бы области ни работал, он щедро давал смелые идеи, над которыми трудились и будут еще трудиться целые коллективы. Из тех, кто сегодня сидел в зале, многие были либо его учениками, либо учениками его учеников. И вот сегодня Тимофей Ефимович пришел на его, Андрея, доклад. Держись, Андрей!

Рядом с Тимофеем Ефимовичем — Одинцов. Лицо непроницаемо. На поклон Андрея ответил сухим кивком. Как чужой. Послушаем, мол, чего ты там намудрил, Андрей Николаевич, бывший мой аспирант. Прав ли ты был, что ушел из института? Помнишь — парк, осеннюю дорожку, дом, где живет старик? Больше года прошло с того дня, как захлопнулась дверь подъезда… Держись, Андрей!

Ряды, ряды… Знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые лица. Анечка сидит почему-то вместе с Любченко. Они, улыбаясь, смотрят на Андрея и о чем-то переговариваются. Нина, Кривицкий, Рейнгольд, Краснопевцев…

Инженеры лаборатории в полном составе. Нет только Борисова. Андрей по-прежнему считает его сотрудником лаборатории. У Борисова сегодня бюро райкома, дает там бой по поводу жилстроительства. Утром он забежал в лабораторию и сказал: «Держись, Андрей! Сегодня мы с тобой должны выиграть».

Говорить начал Андрей спокойно. Спустя минут десять вошел Тонков. Он остановился в дверях, поглаживая свою черную, словно приклеенную, бороду, как бы раздумывая, стоит ли ему оставаться. Ему услужливо освободили место, и он сел подле Смородина. Андрей перехватил их взгляды — взгляды соумышленников. Вокруг Тонкова расположилась вся его группа — аспиранты, ассистенты, научные сотрудники. Там же сидела и Майя Устинова. Последний месяц Андрей ее почти не видел, она была откомандирована в институт к Тонкову. Совсем приобщилась к лику тонковцев.

Тонков продолжал раскланиваться направо и налево, оделяя всех своей ослепительно-белозубой улыбкой. К нему оборачивались, в зале стало шумно, председатель взял карандаш и символично коснулся графина, не решаясь сделать замечание.

В упор глядя на Тонкова, Андрей повысил голос. Поведение Тонкова бесило его, сам того не замечая, он поддавался соблазну спора с Тонковым. Слова его начали звучать излишне полемично. Он нападал, и аудитория, где тонковцы составляли меньшинство, невольно начала обороняться. Неосознанное чувство самозащиты породило у слушателей дух противоречия.

Андрей услыхал предупреждающий кашель Одинцова. Точно так он покашливал, сидя на пробных лекциях Андрея, когда тот излишне увлекался, уходил в сторону; этот негромкий носовой кашель был отлично известен и сидящему тут же Фалееву, и Зое Крючковой, и Андрею.

И впрямь, разве ради Тонкова делал Андрей доклад? Сюда собрались люди, которые ждут от него не ошибок и промахов, а заботливые и строгие друзья и те, кто могут стать его друзьями. Связисты, трамвайщики, радисты — всем им нужен был локатор для кабелей, линий передач.

И, покоряясь их дружескому вниманию, он постепенно успокаивался, раскрывал тайники своих сомнений; забыв о Тонкове, сам подсказал возможные возражения.

— Взяв за основу мысль, что я был не прав по всем пунктам, я решил подтвердить это исследованиями…

Губы Одинцова дрогнули в одобрительной улыбке, но Андрей не видел ее. Если бы ему удалось увлечь и воодушевить всех, кто сидел в зале, — во сколько раз возросли бы его силы! Сознавая, что он допускает, с точки зрения Тонкова, грубейшую оплошность, он не утаивал ни одного недостатка локатора, выдавал то, о чем многие и не догадались бы. Он словно отходил от кафедры, подсаживался к каждому и советовался, что тут можно еще надумать.

Слушатели постепенно втягивались в поток его поисков. Они думали вместе с ним, по-хозяйски озабоченные. Находились, разумеется, и разочарованные: коли ты не того, так и я не того.

О статье Тонкова — Григорьева он решил упомянуть в конце доклада, надеясь, что к тому времени подъедет Новиков с результатом измерения. Тогда Андрей скажет: «Что же касается опубликованной статьи, то лучшим ответом на нее может служить этот протокол». Если же Новиков не поспеет, то Андрей сошлется на полевые и лабораторные испытания, а протокол зачитает в заключительном слове.

Чуть скрипнула дверь, Андрей поднял глаза и увидел входящего Григорьева. Тонков обернулся, удивленный и недовольный, — чувствовалось, что приход Григорьева был для него неприятной неожиданностью. Он настойчиво поманил Григорьева, приглашая его сесть рядом с собой. Лицо Григорьева болезненно скривилось, он осторожно потрогал щеку.

— Матвей Семенович, — вполголоса позвал Тонков.

Григорьев опустил глаза и бочком пробрался к Тонкову. Странно, но еще тогда, у Савина, прочитав статью, Андрей не испытал никакой враждебности к Григорьеву, было только неловко и стыдно. И сейчас Андрею стало неловко, ему некогда было думать, что означала короткая сцена, которая сейчас произошла между Тонковым и Григорьевым. Он старался просто не смотреть на Григорьева, но, куда бы он ни смотрел, ему все время мешало это старание не смотреть на Григорьева.

Он вдруг раздумал говорить что-либо по поводу статьи. Конец доклада получился скомканным. Пришло несколько записок. Спрашивали, сколько будет стоить локатор, можно ли по этому принципу определять разрывы в газопроводах и так далее.

Любченко спросил с места:

— Чем вы объясните, Андрей Николаевич, неудачу вашего локатора в опытах Тонкова и Григорьева?

— Вы, очевидно, имеете в виду статью, — сказал Андрей. — Здесь присутствуют авторы. Я надеюсь, они расскажут нам.

В перерыве к Андрею подошел Одинцов.

— Доклад неплохой, — строго, сказал он, — но я тысячу раз говорил вам: поменьше формул.

И Андрей почувствовал, что Одинцов простил его. Снова он почувствовал себя учеником Одинцова, этого на всю жизнь близкого, родного человека.

— Не принимайте слишком близко к сердцу то, что будут говорить в прениях, — советовал Одинцов. — Теория, заслуживающая доверия, устоит при любых нападках. Живите на год вперед.

В его словах таилось предчувствие разгрома. Для сведущих людей, знающих силу Тонкова, положение Лобанова выглядело безнадежным, особенно после тех нападок на Тонкова, которые позволил себе Андрей.

Андрей вышел с Мариной на лестничную площадку. Внизу стоял Усольцев, он смотрел сквозь оконные стекла на улицу.

Подошел Смородин, весело протянул Андрею руку, ясными глазами бесцеремонно ощупывая Марину.

— Как понимать, Андрей Николаевич, ваш ответ Любченко? Вы что же, идете на мировую с моим шефом? — спросил Смородин, продолжая с интересом разглядывать Марину.

— Вы скверный разведчик, — сказал Андрей. — И вообще, Смородин, я вас давно раскусил.

Смородин беспечно рассмеялся:

— Ну и чудесно. Когда вас попросят из лаборатории, приходи те к нам, чего-нибудь для вас подыщем. Между прочим, Кунина-то шеф мой съел. А? Слыхали? Вот вам, Кунина! — Смородин вдруг повернулся к Марине. — Ну, не буду вам мешать. Мы, кажется, незнакомы. — Он представился, пожав ей руку.

Андрея поражала неуязвимость этого человека. Никогда не удавалось Андрею смутить его.

— Понравился? — спросил Андрей, когда Смородин отошел.

— У него потные руки, — брезгливо сказала Марина.

Прения начались хорошо организованной атакой тонковцев. Ассистент Тонкова, черненький, с маслянистым голосом, с маслянисто-скользкими движениями, плавно водил указкой по чертежам:

— Откуда взялась такая точность? Сомневаюсь. Правдоподобны ли такие диаграммы? Сомнительно. Явно недостаточно количество замеров.

Вся схема локатора была подвергнута разъедающему сомнению. Тонковцы не приводили никаких доказательств, они просто расставляли повсюду вопросительные знаки, и, как всякая голословность, их слова звучали неопровержимо. Пренебрегая фактами, они лишали сторонников Лобанова возможности спорить.

Выступающие один за другим тонковцы опирались на сомнения предыдущих, как на факт: ах, раз предпосылки сомнительны — значит, выводы неверны. Они забирались на плечи друг другу, забрасывая подозрениями прибор, перекидывая огонь на самого Лобанова.

— Договаривайте до конца. Выходит, мы подтасовывали данные? — вспылил Андрей во время выступления Смородина.

— Желаемое часто принимают за действительное, — отпарировал Смородин. — Этим грешат даже крупные ученые.

«Смородин, отрицая достоверность точки В, тем самым…» — Андрей не мог дописать фразы.

«Тем самым, — повторял он про себя, пытаясь вернуть спокойствие, — они не брезгуют никакими средствами. Им наплевать на пользу, которую может принести локатор, они заботятся о себе…»

Один из выступавших, инженер-«дальник» — так называли среди связистов работников дальней связи, — недоуменно развел руками: стоит ли практически ставить вопрос о локаторе, если в нем так много недоработок. Конечно, принцип интересен, но…

Сбитый с толку предыдущими выступлениями, он бесхитростно выражал разочарование той части слушателей, которые пришли сюда, надеясь получить новый прибор для своих нужд. Из доклада Лобанова они поняли, что прибор готов. Они готовились к разговору о практических вещах: во сколько обойдется такой прибор, как его эксплуатировать, как приспособить для телеграфных и других линий. А тут, оказывается, и то не то, и это не так, и сам Лобанов чуть ли не обманщик, и вместо делового обсуждения получается какой-то отвлеченный научный спор.

«Дальник» напрямик спросил:

— Что же, в конце концов, локатор лучше остальных приборов или нет? Можно пользоваться локатором, действует ли он?

На Андрея смотрели ожидающе, сочувственно, встревоженно.

Где Новиков, где протокол? Почему они задерживаются? Он снова подумал: «Сто шестьдесят или двести восемьдесят?» И, подавляя в себе эти малодушные мысли, громко сказал:

— Локатор действует, пользоваться им… — Но председатель прервал его.

Председатель вел себя как клапан: он не препятствовал сторонникам Тонкова и мгновенно захлопывался, когда пытался протестовать Андрей. Андрей посмотрел на своих. Они сидели притихшие. Маленькие сонные глаза Краснопевцева умоляюще смотрели на Андрея. И вдруг Андрей почувствовал: все, что здесь творится, касается не его лично, а всех, кто работает над локатором и кто заинтересован в этом приборе. И Новиков бесконечно прав: локатор — прибор не Андрея Лобанова, а детище и Краснопевцева, и Кривицкого, и Любченко, и всех их, и он, Андрей, обязан защищать не себя, а их всех, они доверили ему это право, и он не смеет сдаваться. Эта простая мысль взбодрила его. Не обращая внимания на председателя, не ожидая больше Новикова, он ринулся в драку, в которой уже, чувствуя себя безнаказанными, брали верх тонковцы. Ответы его стали быстрыми, находчивыми. Там, где ему не хватало фактов, он действовал убеждением.

— Я ручаюсь за эти показания, — говорил он.

Или:

— Нет, вы докажите, докажите, что это не так.

И, как ни странно, такие реплики, не имеющие ничего общего с настоящим обсуждением, к которому стремился Андрей, действовали на его противников и на слушателей. Он сам переходил в наступление и стойко защищался даже там, где противник оказывался сильнее. Только в одном случае он упорно отмалчивался — когда речь заходила о статье Тонкова и Григорьева.

Какой-то перелом в ходе прений, несомненно, произошел, и этот перелом был в пользу Андрея. Несколько инженеров, пробиравшихся к выходу, остановились. Тогда председатель предоставил слово Тонкову.

Стоя за кафедрой, Тонков несколько секунд задумчиво молчал. Тишина нарастала. Точно уловив ее предел, Тонков сказал:

— Тот, кто с самого начала в научных исследованиях задается узкой практической целью, ожидая извлечь немедленную пользу, часто обречен на неудачу. Лягушечья лапка Гальвани завершилась в конце концов электростанцией, а кто мог считать тогда, что это имело какой-то практический интерес? Признание ученым бездны неизвестного требует скромности и отучает от скороспелой заносчивости. — Он посмотрел на стенографистку, подождал, пока она запишет, и продолжал: — На протяжении многих месяцев я тщетно пытался предостеречь