экзаменов.

— За ваше возвращение, — добавил Ипполитов.

Ей было приятно, что Ипполитов ей сочувствует, и она рассказывала, как трудно ей приходится в деревне, как там бедно и скучно.

— Ну так оставайтесь! Чем вам тут плохо? — Он взял ее руку, медленно перебирал, гладил пальцы. — Не упускайте, может быть, последнюю возможность. Потом захотите, и будет сложнее. Вас там засосет.

Она слушала Ипполитова с жадностью, почувствовав вдруг, как это чудесно — остаться в Ленинграде. Вернуться навсегда на завод, в институт, в свою комнату, жить здесь. Ведь она, в сущности, не пользовалась по-настоящему городом, не понимала, что живет в городе.

— …Вы только теперь сможете по-настоящему оценить и город и завод. Всю прелесть подлинно культурного производства.

— Я-то свободна, а Игорь?

— Ничего, ничего, все уладится. — быстро заговорил Ипполитов. — Прежде всего вы должны решиться сами. Вы верите в свою звезду? Весьма немногие умеют следовать за своей звездой. Да вам и решаться-то нечего. Ваше дело правое.

Ну, разумеется, она права, уговоры Ипполитова тут ни при чем. С ошеломляющим, каким-то сладким страхом она уверилась, что уже давно, еще там, в Коркине, она решилась на это, видя, как Игорь мучается, как ему плохо. Готовясь к экзаменам, она обманывала самое себя. Играла с собой в жмурки. Она боязливо шевельнула пальцами на ногах, вспомнив вонючие желтые лужи в коровнике.

— Алексей Иванович, посоветуйте, как бы вытащить оттуда Игоря?

Отсюда, из города, она вдруг увидела Игоря совсем по-иному — он показался ей одиноким, замученным этими мастерскими, непрестанными заботами о тракторах. Что у него впереди? Уборочная, потом опять ремонт, снова посевная, и так из года в год. Сердце ее разрывалось от жалости.

Ипполитов налил себе полную рюмку, молча выпил.

— А вы уверены, что он хочет оттуда уехать?

— Конечно.

— Не знаю… Да будет вам известно, Тонечка, есть люди, которые быстро достигают своего потолка и на этом успокаиваются. Больше им ничего не надо и стремиться не к чему. Они очень довольны собой, они с гордостью твердят: «Мы маленькие люди, мы соль земли, мы солдаты», — в общем, целая философия. А на самом деле это просто ограниченные люди.

— При чем тут Игорь?

— Не знаю. Во всяком случае, мне непонятно, почему он сам не может добиться возвращения. Дядя — директор. Наконец это изобретение. Вместе с Лосевым он бы мог… Э-э, да мало ли путей! Если бы он вас по-настоящему…

— Не смейте так говорить!

— Нет, я смею, и вы знаете, почему я смею.

— Стоп! — Тоня хлопнула рукой по столу.

— Не могу я без вас… Ну, хорошо. Не буду. Но все же другой на его месте вел бы себя иначе. Видеть, как вы там мучаетесь, и ничего не предпринимать. Да разве вам там место? Зачем вы там нужны?

— А вы, как бы вы поступили? — спросила Тоня.

Ипполитов мечтательно усмехнулся, погладил ее руку.

— Уж будьте спокойны, я бы вас в два счета вытащил оттуда.

Тоня досадливо сморщилась. Не она, а Игорь, Игорь там страдает. Она вдруг почувствовала, что всю ту радость, которую она получает от возвращения в Ленинград, испытывал бы и Игорь. Для него это было бы еще большим счастьем. Он сразу бы душевно выздоровел, успокоился. Отсюда, из города, ей все стало виднее.

— Нет, вы отвечайте, Алексей Иванович: что бы вы сделали?

— Я бы потребовал личного участия в реализации изобретения. Завод сейчас весьма заинтересован в этом.

— А у кого бы вы потребовали?

— У того же Лосева. Да, наконец, у Логинова, ведь это его инициатива.

— А вы, вы не могли бы помочь?

Ипполитов опустил голову.

— Вам — да. Вам одной. А устраивать ваше семейное счастье — увольте.

Вместо того чтобы огорчиться его отказом, она почувствовала некоторое удовольствие.

— Леонид Прокофьич, он скажет: раз по комсомольской путевке… Ведь Игорь сам согласился… Да и вообще это как-то…

— Знаю, знаю. Долг. Патриотический призыв. Все это, Тонечка, общие слова, непригодные для частных случаев. Жить принципами — все равно что питаться одними витаминами. Жизнь дается однажды, и надо спешить, чтобы успеть достигнуть большего. Нельзя терять ни одного дня. Пусть другие морочат себе голову. Думаете, я карьерист? Ничего подобного. Просто я знаю, что имею все данные для того, чтобы идти вверх. И я своего добьюсь, будьте уверены. Да это же и увлекательно, это требует многого — быть всегда впереди. Тоня, если бы вы были рядом, чтобы мне хоть раз в день видеть вас…

Ей и льстило его неприкрытое чувство и были неприятны его откровения, произносимые свистящим шепотом. Минутами ей становились противными его маленькая головка на гибкой, белой шее и мертвенно-белый пробор на этой голове. Но он, словно чувствуя это, смотрел на нее так влюбленно, что у нее язык не поворачивался сказать ему какую-нибудь резкость.

Отчасти она даже оправдывала его нежелание хлопотать за Игоря.

Она сообщила, что передала через Семена папку Игоря для Веры Сизовой.

Он усмехнулся и перевел разговор, предлагая устроить ее снова в КБ. Если она хочет стать полноценным инженером, ей надо остаться в Ленинграде, перейти в вечерний институт, а впоследствии и на дневное отделение. Он рассуждал так, будто она существовала независимо от Игоря, будто она была свободна и вольна делать с собой все, что вздумается.

Слова его будоражили воображение. Перед ней открылось множество манящих картин. Все зависит сейчас от ее энергии.

С новой радостью любовалась она нарядной солнечностью шумных улиц. Ветер толкал в спину, делал шаг легким, летящим.

Прощаясь, Ипполитов поцеловал ей руку. Впервые в жизни ей целовали руку. Это было необычно и радостно, так же, как и весь этот счастливый и тревожный день, и солнце, и город, и пришедшая к ней решимость.

После совещания у директора положение Лосева на заводе заметно пошатнулось.

Это было одно из обычных рабочих совещаний, и в числе прочего там разбирался вопрос о ходе работы над «Ропагом».

Логинов выслушал главного инженера, затем Лосева, затем технологов, которые всячески оправдывались, сваливали вину на Сизову. Кое-кто, в частности технолог механического Колесов, пытался защитить Сизову, искал смягчающих обстоятельств, но это не произвело впечатления.

Вопрос казался предрешенным. Лосева теперь занимало одно: каким образом станет выворачиваться директор? Будет ли он оправдываться, каяться, сманеврирует, пойдет на мировую? При всех случаях Лосев считал свою победу обеспеченной.

Стоило объявить действия Сизовой вредными, опасными, и никто не рискнет показать то полезное и нужное, что есть в ее работе. Критиковать любое новшество всегда безопасней, чем защищать его. Тот, кто требует строгости и наказания, находится в более выгодном положении, нежели тот, кто требует внимания и помощи.

Выслушав всех. Логинов как ни в чем не бывало подытожил техническую сторону дела и пришел к выводу, что схема себя оправдает, надо придать группе Сизовой инженеров из центральной лаборатории, работы форсировать. Программник — это не прихоть Сизовой или институтских ученых. Это требование стремительно растущей техники. Производство все чаще нуждается в быстрой перестройке для перехода с одного вида продукции на другой. Нужно маневренное, гибкое оборудование.

Лосев все еще не понимал, чем это кончится, но тут Леонид Прокофьевич улыбнулся и сказал:

— Что же касается Сизовой, то после всех неудач ее можно вместо врио утвердить руководителем группы. Поскольку она многому научилась. Опыт неудач в технике — тоже ценный опыт. Кроме того, она имеет мужество рисковать. Без риска нет творчества. Мы излишне страшимся риска, поэтому следует поощрять таких инженеров, как Сизова.

И вдруг все заулыбались, обрадованные внезапным поворотом дела. Никаких расследований, взысканий, последствий… Все, что случилось, предстало обычным, естественным: во всяком новом деле бывают производственные трудности. Каждый невольно припоминал собственные неудачи.

Возникло какое-то веселое и смущенное недоумение: как они могли поддаться подозрительности, скандалу, когда, в сущности, с самого начала все было просто и ясно: автоматизация должна продолжаться как можно шире, и никто лучше Сизовой эти работы вести не сможет.

Уверенность Логинова словно парализовала Лосева. Он никак не мог понять, заручился ли Логинов поддержкой в обкоме, либо он действует на свой страх и риск? Почему он не использовал удобного случая обрушиться на Лосева? К защите Лосев был готов, но неожиданно он получил удар с другой стороны.

Нападение произвел Ипполитов: отдел главного механика безобразно обеспечивает работы материалами: если бы не цеховые комсомольцы, которые героически проштурмовали заказ, план завода мог сорваться, и соцобязательства провалились бы. Он скромно подчеркнул: «цеховой комсомол», — но получилось так, как будто за всем этим стоял он, начальник цеха. Ипполитов вспомнил о первом совещании по «Ропагу». Уже тогда отдел главного механика выступал против проекта («Леонид Прокофьич помнит, как мы там спорили с Лосевым»). Таким образом, эта линия тянется давно. Отдел боится внедрять всякую сколько-нибудь сложную технику…

…И Лосев тоже вспомнил то совещание. Как все страшно переменилось с тех пор! Логинов стоял тогда перед ним в куртке мастера, и Лосев мог кричать на него и выставить его из кабинета. Но, может быть, самым грозным признаком перемены было отступничество Ипполитова. С тем же нагло-ясным лицом, с той же задушевной болью в мягком голосе Ипполитов говорил сейчас совершенно обратное тому, что говорил до сих пор. Он беззастенчиво смотрел на Лосева, и взгляд его был осуждающе-сочувствующий, точь-в-точь такой же, каким он несколько дней назад смотрел на Сизову.

Претензии Ипполитова к отделу главного механика подхватили начальники других цехов. То и дело раздавалось: «Правильно требует Ипполитов», «Пора заняться механизацией», «Ипполитов прав!» И таким образом Ипполитов снова оказался впереди.

Когда совещание кончилось, Лосев попробовал было усовестить Ипполитова. Тот нисколько не смутился. «Я вас должен ругать, — спокойно возразил он, — вы меня вовлекли в это грязное дело. Вы совершенно не учитываете обстановки, вы раб своей ненависти к Логинову и Сизовой».

Лосев не спорил, не угрожал, — не к чему увеличивать число своих врагов.

С тех пор началось.

Цеха настойчиво выдвигали проекты, в свое время забракованные и отставленные Лосевым. Внутри отдела группа молодых инженеров подняла шум по поводу новых суппортов, забракованных Лосевым еще полгода назад. Даже Абрамов, конфузливо комкая в руках свой заячий треух, заявил, что вряд ли стоило заказывать специализированный шлифовальный станок, поскольку есть возможность приспособить старый.

Логинов молчал. Но Лосев постоянно чувствовал на себе его внимательный, выжидающий взгляд. Лосев жаждал, чтобы Леонид Прокофьевич вмешался, тогда Лосев мог бы заявить, что директор ему мстит за прошлое. Но Логинов молчал, и Лосев раскусил его дьявольский план: уничтожить Лосева чужими руками, создать условия, при которых Лосев не сможет работать, показать его техническую несостоятельность, выжить с завода.

Руководя отделом, Лосев выработал для себя правила, которые он применял в своей борьбе за существование: нельзя допускать появления конкурентов, то есть знающих, хороших механиков: выдвигать надо людей бесталанных, малосведущих или чем-то подмоченных, такие будут держаться за свою должность, исполнять все, что угодно. Сила состоит в том, чтобы пользоваться слабостями других. Важны не