что это не ответы. Был ли ответ у Антона?
– Америка сумела присвоить себе победу над Германией. Почему мы, немцы, согласились с этим? – удивлялась Магда. – Политикам немецким, очевидно, выгоднее переадресовать поражение от Америки. Мощный противник всё-таки почётнее. Не то что эти коммуняки.
Антон с ехидством напоминал о том, как союзники откладывали высадку в Нормандии, бесстыдно тянули с операцией.
– Американцы, конечно, рады присвоить себе победу, почему бы и не получить от немцев такой подарочек, согласна?
Магда задумчиво посмотрела на него:
– Не знаю. В таких событиях самое трудное – найти ответ на самые простые вопросы.
Она была права, он перестал понимать многое из того, что происходило в стране. Фашизм победили, а бедность не могли. Культ личности одолели – так появился культ рубля. Он растёт и растёт вместе с коррупцией, криминалом, безразличием. Расползается вширь и вглубь, вплоть до Кремля. Ничего не может устоять – ни медицина, ни Академия наук. Судят, сажают – не помогает. Почему? Откуда такая чума появилась, чем её одолеть? Всё можно купить. И всех: и милиционера, и министра.
Много времени у неё отнимал художник Радлиц. Они посещали музеи, картинные галереи и мастерские художников. Антон познакомился с Радлицем в Германии, на приёме у Ротшильдов. Радлиц был художником известным. Чудаковатый, он и в живописи своей любил чудить, рисовал часто вверх ногами. На этикетке у Ротшильдов он изобразил двух барашков, стоящих вверх ногами на небе. Он объяснял, что современный мир абсурден, всё перевёрнуто. И действительно, его картины показывали, что мир существует как совершенно иной, когда он стоит как бы на голове.
Как договорились, Антон встретил Магду у Летнего сада, и направились в Русский музей. Их настиг дождь. Он хлынул внезапно, яростный ливень, они побежали, но уже было бесполезно, он их нагнал, они разом промокли. В таком виде идти в музей не решились, поэтому пошли к Антону домой. У него нашлась водка, они приняли по сто грамм, сперва русской, потом по сто грамм мексиканской. Магда разделась, всё насквозь было мокрое. Пошла в ванную, выжала, развесила, вернулась в халате Антона. Он остался в трусах. Включил печку, включил радио, нашёл музыку, и они принялись танцевать для согрева, потом легли в кровать, конечно, тоже для согрева, легли и занялись любовью. Согрелись, потом ещё раз согрелись. Обычно они как-то готовились к этому, а здесь всё было наспех. Затем начались игры, лежали, не желая расставаться с горячей близостью, лениво урчали, разговаривали только телами. Антон дремал и просыпался, и когда он спал, всё равно продолжалась радость от близости Магды. Он получал нежное тепло её тела, убеждался, что это было самое хорошее и самое главное. Ничто другое не доставляло такую радость. Он думал, что это не хорошо, но понимал, что именно это хорошо и что та работа, которую он делал, не самое главное. А главное – это её тепло, её кожа, такой нежности и хрупкости, как крылья бабочки. Он не спрашивал, как ей нравится, ему было хорошо, и он не представлял себе, что может быть что-то лучше, чем эти минуты. Её кожа становилась иногда влажной, иногда Магда гладила его, руки её были бесстыдны. «Не торопись, не торопись», – просила она.
Есть секс и есть то, что сейчас у них происходит. Это не секс, это не имеет названия. Он никак не мог найти подходящего слова. В Библии было сказано, что Адам познал Еву, это было понятно, но ещё не то, в Библии вообще он не находил слово «любовь», но «познал» получалось у него единственно близкое, оно включало и другие понятия, но сейчас только это слово было подходящим. В юности любая женщина казалась Антону тайной. Молодая, зрелая – все они были существами другого мира. Вели особую жизнь, в которой было мистическое отношение к губной помаде, каблукам, цвету волос. У Магды было и другое. Он чувствовал, что становится для неё загадкой, что-то она в нём искала, и то, что открывалось, удивляло её.
Другим женщинам Антон подчинялся – охотно, лениво, безучастно, как придётся. Бывали искушённые, фантазировали, входили в раж, а может, изображали. Чтобы доставить ему удовольствие, добирались до оргазма. Здесь же её телом распоряжался он, она лишь угадывала его желания. Ничего не подсказывая. По-звериному урчала. У зверей, у птиц всегда что-то поёт, звучит. Чувства их вырываются наружу. Магда бормотала неразборчивое, Антон, наверное, тоже что-то шептал, но он не слышал себя.
Пробуждение было самым приятным. Ощутить её, прильнуть, узнавая её тело. Ничего лучше этой близости не было. «Не торопись, не торопись», – повторяла Магда.
Радость кружила над ним. Радость не тому, что будет, а тому, что есть. Радость тому, что Магда так хороша.
Он вскочил, замахал руками, приседал, будто делал зарядку. Скорее это была разрядка, ему сейчас было не до Магды, ни до кого, он обнимал свой восторг, не отпускал это мгновение.
Когда-то студентами они читали сочинения Стендаля, Ортега-и-Гассета, Овидия, Толстого и хотели понять, как любовь возникает, как её отличить от увлечения, влюблённости и прочих синонимов. Что это за чувство, которое доводит до отчаяния, до гибели, как молодого Вертера или Анну Каренину. Может, это всё сочиняется великими писателями? Антону больше всего нравилась теория Стендаля о том, что любовь – это процесс, происходит кристаллизация чувств. Большей частью чувство созревает не сразу. Стендаль разбирал все стадии кристаллизации, её варианты так, как будто пишет отчёт о поставленных экспериментах.
С Антоном происходила именно та самая кристаллизация.
Он находил в Магде то, чего в Берлине не замечал. Несмотря ни на что, она увидела в питерцах прежде всего хорошее. Узнав, что она немка, её принимали подчёркнуто приветливо. Россия не злопамятна, это добрая нация, заключила она, когда в Эрмитаже её пригласили в запасники. Показали работы немецких художников XX века, тех, что не выставлялись: Гросса, Дикси, Базелица. Потом её с Антоном пригласил к себе директор Эрмитажа, подарил альбомы музея.
В субботу они поехали в Пушкин. Шли по парку, когда Магда сказала, что через два дня уезжает домой. Уже взяла билет. Ничего не случилось. Пора. Рано или поздно…
Антон знал, что этот момент когда-то наступит. Надолго уезжает? Она не ответила. Промолчала так, что стало ясно – уезжает вообще.
«А как же мы, наши планы? А как же я? Это обязательно?»… – ничего этого он не спросил.
Сказал бесстрастно:
– Жаль. Не думал, что так скоро.
Он говорил так же, как неподалёку гид излагал свой текст в репродуктор.
– Жаль, что не предупредила.
– Зачем? Лучше так.
Ещё она сказала, что летит самолётом. Три часа – и она дома.
Они пошли в Монплезир. Он показал ей смывную уборную, то, чего в те времена ещё нигде не было. Это придумал Пётр. И ещё это… И это…
Так вот почему она так была напряжена последние дни.
«Уезжая из Парижа, Пётр сказал – город хорош, но воняет. Тогда всюду воняло, даже во дворцах…»
Что случилось, то случилось… Хорошо долго не бывает.
– Пётр – это феномен, – произнесла она. – Я тебе благодарна за всё, нам было хорошо. Как в сказке!
– Сказки кончаются свадьбой.
Она долго не отвечала, потом произнесла:
– Никто не знает, что было потом, после свадьбы.
Она взяла билет на самолёт «Люфтганза». Экономкласс. Поистратилась. Её художник уже улетел, ему надо было в Стокгольм. Книги она отправила почтой. Теперь счёт пошёл на часы. Осталась сумка. Все тряпки поместились в рюкзак.
С утра поехали по городу, проститься. Ехали медленно по набережной, Каменно-островский проспект, ещё раз она любовалась стилем модерн. Каменный остров был уже густо присыпан разноцветной пахучей листвой. Белые лебеди парами плыли по озеру. Выехали на Приморское шоссе. Где-то в Сестрорецке свернули на берег залива. Залив обдал теплом, скинули обувь, походили босиком по щекотному песку. Машины теснились между соснами, запахло шашлыками. Народ прибывал, а залив был пуст. Поехали дальше вдоль залива. Тёмная вода поднималась, натянув безукоризненную нить горизонта, на ней стоял Кронштадтский собор.
– Мы провели с тобой две с лишним недели, я уже привыкла и к тебе, и к Питеру, – сказала Магда. – Твой город – это огромная страна. Для меня не меньше России.
Она с удовольствием перебирала их дни. Антон слышал не слова, а её хрипловатый голос. Слышал, как тикает Время. Его с детства завораживала тёмная струйка, с которой вытекало Время из песочных часов, Время имело цвет, тяжесть. Песчаный холмик оставался от прошедших минут, каждая песчинка была не похожа на другую. Минуты тоже были разные.
Больше всего Магде понравился Петергоф, старые мастера сумели из воды делать живые фигуры.
Она погладила его руку:
– Не грусти, чего-нибудь придумаем. Мы с тобой прошли только часть дороги. Будешь приезжать. Не обязательно быть вместе, можно бывать вместе. Представь, встретимся в Риге и там побудем два выходных. Поверь мне, так получается ещё лучше, люди не успевают надоесть друг другу. Разлука – это не разруха.
Пожаловалась, что у неё здесь бывают приступы астмы, сырой воздух, этот город труден для астматиков, построен на болоте, суровая зима, а ведь как хорош. Потому что имел смысл. Здесь много поэзии. Она вспомнила Новую Голландию с аркой Деламота, Крюков канал, эти тихие места, где застыло прошлое.
В аэропорт приехали за полтора часа до срока. Так требовалось. Зачем, никто не объяснял: «согласно правил». Сели ждать в ресторане, ресторан назывался «Встреча». Стены были украшены мордами львов, позолоченные деревянные львы чему-то улыбались. Рейс отложили, тоже никто не объяснял почему. Сидели пили кофе, чашку за чашкой. Гремела музыка, приходилось напрягать голос. Магда морщилась:
– У вас нигде нельзя посидеть в тишине.
После третьей чашки кофе она вспомнила, сколько времени потратила в Петергофе, ожидая экскурсовода, потом на пристани – ожидая катер. В России не ценят ни пассажира, ни клиента.
Она раздражённо постукивала по столу. Антон примирительно кивал. Затем сказал:
– У нас давняя поговорка есть: «Нет ничего хуже, чем ждать и догонять». Уже привыкли. У всех свои болячки.
– А я рад, что могу тратить его с тобой.
– В этом прокуренном сарае.
Антон оглянулся. Почему она не печалится, а сердится, ведь это так грустно, твердил он себе. Раньше они могли сидеть молча, просто держась за руки или плечом к плечу, и этого было достаточно, лучше всяких слов. Сейчас молчание становилось тягостным. Здесь все чего-то ждали – встречи, полёта, погоды. Антон вспомнил строчку какого-то поэта: «Нелётная погода поэзии моей».
Вдруг Магда спросила:
– Кто у тебя отец?
Она ничего не знала про его родителей, никогда не расспрашивала. «Зачем мне знать, что было,
