знания станков, технологии и т. п., важны отношения с начальством: как ты расцениваешь своих подчиненных, так и главный инженер и директор расценивают тебя, поэтому до поры до времени не высовывайся, не старайся блеснуть своей инициативой и эрудицией. Посредственность всегда всем приятна. Важно исполнять, а не предлагать. Нововведения, рационализация — все хорошо, все надо поддержать, если их можно засчитать себе в актив, подключить к ним начальство. Работать надо так, чтобы никого там, наверху, не беспокоить: важно мнение сверху вниз, а не снизу вверх…

Лосев выработал себе немало этих правил и успешно пользовался ими при старом директоре. Еще полгода назад они срабатывали и на нынешнего главного инженера. Однако с тех пор, как секретарем выбрали Юрьева, как вернулся Логинов, правила все чаще оборачивались против Лосева. Он утешал себя: все это временно, все вернется к прежнему.

Но время шло, а он терял одну позицию за другой. Цеха расширялись, вводились новые производства, на отдел главного механика наседали со всех сторон. Лосев бросился в партком — советоваться, согласовывать. Раньше в затруднительных случаях ему всегда помогала ссылка на партком, на установки, на указания. Уже то, что он ходил, спрашивал мнения, советовался, пускай по мелочам, создавало какую-то взаимную ответственность.

Раз-другой Юрьев терпеливо выслушал Лосева, подсказал, а потом ошарашил: «Если тебе так трудно, что даже с этой чепухой не справишься, то давай обсудим на парткоме, что там у тебя творится».

Лосев отлично понимал, чем грозит обсуждение на парткоме в присутствии инженеров его отдела. Необходимо было найти какой-то иной ход.

Беспечно улыбаясь, он выдержал испытующий взгляд Юрьева. Какое счастье, что можно укрыться за перегородкой лба! И никто понятия не имеет, что происходит там, внутри: опасения, мстительные расчеты, ненависть…

Появление Тони, ее просьбу он принял как улыбку судьбы. Множество соображений, смутных, но заманчивых, промелькнуло в его голове. Малютин — парень из своих, преданный, полезно его вернуть в отдел. Кроме того, он племянник Логинова. Если сам Логинов оставит его на заводе, это тоже козырь против Логинова. Возвращение Малютина в какой-то степени будет бить Сизову и оправдает его, Лосева.

Он заверил Тоню в своем полном сочувствии. Он сделает все, чтобы принять Малютина обратно, он всегда любил его и помогал ему. Конечно, глупо было отдать такое ценное предложение по «Ропагу» Сизовой («Я же говорила Игорю!»), теперь следует добиться от Сизовой признания ценности этого предложения и тогда нажать на Логинова. Попади Игоревы разработки в руки Лосева, все сразу устроилось бы куда проще. Давно надо было прийти к нему. Чем она тут занималась? Экзамены! Он возмущенно фыркнул. Пусть она извинит его, но она плохая жена, он говорит это, любя Игоря. Она весьма осложнила дело. Иметь на руках такой козырь и отдать Сизовой! Попробуйте теперь заставить Сизову признаться! Не так-то легко. Три недели сидеть здесь, в городе, и палец о палец не ударить! Он ругал ее отечески сердито и пронял почти до слез.

Выйдя из отдела, она долго бесцельно кружила по заводу. Лицо ее было покрыто красными пятнами. Подлая она, ничтожная женщина. В сущности, это из-за нее Игорь поехал в деревню, стоило ей тогда отказаться… Она виновата, что все так получилось, и, вместо того чтобы помочь ему, она тут развлекалась. Во что бы то ни стало она обязана вытащить его оттуда. Любой ценой! Она отвечает за него, за них обоих. Сейчас все зависит от нее. Она должна спасти его и себя.

Она отправилась в свое конструкторское бюро. Девушки окружили ее. Что с ней? Некоторые еще не видели ее после приезда. Как она там живет, как устроилась?

Как живет? Она рассказала, как мучается с хозяйством, какая там тоска, глушь, трудности. Она вспоминала сейчас только плохое: пусть знают, каково ей там приходится. Девушки сочувственно вздыхали и упорно допытывались: ну, а что же там хорошего? Ну, а как там все же поддается? В их сочувствии Тоня уловила зависть, и даже смотрели они на нее с восхищением, как на героиню.

Вместе с Катей она отправилась в общежитие к Геньке и Семену. Друзья они или нет? Друзья — так будьте добры, помогайте Игорю делом. Он там совершенно одичает. Он опускается. Для чего он кончал техникум, там же ничего этого не нужно. Он теряет специальность. Она высмеяла Семена, когда он попробовал заикнуться про мастерские. Пещерная техника. Каменный век. Кое-что она тоже смыслит в производстве. Игорь расписывает свои мастерские из гордости, ему просто стыдно признаться.

Со злорадством и болью она рассказала им, что это за мастерские. Несчастной ветоши и той там не видели. Чертежной доски нет.

Генька слушал ее с хмурой подозрительностью. На языке у него вертелось вычитанное у какого-то путешественника выражение: «Когда человек ругает или хвалит увиденное им место, то этим он больше характеризует самого себя, нежели то, что описывает».

Вмешался Чудров и торжествующе принялся дополнять описание Тони.

— Видишь! А ты, Генька, мне не верил! — приговаривал он.

Генька накинулся на него. Пусть он помалкивает. Он струсил и сбежал, а Малютин…

— Что Малютин? Вы его тоже небось тащить оттуда собрались.

Чуть было все не испортил этот парень, хорошо, что Тоня не растерялась. Какое право имеет этот Чудров сравнивать, Игорь — талантливый специалист, он свое открытие добровольно передал заводу… Она запнулась, взглянув на Семена. Но Семен, добрый, чудесный парень, он целиком стал на ее сторону.

— Игорь — благородный человек, — прочувствованно сказал он. — Это факт. Я и не знал, что ему так тяжело там.

Один Генька твердо стоял на своем. Ни Семен, ни Тоня не поколебали его. Почему Игорь какое-то исключение? Тысячи людей послали в деревню, они живут и работают. И там, в этом Коркине, тоже не пустыня, испокон веков люди живут там. Поскольку надо, так где угодно можно жить. На Северном полюсе, на дрейфующей льдине! Какие есть причины у Игоря? Никаких!

— Ты функция какая-то, заразился от своей Веры, — сказала Тоня.

Это задело его, но он не уступал.

Но и Тоню теперь ничто не могло заставить отступиться. Она возобновила разговор по дороге домой. Провожали ее все трое. Семен с Катей шли впереди, за ними Тоня с Геней.

— Бывает же, что специалистов, если необходимо, отзывают обратно, — доказывала Тоня.

Геня усмехнулся. Не такой уж Игорь незаменимый специалист.

— Заменимый или нет, а у твоей Веры без него с резцами на «Ропаге» никак не ладится.

— Давай без намеков, — рассердился Геннадий, — чего ты мне про Веру… При чем тут Вера! Не нравится мне твое настроение. Будь тут Игорь, мы бы с ним потолковали по-свойски. И договорились. Ты вникни, Тоня, это ж стыдно перед кем-нибудь, например, из наших стариков признаться: деревни испугались. А там кто живет — не люди? Ты сама рассказывала про Чернышева. Покрупнее фигура, чем вы с Игорем.

— А про Писарева я тебе тоже рассказывала?

— У того особь статья. Ты ж говорила — у него семейная драма.

Сердце ее внезапно застучало сильно-сильно. Не поворачивая головы, она искоса посмотрела на Геньку.

— И у нас… дойдет.

Он остановился. Она боялась встретиться с ним глазами, она видела только его изумленно-полуоткрытый рот, чистые, белые зубы.

— Ты что, серьезно?

Она не ответила.

— Ты? Ну, знаешь, это с твоей стороны… Игорь — другое дело, но ты, ты же сама… первая согласилась. Как же ты…

«Вот и хорошо, — сквозь страх и стыд мысленно твердила она себе, — пусть я буду плохой, пусть все свалится на жену. Все меня будут презирать, как презирают жену Писарева. Будут жалеть, оправдывать Игоря, и никто не узнает…»

Слезы перехватили ее горло.

— Да, да, я не могу больше, — машинально повторяла она, женским сверхчутьем угадав, что на Геньку можно подействовать только этим. Ибо он тоже любил и знал цену счастливой любви, которая ему не досталась.

Он согласился поговорить с Верой. После Тони.

Он согласился, не представляя себе, откуда возьмет силы на этот разговор. Тоня и понятия не имела, что значило для него дать согласие. После комсомольского собрания весь завод узнал о его отношении к Вере Сизовой. Получилось вроде признания с трибуны. Историю эту пересказали во всех цехах, даже на строительной площадке, где до сих пор никто не знал Геннадия. Встречая его, ребята и девушки обязательно считали нужным подмигнуть или сочувственно улыбнуться: несчастный влюбленный!

И кто — Геннадий Рагозин, который привык к вниманию самых красивых девушек на заводе и гордился своей неприступностью. Было от чего страдать! Жалость приводила Геннадия в бешенство, он предпочел бы насмешки. Втайне он начал подумывать, не уйти ли ему с завода. Завербоваться куда-нибудь и махнуть на север, на юг, не все ли равно. Веру он видеть не мог. Она стала совсем другая. Даже совещание у Логинова, полное оправдание ее и назначение руководителем группы не вывели ее из состояния тупого безразличия. Вначале ему казалось, что это болезнь, это от усталости. Постепенно он убеждался, что ее слова тогда, в технологической чертежной, были сказаны не зря, она все более укреплялась в своем равнодушии, словно и впрямь махнув рукой на все прежние принципы, уже ничему не веря и над всем отчужденно посмеиваясь. Вера стала ярко красить губы, нежное лицо ее погрубело. На комитет она являлась неаккуратно, сидела скучная, не выступала и, когда ее спрашивали, говорила: «А я как все, присоединяюсь».

…И Тоня тоже предпочла бы обратиться к кому угодно, кроме Веры. Просить эту «особу» было унизительно. «Только ради Игоря, только ради него», — убеждала она себя, отправляясь в комитет, где они договорились встретиться. С чего начать? Как держаться? Она надела простое черное платьице, потом накинула яркую косынку, чтоб не показаться приниженно скромной, затем сняла косынку, чтоб не выглядеть вызывающей.

К счастью, в комнате посторонних не было. Галя Литвинова где-то в углу шуршала бумагами, стучала на машинке, и никто их не слушал.

Вначале Вера разглядывала ее с бесцеремонным любопытством, затем глаза ее стали холодными, пустыми, и Тоня сразу почувствовала неловкость и бесцельность своих слов. Тоня все еще надеялась, что Вера спросит, как они там устроились, и тогда она рассказала бы о тамошнем житье, и Вера поняла бы, что она наделала. Встречая Тоню, все спрашивали ее об этом, и Вера обязана была спросить, но она молчала. Тоне пришлось начать самой. Было стыдно, противно и прежде всего несправедливо, потому что все случилось из-за Веры, а теперь Вера получила чертежи от Игоря и должна была хотя бы просто сказать спасибо. А она даже не поблагодарила. И то, о чем Тоня могла со слезами рассказывать своим подругам в КБ, не шло у нее с языка. Все ее самолюбие сейчас восстало, заставляя держаться все более язвительно. Дело, конечно,