вам полезен? — осведомился старичок.
От его голоса Ильин вздрогнул, понял, что старик этот не привиделся ему.
— Да я просто так, не беспокойтесь.
— Отчего же, для меня труда не составляет, я же вижу, вы в затруднении, поэтому и осмелился, — он произвел какой-то приглашающе галантный жест рукой. Пальцы у него были желтые, прокуренные, и лицом он тоже был темно-желт. — Да вы не извольте церемониться со мной, я только рад…
И он одним глазом подмигнул, поклонился. Любезное это движение, старомодная его речь успокоили Ильина.
— Видите ли, у меня вопрос несколько… — он нерешительно замолчал.
— Если насчет форм обмундирования, то можете мной располагать, старичок, наклонив голову, шаркнул ногой. — Альберт Анисимович, историк, архивист, ныне музейный сотрудник, сам почти экспонат, — он хихикнул, дохнул на Ильина табачищем, заглянул в раскрытый альбом. — Павловские мученики? Им эти панталоны все промежности натирали, — он приблизился к Ильину, заглянул ему в глаза. — Можете меня, старого дурня, высмеять, но я полагаю, что ни семеновцы, ни преображенцы не рвались защищать государя-императора из-за этих панталон. Сил не было больше выносить их. У офицеров, у тех лосины. Вы знаете, как называют лосины? — Он вновь захихикал. — Тоже муки адовы.
Длинным нечистым ногтем он тыкал в рисунках на ремни, пряжки воротники, рассказывал, чем они отличаются у разных батальонов.
— Превосходно, что вы стараетесь уточнить. У нас сейчас кошмарные ляпы повсюду. Смотрю фильм про екатерининского генерала, а на нем эполет. Каково?
И не найдя потрясенности у Ильина, сказал с отчаянием:
— Представьте, если бы вам показали на экране, как железнодорожник командует парадом!
Посмотрев на вялую улыбку Ильина, он вздохнул и как-то разом, потеряв интерес, извинился и исчез так же бесшумно, как появился.
Некоторое время Ильин тупо смотрел в лежащий перед ним альбом, затем вскочил. Как он и ожидал, Альберта Анисимовича он разыскал внизу, в курилке.
— Слава богу, я боялся, что вы совсем ушли, обиделись, — сказал ему Ильин. — У меня такое дело, не знаешь, как подступиться. Надо выяснить, а что… мне не важно, поверите вы, мне другое надо…
Ему помогало, что Альберт Анисимович слушал рассеянно, попыхивая папииросой, словно бы его отрывали от дела. Ильин попросил у него папиросу, закурил. С отвычки голова кружилась, темное лицо старика поплыло, закачалось. Удерживая его, Ильин взял Альберта Анисимовича под руку. Про тех трех офицеров у него выходила какая-то нелепица, дичь, получалось, что это офицеры, никакие не ряженые. Он заметил, что говорит об этом с уверенностью, но поправляться не стал. Будь что будет. Альберт Анисимович кивал, ничего не спрашивал.
— Если б я был один, — сказал Ильин, — тогда конечно, но нас было двое, почудиться обоим не может. Верно?
Альберт Анисимович не отвечал, невидяще смотрел в его сторону.
— Мы с Усанковым вполне трезвые, так сказать, ответственные товарищи. Мне самому странно, даже как-то не по себе.
— Отчего же?
Ильин оглянулся, снизил голос.
— Я думаю, что это была их собственная одежда. Доказательств у меня нет, предъявить не могу. Каблуки стоптаны…
— Каблуки, — повторил Альберт Анисимович, бросил папиросу в урну. Пойдемте! — и потащил Ильина по лестнице, по переходам обратно в тот закуток, к оставленному альбому. — Показывайте, в чем они были.
— В том-то и штука, — сказал Ильин. — Я запутался.
— Когда это было? Точно, если можно, какого числа?
Подумав, Ильин сказал, что 19 мая. Альберт Анисимович пожевал губами, что-то вычисляя. Близорукие глаза его смотрели на Ильина в упор.
— Они шли без солдат?
— Без.
— Втроем… В плащах… Спустя полтора месяца… — бормотал он. Почесал за ухом. Поцокал языком. Перевернул несколько страниц, задержался на одном листе, где беседовали поручики, капитан и, кажется, полковник, ткнул пальцем. Длинный его желтый ноготь пришелся на короткий распахнутый плащ поручика, под плащом виднелся темно-зеленый мундир. — Они?
Рисунок мало чем отличался от соседних листов. Ильин вгляделся.
— Да, они, — подтвердил он тихо.
— Любопытно. Весьма… — Альберт Анисимович отошел и зашагал туда и обратно вдоль стола. — Ночью?
— Около двенадцати было.
— Несли чего-нибудь?
— Не заметил. Вроде нет.
— Ничего не говорили?
— Я… то есть мы ехали в машине, так что не слышно, — Ильин виновато пожал плечами.
— Жаль, — строго сказал Альберт Анисимович.
— И потом мы сами разговаривали.
Альберт Анисимович молча шагал. Потом спросил:
— Это о чем?.. Говорили вы о чем?
Ильин хмыкнул, почесал голову, сказал удрученно:
— Так, о мерзостях нашей жизни… Мне кажется, они шли по делу.
— Почему так полагаете?
— Не знаю… Они озабочены были.
— Н-да-а, немного.
— Они никакого внимания на нас… И в замке не было никого. Хотите, я попрошу, мой товарищ пришлет свое описание. Он москвич, будет еще свидетельство.
— Давайте, давайте, пусть пришлет… — Альберт Анисимович посмотрел на Ильина подозрительно. — Свидетельство чего?
— Что все так и было.
— Тш-ш-ш, — зашипел Альберт Анисимович, словно бы к чему-то прислушиваясь.
Ильин подождал, потом сказал:
— Еще, надо добавить, они шагали в ногу.
Альберт Анисимович поднял палец, застыл с полуоткрытым ртом, затем лицо его осветилось, сияние пошло от всей его сухонькой фигурки.
— Вполне возможно. Одни смотрят, другие видят. Само провидение привело вас в эту точку. Почему, это другой вопрос. Вы увидели. На слепого очки не подберешь, верно? Теперь мы с вами поддержим Собедкова! — он ударил кулачком по воздуху. — Я был прав! Имелись и среди них порядочные люди.
— Вы про них?
— Я давно подбирался, — торжествуя, сказал Альберт Анисимович. — Это наш старый спор. И тогда им совестно было. Стыдно. Совесть — зерна творца, это вневременное, она живет по вечным законам.
— По-вашему, они кто?
— Э-э, любезный, не суть важно. Полк вам известен.
— Я ведь, честно говоря, не для кино ищу. Я для себя. Мне надо… Тут такое странное совпадение.
— Да бросьте вы оговариваться, — Альберт Анисимович улыбнулся ему всем своим лицом, множеством мелких морщинок. — Не бойтесь прослыть, не бойтесь странного.
— Но разве такое бывает? — с осторожностью, не уточняя, спросил Ильин.
— Бывает, что и вошь кашляет, — и Альберт Анисимович хохотнул. — Все бывает — привидения, пророчества, чудеса, откровения. — Он быстренько оглянулся. — Материалисты этого лишены.
— Поскольку вам вопрос прояснился…
— Тьфу, тьфу, тьфу, — суеверно поплевал Альберт Анисимович через левое плечо. — Искать и проверять еще надо, любезный.
— Я в том смысле, если бы найти персонально… Чтобы установить фамилию.
— Но вы же сами подчеркнули, что, может, я не случайно оказался. Я поэтому хотел.
— Правомерный ваш вопрос, — перебил его Альберт Анисимович с некоторым нетерпением. — Участвует в этой случайности и ваша личная составляющая.
— Какая?
— Откуда мне знать. Чужая душа потемки, в своей и в той окошка нет. Вы, голубчик, сами должны разобраться. Однако, прошу прощения, мне пора, — с этими словами Альберт Анисимович отвесил церемонный, почти театральный поклон и исчез бы, не ухвати его Ильин за рукав.
— Погодите, так нельзя, как же я узнаю?
— Вы здесь бываете?
— Нет, откуда… да и где вас искать? Я вам самого главного не сказал. — Ильин крепко держал его. — Произошло совершенно невозможное совпадение, и с разбегу рассказал о сходстве своем с тем третьим. Никакого удивления у Альберта Анисимовича не появилось, он согласно кивал, приговаривал: прелестно… любопытно.
— Позвольте осведомиться, что вас, собственно, беспокоит? — спросил Альберт Анисимович.
— Да как что? Да как это может быть?
— Я полагал, вам важно, что сие было. Также, что сие явление означает. А как да почему, это увольте, это не по моей части, — все это Альберт Анисимович произнес строго, разъясняя Ильину, как бестолковому посетителю.
— Так ведь поверить невозможно! — воскликнул Ильин. — Вы требуете от меня суеверия.
Альберт Анисимович покачал головой сочувственно и даже опечаленно.
— Несчастное ваше поколение.
И этот тоскливый взгляд, и эта жалость были знакомы Ильину, у него самого появлялось похожее, когда приходилось иметь дело с очередным «чайником» — чокнутым изобретателем. Все происходящее дурацки перевернулось — этот полоумный старичок жалеет Ильина, считая его неполноценным. Это было нелепо, но Ильин хотел, чтобы старик высмеивал его, разубеждал. Нельзя было отпустить Альберта Анисимовича просто так, чтобы все оборвалось. Телефона у него, как он заявил, не было. Ильин заставил его записать свой служебный и домашний. Сделал это Альберт Анисимович неохотно, на папиросной коробке.
— Вы же потеряете, — сердито сказал Ильин.
— Зачем же.
— У нас все так — обещают, лишь бы отцепиться.
Серенькие глаза Альберта Анисимовича потемнели.
— Это у вас обещают, — голос его похолодел. — А у нас не так, — и вдруг, легко высвободив свою руку, попятился, свернул за шкаф. Шаги его там сразу оборвались.
— А фамилия ваша? — крикнул Ильин, рванулся за ним, но обнаружил тупичок, выгороженный книжными стеллажами.
Усанков не соглашался под таким документом ставить свою подпись. Смешно. Имя его кой-чего значит, с какой стати рисковать своей репутацией. Тем более сейчас вообще не с руки. Разговор шел по междугородному телефону, и Усанков перешел на обиняки, недомолвки, условный язык, из которого явствовало, что Клячко откуда-то пронюхал про собранный на него материал и принимает меры. Закопошились совершенно непредвиденные люди. Самый что ни на есть змеевник вспугнули. Похоже, связи тянулись далеко. Те, кто обещал помощь, притихли. Насчет Усанкова, по- видимому, Клячко что-то вычислил, Ильин же вне подозрений. Он, Усанков, отступать не намерен, даже если его засветят, он пойдет до конца. Сейчас помог бы сигнал откуда-нибудь со стороны, например, если б появилось письмо из Ленинграда, на другом материале. Насчет компетентности, пьянок, застолий… Необязательно подпись ставить. Ни слова «письмо», ни слова «аноним» Усанков не произнес, но все было понятно. Что он себе позволил, так это пошутить: ему подпись не нужна, не то что Ильину.
— Одно другого не касается, — сказал Ильин, отклоняя намек.
— Касается, — жестко отрезал Усанков. — Нынче действует обмен: ты мне, я тебе. Твою
