с распредустройствами.
– Нет, почему же, – осторожно сказал Антон.
– Да вот думаю.
– Чего тут думать? Повезло тебе крупно, плясать надо.
Антон старательно жевал пирожок, слушал рассказ про новый проект. Где он вызревал, кто ему способствовал, Генрих Иванович мог лишь догадываться. Скорее всего, с ним была связана борьба за власть.
Она шла в министерстве вокруг новых заказов. Генрих Иванович не вмешивался, он выжидал, определился в последний момент, чтобы не рисковать судьбой своего КБ.
Опередил москвичей. Заказ был перспективный.
Не называя фамилий, Главный теперь выкладывал со вкусом некоторые подробности. Он не постеснялся использовать статью Антона, перепечатанную в финской газете, за которую ругал Антона. В борьбе все средства хороши.
Допив чай, Антон отодвинул чашку, вытерся салфеткой и сказал:
– Зачем мне это?
– Не понял, – сказал Главный.
– Спасибо вам за предложение, но я отказываюсь.
– Это почему?
– Вы извините, Генрих Иванович, не хочу ничего менять.
Главный уставился на него:
– Чего так? Я ж тебе повышение предлагаю.
– Знаете правило: «Не буди лихо, пока оно тихо»?
– Скажи толком, чего ты хочешь, выкладывай.
– Чего хочу? – Антон откинулся в кресле, уставился в потолок. – Хочу уходить в шесть вечера с работы и там всё оставлять – все неприятности, все планы, все сроки. Хочу свободы. Вы знаете, что это такое?
– Если честно, я не знаю, что это такое. Не уверен, что она бывает вообще – свобода. Это ты размечтался. Нам не про свободу надо думать, а про дело, тебя же выдвинуть хотят. Сможешь сделать то, что хотел.
– У меня теперь другие планы.
– Это какие?
– Хочу заняться личной жизнью.
– В каком смысле?
– Ходить в филармонию, наслаждаться музыкой, кататься на лыжах. Поехать во Флоренцию. Вы были во Флоренции?
– Не пришлось.
– И я не был, но хочу во что бы то ни стало. Ещё хочу на яхте ходить.
– На пенсию выйдешь – вот и ходи. Чего это ты вдруг ни с того ни с сего? Что-то случилось? – Главный осмотрел его, как бы ища ответа: – Может, ты жениться надумал?
– Так это ж не помеха, даже наоборот. Зарплата в полтора раза выше, командировки по заграницам – опыта набираться.
Генрих Иванович походил по кабинету, взял со стола лупу, посмотрел через неё на Антона.
– Да, – сказал он, – это, конечно, причина, женитьбу до пенсии нельзя откладывать. И вообще, скажу тебе, ничего нельзя откладывать. Но кому поручить? Кто будет вкалывать – папа римский? На кого ты все перекладываешь? Свободы ему, суверенную жизнь, красиво жить за чужой счёт, прокукарекай он, будет наслаждаться, аристократ, твою мать! Нет, дорогуша, с эпикурейством у тебя не выйдет.
Главный вернулся к столу, уселся, сгорбился.
– Думаешь, я не понимаю тебя? Но и ты пойми, не повезло нам, – продолжал уже тише. – Ни народу нашему, ни стране не повезло: то война, то власть дурная, то просто невезуха. А как работали! На полную катушку. Всё, что наработали, – всё растратили. А жили как? Жили ведь ВО ИМЯ! У меня отец на Второй ГЭС в кочегарке. Хочешь, покажу?
Он пошёл к шкафу, погремел там чем-то, вытащил тарелку, тяжёлую суповую тарелку. По ободу тарелки было напечатано вместо рисунка: «УКРАДЕНО В СТОЛОВОЙ ВТОРОЙ ГЭС».
– Понимаешь? Тарелки воровали! Вот как жили.
Положил её на стол.
– Храню. Это себе на память, себе.
Говорил спокойно, будто сам с собой. Отчасти, конечно, прав.
– Отец не успел для себя, да и я тоже. Вот ты о Флоренции мечтаешь. А я мечтал фильм снять про своего внука – какой у него ум, как он рос… Всё откладывал, так и не получилось. Всё, мил человек, решает личность. Вот у нас осуждают культ личности, боролись с культом. Так ведь культ – это не портреты, не памятники. Культ – это личность, достойная культа. Если человека поднять, он может извлечь из себя личность, которая развернётся для него самого неожиданно. Вся история не народами движется, а личностями. Куда личность повернёт, какую идею создаст – сумеет этой идеей горы свернуть или нет… От этого всё и будет зависеть. Вот смотри: Гитлер испортил хороший, можно сказать, замечательный народ – немцев, прямо-таки испакостил, замарал их. А могло быть и по-другому. Другие примеры тоже можно привести. Вот Пётр Первый поднял Россию, развернул просвещением. Выправил. Ты получишь эту должность, эту тему, которой добивался, – и ты извлечёшь из себя столько хорошего, о чём и не мечтал. Это всё зависит то ли от должности, то ли от среды, то ли от случая. Капица поехал к Резерфорду – и там он расправил крылья. У нас стали утверждать, что всё решает масса, коллектив, народ, что это раньше учёный додумывался, а сейчас, мол, коллектив додумывается. Чушь собачья! Всё решает озарение – человека озаряет. Не может озарение посетить коллектив. Сперва эта честь достаётся личности, а затем распространяется, завоёвывает души и других. Откуда озарение приходит? Бог знает, – то ли от таланта, то ли искра проскакивает, то ли случай помогает. Да это, скажу тебе, не наше дело, это, как говорится, Божий промысел, это Его забота. Но упускать возможность – грех, она тоже ведь не всякому подвёртывается. Если ты не воспользуешься шансом, это будет нечестно перед твоими родителями, которые наградили тебя способностями, перед Судьбой, наконец, даже передо мной, поскольку я старался изо всех сил, да ладно…
Он замолчал, взглянул на часы:
– Извини, мне в Смольный. Опаздываю.
Встал.
– Нет, подожди. Вот я тебе скажу про себя. Ведь я тоже упустил… Было дело. Одну идею свою упустил я, с разрядниками, перехватили у меня. А почему? А потому, что в командировку уехал в Китай. Прельстился. – Он махнул рукой, как бы отбиваясь от воспоминаний.
У себя надел куртку, кепку. В зале уже никого не было, рабочий день кончился. Задержался у зеркала, посмотрел на себя. Он не любил зеркала, там всегда отражался другой, который разглядывал его, Антона, – что у него за выражение, что это он строит из себя.
Например, сейчас тот, в зеркале, был доволен, и Антон невольно улыбнулся ему.
Он спустился в вестибюль, прошёл в буфет. Буфет был уже закрыт. Он вернулся в холл, встал у барьера в раздевалку. В холле никого не было. Из глубины гардероба вышла тётя Зина, спросила:
– Ты чего ждёшь?
– Да вот опоздал, хотел чайку попить.
– А пойдём ко мне, угощу.
Он пошёл за ней в глубь гардероба, где была комнатка с кухней для гардеробщиц и водителей. Там сидели двое мужиков: один – в форме охранника, другой – водитель дежурной машины. Пили чай, стоял высокий электрический чайник, в вазочке – баранки. Водитель сказал:
– Милости просим.
Антон уселся. Было тепло. Тихо говорило радио. Ему налили стакан чаю.
– А водки нет? – спросил он.
Тётя Зина кивнула на мужчин.
– Нам нельзя, – сказал водитель. – И ему нельзя. – Он кивнул на охранника. – Пива хочешь?
– Пива – нет, это не то… Хотя… Ну, давай.
Водитель откуда-то вытащил бутылку, открыл зубами, налил в кружку, протянул Антону. Антон взял. Пиво пенилось, светлое, шипящее. Антон пил. Пиво было неплохое, с хорошей горечью. В самый раз.
Возвращение
Речь шла о поимке «языка». И дивизионная разведка охотилась за «языком», и полковая, и всё безрезультатно. Об этом толковали на КП у комбата Рогозина. И тут вдруг младший лейтенант Ипатов произнёс тихо, как бы про себя: «Надо попробовать». Комбат решил, что ослышался, переспросил. Ипатов задумчиво посмотрел на него, повторил: «Надо попробовать». Естественно, что все засмеялись, потому что Ипатов никакого опыта не имел, не был он ни следопытом, ни сибирским охотником, вроде Поленова, а был техником-артиллеристом. Его дело было следить за прицелами, откатными приспособлениями и тому подобными штуками. К тому же он был типичным городским жителем, технологом-прибористом, во всяком случае, из гражданских. Все посмеялись и забыли. Однако Ипатов после этого разговора дня два просидел в окопах со стереотрубой. Никто не обращал на это внимания. Мало ли, может, техник стереотрубу проверяет, потому что стереотруба входит в его инвентарь. Это уже потом вспомнили, восстановили. Изучал участок у немецкой дороги. Там сложный рельеф был: немцы сидели на взгорье, на командных высотах, наши окопы тянулись по склонам и простреливались немцами на некоторых участках, у церкви, например, просто невыносимо. Особенно пока снега не навалило. Окопы были мелкие, земля промёрзла, укрыться трудно, к февралю полегче стало, из снега нарыли брустверов высоких, стали ходить в полный рост, выпрямившись. Какое было наслаждение ходить не сгибаясь!..
После очередного доклада комбату насчёт веретённого масла для противооткатных цилиндров Ипатов попросился пойти в разведку, вернее, в поиск, за «языком». С тем же деловым, даже меланхолическим видом, каким говорил про веретённое масло. Рогозин вздохнул, сказал, что так это не делается, нужно иметь план, всё продумать. В ответ Ипатов вынул карту, где всё было нарисовано, вычерчен весь путь до оврага и дальше до немца. Со стрелками, метрами, проставлены часы и минуты. Даже в разведотделе дивизии могли бы быть довольны такой работой, хотя и были там некоторые нарушения, Рогозин как кадровый офицер разбирался в этих тонкостях. Замысел Ипатова был прост: оказывается, в насыпи шоссейной была заложена труба, большая бетонная труба для сгона весенних вод. Сейчас она была завалена, забита снегом. Шла она сквозь насыпь и выходила на нейтралку, а уже дальше в полной безопасности пребывали немецкие блиндажи, кухни, КП и кто знает что ещё. Этой трубой Ипатов хотел воспользоваться, сквозь неё и утащить «языка». Он точно определил, как добраться до трубы, как отходить, имел ночные ориентиры, словом, всё было обдумано.
– А почему насчёт трубы уверен? – спросил Рогозин. – Как ты её вообще увидел?
– Я её вычислил, – сказал Ипатов, – как в том анекдоте. – И он слабо улыбнулся.
Рогозин впервые присмотрелся к нему. Это был невысокий, видно, и в мирное время сухонький, не такой уж молодой, всё же молодой, с лицом невыразительным, но приятным. И чем внимательнее смотришь, тем более приятным, серьёзным, задумчивым оно становилось.
«С кем он дружит? – подумал Рогозин. – С кем он в землянке?» Он хотел вспомнить какие-нибудь подробности об этом младшем лейтенанте и не мог. Это было странно, с каждой минутой становилось всё более странным, как мог он, Рогозин, до сих пор совершенно не замечать этого человека.
– То есть как это «вычислил»?
– Очень просто, – ответил Ипатов и вытащил карту местности с отметками, из которых явствовало, что в низине тут скапливаются у насыпи воды, должен
