танцуют, и снова пьют за столиком. Джейн водит пальцем по его щекам, разглаживает морщинки в углах губ, он любуется ею, какая она красивая, и вдруг говорит:
— Джейн, мы больше не увидимся. Мы должны расстаться.
— Почему? — Она ничего не понимает. — Почему?
Щелкает затвор фотоаппарата. Короткий металлический звук — как звук взведенного курка. Перо в чьей-то руке обводит чернильным кругом лицо Джейн на фотографии.
Спина Паша, его круглый, ровно подстриженный затылок.
Он за канцелярским столом. Напротив на табурете сидит Джейн. Яркий белый свет лампы направлен ей в лицо.
— Выгораживаете своего дружка? Напрасно, — предупреждает Паш. Он допрашивает с удовольствием, и с еще большим удовольствием выкладывает ей в лицо про Оппенгеймера: — Он все рассказал нам, все… и как Шевалье подкатывался к нему, все вытряхнул… вы все одна шайка коммунистов. Ах ты простушка, ты, поди, считала его полубогом? А ты знаешь, что стоило чуть пригрозить, и он наложил полные штаны, твой святой Оппи?.. Он от всех вас готов отречься, плевать ему…
Джейн бежит по ночной пустынной улице. Белые снопы света ловят ее, скрещиваются на ее фигуре, как лучи прожекторов, не отпуская следуют за ней, настигают ее в воздухе, когда тело ее летит с Бруклинского моста к застылой поблескивающей далеко внизу глади воды.
— Оппи! Оппи!..
Крик этот настигает его в кабинете военного министра США Стимсона.
Идет заседание комитета по выбору цели.
На стене карта Тихоокеанского театра военных действий на июнь 1945 года. Острова Японии окружены флажками.
— …Атомный удар несомненно ускорит конец войны. Прежде всего мы должны поберечь жизнь наших американских солдат, — говорит генерал Маршалл, начальник штаба сухопутных войск.
— Почему именно атомный? — не соглашается адмирал Леги, который был начальником штаба Верховного Главнокомандующего. — Японские города перенаселены. Там большая скученность. Это классический объект для самой обычной авиации.
— Да потому, что нам важен элемент психологический, — настаивает Маршалл. — Удар будет такой сокрушительный, что любой дух будет сломлен. Все сразу решится. Никто и не подумает о продолжении войны.
— А вы уверены, что японцы еще хотят продолжать? — спрашивает Леги.
Стимсон, который сидит во главе стола и ведет заседание, примирительно стучит по столу.
Они сидят в высоких кожаных креслах, удобных для заседаний. Все они люди в возрасте и привыкли относиться к этим заседаниям достаточно цинично, но сегодня действительно кое-что решается. Стимсон понимает, что от них не зависит, сбрасывать бомбу или нет. От них зависит лишь, куда сбросить. Он реалист и не хочет зря тратить время и возбуждать какие-то надежды у этого славного старика Леги.
— Господа! По поручению президента комитет ученых вынес рекомендации. Прошу вас, профессор Оппенгеймер.
Он допущен. Штатский. Его считают своим эти мундиры всех цветов, увешанные орденами, украшенные золотым шитьем. Точнее — почти своим.
— Я не знаю военного положения Японии, — начинает Оппенгеймер. — Если можно заставить ее капитулировать другими средствами…
Он ни на кого не смотрит, он смотрит в сырую ночь, где летит с моста Джейн…
Стимсон с усмешкой косится на Гровса. Не выдержав, Гровс перебивает Оппенгеймера:
— Простите, профессор, мы так никогда не доберемся до существа.
Оппенгеймер умолкает. Никто не вмешивается Все ждут, что произойдет. Это не секунды, а миги последнего сопротивления Оппенгеймера, он все еще пытается удержаться… А потом что-то происходит. То есть в том-то и штука, что ничего, совсем ничего не происходит, если не считать возросшего до невыносимости напряжения.
— Для выявления максимального эффекта атомной бомбы, — начинает Оппенгеймер совершенно новым, бесцветно-ровным голосом, — избранные объекты должны представлять тесно застроенную площадь на равнине, желательны деревянные постройки. Они создадут дополнительный эффект из-за пожаров. Чтобы воздействие бомбы было достаточно наглядным, цель следует выбирать из объектов, которые еще не подвергались бомбардировке…
Леги с шумом отодвигает свое кресло. Чего угодно, но этого он не ожидал, и от кого, от этого шпака!..
— Такая война не для моряка моего поколения.
Надо отдать должное Гровсу, мгновенно он срабатывает в защиту своего компаньона:
— Профессор Оппенгеймер докладывает техническое заключение, — подчеркивает он и, не дожидаясь продолжения, кладет на стол фотографии намеченных к уничтожению городов. — Наш комитет по выбору цели должен на случай облачности предложить на выбор не менее трех-четырех городов-мишеней. Нам нужно визуальное бомбометание.
— Что выбрано конкретно? — спрашивает Стимсон.
— Хиросима, двести тысяч жителей, двадцать пять тысяч солдат, армейские склады, порты; Ниигата — порт, двести тысяч жителей, промышленность; Киото, миллион жителей, культурно-промышленный центр…
Поворачиваясь в вертящихся креслах, они передают друг другу большие фотографии — снимки городов сверху, снимки площадей, узких многолюдных улочек, парков, дворцов. Чья-то рука держит фотографию храма со сложным и тонким рисунком крыш и лакированными колоннами, длинная процессия паломников тянется к храму, где восседает гигантский Будда.
Но члены комитета выше Будды, они боги богов, они решают судьбы храмов и городов, сотен тысяч людей — кто из них останется на земле, а кто исчезнет, испарится вместе с дворцами, синтоистскими храмами и буддистскими храмами и школами…
— …Нагасаки, порт, триста тысяч жителей.
— В Нагасаки лагерь наших военнопленных, — вспоминает адмирал Леги.
— Но там японские военные доки, — настаивает Гровс.
— Вот в них-то и работают военнопленные.
Гровс идет на уступку:
— Тогда есть Киото. Прекрасная цель. Большая площадь застройки. Можно точно определить радиус разрушения.
Стимсон рассматривает фотопанораму Киото с его пагодами, садами, с золотыми павильонами, великолепный замок Нидзе, императорскую виллу Капура, ярко-красный лакированный храм…
— Киото… невозможно, — говорит Стимсон, — немыслимо, это же древняя столица Японии. Я там был. Боже, какие там дивные памятники старины!.. Нет, лучше пусть останется Нагасаки…
— Думаю все же, что наше дело заботиться не о памятниках, — твердо возражает Гровс. — Киото имеет наибольшую площадь, и для меня как для военного человека это лучшая цель.
Стимсон покачивается на стуле, сохраняя внушительность и уверенность министра, ему надо осадить этого генерала, который сейчас чувствует себя хозяином положения: он владелец нового оружия. И кажется, такого оружия, которое сделает все их штабы, и корабли, и военных, и академии — ненужными… Отныне и вовеки веков?.. Война кончена, но война начинается.
— К счастью, Гровс, нам приходится думать не только о наших интересах.
В одной руке фотография Киото, в другой — Нагасаки. Они решают, они делают выбор, кому остаться на этой земле…
Последний взгляд на Нагасаки, и на месте города разливается море огня. Пламенные смерчи поднимают в небо крыши домов. Плавится железо, течет камень, все превращается в прах, в летучий смертоносный пепел.
На бетонном полу котлована с помощью мостового крана физики выкладывают графитовые и урановые блоки. Растет основание реактора, диаметр его около восьми метров. Блоки урана и графита складываются специальной решеткой. Тянутся провода от счетчиков нейтронов, от неоновых сигнальных ламп. Каждый слой укладывается с величайшей предосторожностью. Восемнадцатый… двадцать первый…
Сколько намучились с этим графитом, пока стали получать от заводов вот эти чистые плотные бруски. А урановые блоки кругленькие, с тусклым желтоватым блеском.
Гуляев наносит точки на график. Кривая должна показать, как возрастает плотность нейтронов с каждым законченным слоем. На схеме реактора каждая ступенька — слой — отмечена номером. Всего их семьдесят. Гуляев обводит кружком тридцатку. Уложен тридцатый слой.
Курчатов вычисляет с логарифмической линейкой в руках.
— Теперь каждый слой стройте с вдвинутыми предохранительными стержнями.
Три кадмиевых стержня спущены в каналы.
— Вот сюда… Аккуратнее. Ими регулировать и останавливать. Иначе…
Над котлованом в дюралевых трубах висят кадмиевые стержни. В любой момент по сигналу они падают в каналы реактора. Это надо, чтобы быстро погасить цепную реакцию. На аварийный случай. Потому что всякое могло быть.
Курчатов возвращается к себе, у дверей кабинета его поджидает Федя.
— Волнуетесь, Игорь Васильевич?
Напряженная деловитость Курчатова как бы спотыкается. И вдруг, неожиданно для себя, доверчиво решается:
— Я? Очень.
— Я тоже, — с облегчением и даже радостно признается Федя. И обоим от этого признания становится спокойнее.
Все с большей осторожностью идет укладка блоков. Плотность нейтронов растет. Уже вспыхивают неоновые лампы па пульте управления. Раздаются щелчки нейтронных датчиков.
Пятьдесят восьмой слой. Быстро поднимаются стержни. На короткое время слышны щелчки.
— Все в порядке. Приближаемся, — говорит Гуляев.
Он звонит по телефону:
— Игорь Васильевич, уложили шестидесятый слой… Хорошо… Ждем…
— Придется всем уйти, — говорит Гуляев.
Курчатов приходит, осматривает пульт, оглядывает график, проверяет приборы радиационной опасности.
— Игорь Васильевич, ну как, попробуем?
— Рано.
— Я знаю, что рано, а все же…
Курчатов почесывает бороду:
— Мне самому не терпится. Ладно. Давай. Поднять стержни, — командует он.
Гуляев нажимает кнопку управления, поднимая предохранительные стержни. Громкоговорители отщелкивают редкие удары. Вяло вспыхивают и гаснут неоновые лампы.
— Маловато… — Гуляев разочарованно смотрит на счетчики. — Что-то не того.
Перо самописца еще немного ползет вверх и переходит на горизонтальную линию.
— Почему нет нейтронов? — спрашивает Гуляев.
— А может, опять где-нибудь грязь? — говорит Федя.
— У тебя одна надежда на грязь. Тысячу раз проверили. Самые чистые блоки отбирали. — Гуляев потирает щеку, оставляя черноту графита на и без того уже измазанной физиономии.
Не обращая на них внимания, Курчатов разглядывает графики.
— Прекрасно, идем дальше, — решает он.
Гуляев молча опускает стержни. Смолкают громкоговорители, гаснут лампы. Федя и Гуляев недоверчиво следят за Курчатовым, но он, не отвечая, уходит.
Белые стены котлована почернели. Пыль, как сажа, покрывает пол, который стал скользким, люди в халатах, в защитных очках ступают осторожно. Лица их тоже черны, блестят лишь зубы и белки глаз.
Черная громада реактора растет.
Кладка идет уже на лесах.
На пульте Гуляев обводит кружком цифру 60. Осторожно, рывками, Курчатов сам поднимает предохранительные стержни. Дробь в громкоговорителях нарастает. Учащенно вспыхивают неоновые лампы.
Курчатов неотрывно следит за круглым пятнышком — зайчиком гальванометра. Кажется, что вот-вот зайчик дрогнет, двинется. Но идут минуты, зайчик остается на месте. И частота щелчков больше не увеличивается.
Волнение людей спадает. Наваливается разочарование, усталость.
Курчатов опускает стержни. Лампы гаснут.
Курчатов, Гуляев, Федя садятся за графики, проверяя расчеты.
Пользуясь перерывом, люди дремлют, некоторые от усталости засыпают тут же на стульях.
— Реакция может вот-вот начаться, — бормочет Курчатов, работая линейкой и нанося на график последние точки. — Ну, что у тебя, Федя?
Кривая, которую вычерчивает Федя, пересекается с линией графика на уровне шестьдесят второго слоя.
— Еще бы сантиметров на десять поднять стержень.
Курчатов молча разглядывает график.
— Кто его знает, может, десять, а может, двадцать, — нервничает Гуляев.
Раздается чей-то могучий всхрап. Гуляев вздрагивает.
— Фу, черт.
— Это Павлов храпит, — смеется Курчатов, — а ты думал, начался разгон реактора…
Все ждут от Курчатова ответа. Он должен знать. Он должен принять решение. В эту минуту никто не думает — откуда ему знать.
Помедлив, Курчатов подытоживает:
— Будем пробовать при шестидесяти двух слоях!
— А ведь может и фукнуть! — мрачно заявляет Гуляев.
— Не должно! — Федя задумывается. — А впрочем… Ну и хай поднимется… — Гуляев вздыхает.
— Тебя это уже не будет касаться, — утешает его Курчатов.
— Обидно что? Что не узнаем, в чем была ошибка.
— Кроме того, он может расплавиться, — меланхолично отмечает Федя. — Управлять мы еще не умеем. Как-никак это первый реактор. Бог знает, чтó мы рожаем — беспомощное дите или дракона…
— Понесло.
Но Курчатов слушает Федю с удовольствием.
— А что, в каком-то высшем смысле он прав? А? — поддразнивает он Гуляева.
Идет кладка следующего слоя.
Часы показывают час ночи.
Павлов, что стоит наверху, подстраховывая аварийный сброс стержней,
