не приходило в голову, что вешалка действительно похожа на лук. Его поражало воображение Тони. В любом предмете она умудрялась найти совершенно неожиданное. Как-то в Зоологическом саду, стоя у клетки с медведями, она принялась уверять Игоря, что, с точки зрения медведей, за решеткой находятся люди, и медведям показывают людей…

Второй пакет — огромный, воздушно-легкий — она развязывала торжественно, медленно. Шелковый купол абажура оранжево запылал среди обрывков бумаги. Игорь вспомнил, как еще вчера Тоня уверяла, что покупать абажур — это роскошь, его можно сделать самим из цветной бумаги. Но сейчас, видя счастливое лицо Тони, ее блестящие от смеха глаза, он убеждался, что абажур действительно хорош и не купить его было нельзя.

Она захотела немедленно повесить его. Игорь прищурился. Не стоит, он сообразит подвесочку с блоком — так, чтобы можно было поднимать и опускать абажур, — тогда полный шик!

Разогревая обед, она все еще продолжала думать о покупках. Здесь, на кухне, ей вдруг показалось, что следовало купить не абажур, а белую эмалированную кастрюльку с черным ободком. Как бы чудесно выглядела такая кастрюлька на газовой плите. Мужчины неспособны испытывать удовольствие от мягкого шипения синих венчиков газа, от скрипа мокрых тарелок под мочалкой…

Она работала быстро и неумело. Чуть не обварилась кипятком. Трр-ах — отлетел краешек блюдца, — каждый день с ней случалась какая-нибудь беда. И все же ей было весело. В общежитии тоже был газ и мытье посуды, но там почему-то все не то. Здесь она жила в ощущении неубывающего счастья обладания этой комнатой, кухней, куда не заглянет комендант, где все, что есть, — ее собственное. Командовать в маленькой, чистенькой кухне, варить, жарить, покупать, вырезать из бумаги зубчатые полукружия салфеток — все эти радости еще не стали привычными.

Сразу после свадьбы ее подхватил веселый поток неожиданных открытий. Раньше оба они чудесно обходились столовой. Ужинала Тоня в общежитии вместе с девочками; нарежут колбасы, кинут чай в кипяточек. Игорь, тот… Впрочем, она понятия не имела, как он ужинал, и вообще ужинал ли он. Теперь оказалось, что она должна помнить не только о себе. Непрестанно она чувствовала новизну того, что все время думает о них обоих. Смешно, как будто у нее четыре ноги, и каждую надо обуть, и два рта, и каждый надо накормить. Приходилось как-то сочетать свои желания с его желаниями. А как это сделать, если она, оказывается, совсем не знает домашнего Игоря? Готовить она толком не умела. То и дело она попадала впросак: для котлет годилось не всякое мясо; паркетный пол надо не мыть, а натирать… Она бурно переживала свои промахи.

До свадьбы Тоня смотрела на себя совсем по-другому. Она была довольна собой; фигура правильная, хотя в талии чуть полновата, волосы явно красивые, лицо яркое, во всяком случае не стандартное. На любой вечеринке за ней ухаживало всегда несколько парней. И не какие-нибудь там разболтай. Начальник механического цеха Ипполитов, интересный, содержательный, явно был влюблен в нее. В компании она могла и спеть под гитару и сплясать чечетку. Прилично каталась на коньках, на пляже шутя делала стойку. Во всяком случае, она представляла себе, за что Игорь мог полюбить ее. Но какой она кажется ему сейчас, в роли судомойки, стряпухи, да еще не очень умелой — вот такая, в дырявых тапках, с грязной мочалкой в руках?

Было тревожно оттого, что отныне в глазах Игоря ее жизнь больше не делилась на две части. После переезда в новый дом открылась вторая, неизвестная ему половина ее жизни. Она вставала непричесанной; он видел, как она штопала чулки, стирала. До этого она появлялась перед Игорем лишь нарядной; они встречались, чтобы пойти в кино, на каток. Сейчас она очутилась на виду, вся, и — кто знает? — наверное, он увидел в ней много не очень-то привлекательного. Ее раздражала эта затаенная, раньше несвойственная ей неуверенность. Ни красивые волосы, ни ее горячие губы не могли помочь ей. Важным теперь стало не подобранное со вкусом платье, не бойко отстуканная чечетка, а что-то совсем другое…

Жесткая проволока врезалась в мякоть ладони. Можно было выгнуть проволоку плоскогубцами. Игорь упрямо нахмурился: ему нравилось испытывать свою выдержку. Закрутил концы точно по размеру патрона. Завтра по этому кольцу сделать бандажик, на потолке закрепить блок и — порядок. Он набросал на клочке бумаги эскиз устройства блока. Линии ложились с небрежной уверенностью. Сказывается практика. Но вслед за удовольствием он почувствовал приближение знакомого беспокойства. Он сложил эскиз и вместе с кольцом сунул его в карман. Чем сильнее он отгонял это чувство беспокойства, тем упорней оно возвращалось к нему. Тонкие брови его сдвинулись. Он начал убирать со стола, громко напевая. В присутствии Тони он почему-то стеснялся петь. Он пел, когда она уходила на кухню. Раньше он пел, проводив Тоню и возвращаясь ночью по пустынной улице.

Потоптавшись у этажерки, он решительно повернулся и направился на кухню. Приоткрыв дверь, услыхал на кухне голоса. Тоня разговаривала с соседкой Олечкой Трофимовой. Он вернулся в комнату, вздохнув, опустился на корточки перед этажеркой. Вытащил с нижней полки завернутую в газету связку бумаг. Ему не следовало этого делать. Ничего, он только посмотрит и положит назад. Ему хотелось еще раз полюбоваться на чертежи. Он достал их из связки, расстелил на полу. Несколько минут он встревоженно вглядывался, потом лицо его просветлело, он потер руки. Вот и все, ничего ему больше не требуется…

Однако теперь, когда чертежи лежали перед ним, ему стало грустно оттого, что нельзя заняться этим как следует. Строго говоря, никаких чертежей не было. Так, наброски, схемы, прикидки. Если бы сесть за стол и соединить все хотя бы в эскизный проект. Игорь обругал себя за податливость. Уступка никогда не укрощает желания. Он решительно засунул связку за этажерку. В таких случаях нельзя пускаться в рассуждения.

Три месяца он не касался этих бумаг — и вот не вытерпел.

Идею модернизировать большой карусельный станок «Ропаг» выдвинула Вера Сизова. Игорь взялся помочь ей по просьбе Геннадия. Отказать другу он не мог, хотя интерес Геннадия к Вере не вызывал у Игоря сочувствия. Работа над проектом постепенно увлекла. Программное управление впервые устанавливалось на такого типа станке. Вскоре Игорю пришло удачное решение вопроса о так называемой «потере размеров резцов» — поставить револьверную головку и, поворачивая ее автоматом, вводить другой резец, точно фиксируя его положение. Система получилась настолько ошеломляюще простой, что он не поверил себе. Со свойственной ему осторожностью он не торопился сообщать о своей идее. Единственный человек, с которым он поделился радостью, была Тоня.

В те дни они почти каждый вечер ходили смотреть, как строится дом. Надежда получить комнату в новом доме то исчезала, то вновь воскресала. Заявлений было много, по мере того как строительство заканчивалось, страсти накалялись. Сквозь решетку лесов так ярко светили желтые, похожие на сыр, блоки стен, что Тоня не могла удержаться и робко гадала, на каком этаже будет их комната («Если дадут», — суеверно прибавлял всякий раз Игорь), куда будут выходить окна…

Получение комнаты во многом зависело от начальника Игоря, главного механика завода Лосева. На производственном совещании Лосев резко отверг идею модернизации «Ропага». Дорого, сложно, несвоевременно и не под силу. Программное управление такого станка должны разрабатывать специальные институты («Вы недооцениваете наших инженеров! — крикнула тогда Вера. — Ваш отдел совершенно не занимается творческими проблемами!»).

Лосев сказал, что он предпочитает заказать новый станок, а не заниматься бесплодными изысканиями.

Слово главного механика считалось на заводе законом. С Лосевым избегали ссориться даже начальники крупных цехов. Он умел устраивать людям неприятности и не прощал тем, кто шел против него.

Вера надеялась, что Игорь выступит, поддержит ее. Она даже и не догадывалась, как легко он мог опровергнуть возражения Лосева. Никто не знал, что у Игоря в руках есть решающий козырь — автомат.

Он не выступил.

Он молча сидел в заднем ряду, опустив голову. Он заставил себя думать про дом. На стройке уже снимали леса. Белели замазанные мелом стекла. Монтеры опробовали лифт. Через неделю в завкоме будут распределять ордера. Достаточно одного слова Лосева, и не видать им комнаты. Жди, когда построят другой дом — через год, два… «Еще немного, потерпи, — повторял Игорь себе. — Вот получу комнату, тогда все выложу. Тогда наплевать мне… Месяц, другой пройдет, тогда…» Совесть его не мучила. Пусть еще Вера скажет спасибо, что он отмолчался. Нашлись бы и такие, которые в угоду Лосеву поспешили бы выступить против Веры.

А затем наступили те долгожданные дни, когда они очутились вдвоем в своей комнате, и он забыл обо всем. Свершилось чудо, и до сих пор ему было странно; неужто это он, Игорь Малютин, имеет такую шикарную комнату, и Тоня Колесникова — его жена, и он может видеть ее каждый день? Захочет — сейчас выйдет на кухню и увидит ее, захочет — обнимет… Никто им больше не нужен, никуда им не хотелось ходить, они боялись, что кто-нибудь заявится и нарушит их уединение. Игорь, такой бережливый к своему времени, теперь способен был каждый вечер сидеть дома и любоваться Тоней, ее возбужденной непоседливостью, ее летящей походкой, когда, закинув голову, будто оттянутую назад снопом волос, она, напевая, носилась по комнате, умиляться каждому жесту ее обнаженных рук, болтать о пустяках, точить ей кухонные ножи — и чувствовать себя при этом счастливейшим человеком.

Ему казалось, что он полностью забыл про схему, а между тем где-то в далеких клетках его мозга продолжалась неустанная и не подвластная ему работа. Порой до Игоря доходил явственный толчок только что рожденной догадки. Созревание заканчивалось, лопались почки, цыпленок продалбливал скорлупу. Все чаще Игоря подмывало засесть с конструктором за рабочие чертежи, скорее сдать на изготовление, сделать опытный образец. Но дома эти желания выглядели странными. Как будто он в чем-то изменял Тоне. Впрочем, скажи ему Тоня, что ей надо заниматься какими-нибудь деталями машин, он бы тоже обиделся.

Когда Тоня вошла в комнату с кастрюлей, Игорь лежал на кровати, одна рука закинута за голову, другая, с карандашом, что-то чертила в воздухе. Глаза его пристально смотрели на потолок, точно это был лист ватмана.

— Та-ак… — строго пропела Тоня. — Привычки общежития. Пережитки общежития в сознании людей.

Игорь виновато вскочил, оправил смятую подушку, бросился убирать со стола.

Суп явно подгорел. Она исподтишка наблюдала за безмятежной рассеянностью Игоря.

— Ну как? — не вытерпев, сказала она.

— Замечательно. Я не знал, что поджаренный суп — такая вкусная штука.

Она подозрительно заглянула ему в глаза.

— Подхалимаж!

После обеда Тоня гладила. Игорь сидел сбоку на табуретке, колени его упирались в фанерную стенку стола. Тоня набирала