?..
Борисов зашел вечером после конца работы. Андрей не поднял головы от стола, озабоченно продолжая писать.
— Послезавтра партбюро, — сказал Борисов, не садясь, как обычно, и не ожидая, пока Андрей кончит писать.
— Прорабатывать меня собираешься?
— Будем обсуждать ход работы над локатором.
— Докладывать буду я?
— Нет. Докладывать будет Новиков.
Андрей тяжело засопел.
— По какому это праву он будет докладывать? Пусть сначала научится работать, а потом докладывать.
— Новиков твое приказание выполнил, — сказал Борисов.
— То-то, — буркнул Андрей.
Борисов пригладил волосы и вдруг спросил с любопытством:
— А что, трудно перепрыгнуть через это самое? — Он повертел пальцами в воздухе.
Прекрасно понимая, о чем идет речь, Андрей пожал плечами:
Он ждал, что Борисов смутится, начнет оправдываться, уговаривать Андрея одуматься… Но Борисов только молча двинул бровями. Угловатое лицо его с нависшим большим носом было полно такою неприступного, спокойного превосходства, что Андрею стало не по себе. Постояв и как будто убеждаясь, что Андрей ничего другого сказать не может, Борисов повернулся, закрыл за собою дверь, и Андрей слушал, как, постепенно замирая, звучали его шаги по лаборатории.
В тот же вечер Андрей на проспекте Восстания встретил Марину. Она шла под руку с Вадимом Хотинским. Андрей рванулся было в сторону, потом передумал и, посверкивая исподлобья глазами, пошел навстречу. Без тени смущения Марина издали кивнула головой, потом вдруг озорно и отчаянно усмехнулась, остановила Андрея и познакомила его с Вадимом. Она смотрела, как они пожимают друг другу руки: Вадим — не скрывая насмешливого изумления, Андрей — мрачно выпятив челюсть, ощетинясь, посапывая.
— Пройдемтесь с нами. — Марина взяла Андрея под руку и незаметно сжала его локоть, как бы упрашивая не противиться.
Втроем они медленно двигались среди гуляющей вечерней толпы. Свет витрин падал на тонкий профиль Вадима. Острый вырез ноздрей придавал его лицу презрительно-высокомерное выражение. Рядом с ним Андрей чувствовал себя грубым, неотесанным верзилой. Лицо широкое, скуластое, рот огромный, высоченная нескладная фигура… Он страдал при мысли, что Марина, вероятно, сейчас тоже сравнивает.
— Свернем в этот кабачок, — предложил Вадим.
Следовало распроститься, и уйти, и шагать по мокрым улицам навстречу моросящему дождю, горько наслаждаясь своим одиночеством. Выпадают ведь в жизни такие несчастливые дни. И все-таки он пошел с Вадимом и Мариной, хотя знал, что ставит себя в ложное положение.
Низкий душный зал кафе был тесно заставлен столиками. На маленькой эстраде в углу играл оркестр. Они шли вдоль обитых синим бархатом лож — впереди Вадим, за ним Марина, за ней Андрей. Вадим искал свободный столик, он пересекал зал ленивой походкой, никого не обходя, не уступая дороги, в полной уверенности, что его пропустят, кому-то улыбнулся, непринужденно помахал рукой. Любопытные взгляды он принимал как должное. Пожалуй, он был бы удивлен, если бы на него не обратили внимания. Он выбрал столик, привычным жестом открыл меню, подал Марине.
— Что будешь пить? — спросил он.
Он был с ней на ты. С холодным отчаянием Андрей копил приметы их близости. Прижимаясь плечом к Марине, Вадим рассказывал веселую историю об артистах, сидевших напротив. Его влажные губы были совсем близко от щеки Марины. Искоса поглядывая на артистов, она улыбалась, словно не замечая угрюмого молчания Андрея.
Вадим разлил вино по рюмкам. У него все получалось красиво. Вадим не обращал внимания на молчание Андрея, его не обижало, что Андрей не смеется его шуточкам. И Андрей чувствовал за всем этим презрение к себе за то, что он не восхищается им, не умеет так элегантно одеться, неостроумен. И это презрение подавляло Андрея, еще сильнее сковывало его.
Чокнулись. «За дружбу», — предложила Марина. Вадим посмотрел, как бы снисходя, в глаза Андрею, влажные губы его изогнулись в улыбке. «Ах да, вы здесь, — говорила его улыбка, — ну что ж, вы мне не мешаете и не можете помешать».
Андрей залпом выпил рюмку, поспешно поставил ее, сунул руку под стол, крепко сцепив пальцы.
Если бы Вадим чувствовал опасность, ревновал, чем-то старался выиграть в глазах Марины, все это было бы понятно. Но он относился к Андрею с равнодушной вежливостью человека, бесконечно уверенного в том, что Марина принадлежала и принадлежит ему. В истинном характере их отношений Андрей теперь не сомневался. И в то же время он отчетливо видел, что этот равнодушный человек не дорожит близостью, скорее позволяет любить себя, чем любит сам. И вот это-то больше всего разъяряло Андрея. Он до бешенства был оскорблен за Марину.
Тягучие звуки скрипки мешались со стеклянным звоном бокалов. Зайчик от лезвия ножа вспыхивал в черных глазах Марины, никогда еще она не выглядела такой красивой, как в этот вечер.
— Отчего вы скучаете? — мягко спросила она Андрея.
— Хочу есть, — сказал Андрей. — Яичницу долго не несут.
Вадим улыбнулся, не пытаясь скрыть притворность этой улыбки. Марина посмотрела на Андрея, словно ожидая,
